Письма 1820-1835 годов - Николай Гоголь

Да. Я только теперь прочел изданного Вами Беттигера. Это, точно, одна из удобнейших и лучших для нас история. Некоторые мысли я нашел у ней совершенно сходными с моими, и потому тотчас выбросил их у себя. Это несколько глупо с моей стороны, потому что в истории приобретение делается для пользы всех и владение им законно. — Но что делать, проклятое желание быть оригинальным!

Я нахожу только в ней тот недостаток, что во многих местах не так развернуто и охарактеризовано время. Так Александрийский век слишком бледно и быстро [слабо] промелькнул у него. Греки, в эпоху национального образованного величия, у него — звезда не больше других, а не солнце [звезда, а не солнце] древнего мира. Римляне, кажется, уже слишком много, внутренними и внешними разбоями, заняли места против других. Но это замечания собственно для нас, а для Руси, для преподавания, это са<мая> золотая книга.

Вы спрашиваете об Вечерах Диканских. Чорт с ними! Я не издаю их. И хотя денежные приобретения были бы не лишние для меня, но писать для этого, прибавлять сказки не могу. Никак не имею таланта заняться спекуляционными оборотами. Я даже позабыл, что я творец этих Вечеров, и вы только напомнили мне об этом. Впрочем, Смирдин отпечатал полтораста экземпляров 1-й части, потому что второй у него не покупали без первой. Я и рад, что не больше. Да обрекутся они неизвестности! покамест что-нибудь увесистое, великое, художническое не изыдет из меня.

Но я стою в бездействии, в неподвижности. Мелкого не хочется! великое не выдумывается! Одним словом, умственный запор. Пожалейте обо мне и пожелайте мне! Пусть ваше слово будет действительнее клистира.

Видите ли, какой я сделался прозаист, и как гадко выражаюсь. Всё от бездействия.

Обнимая и целуя вас, остаюсь ваш

Гоголь.

М. И. ГОГОЛЬ

Февраля 8, 1833. СПб

Я получил ваше письмо от 6 генваря. Очень жалею, что плут Лукашевич ввел вас в такие беспокойства и не плотит денег. Если еще можно, то лучше возвратите ему его задаток; а я напечатаю в газетах объявление о продаже имения, и тут же у меня его купят. Здесь теперь много охотников покупать имения, и многие взяли свои деньги из ломбарда по поводу разнесшихся слухов, что один процент казна сбавляет. Досадно, если вам придется вести с ним тяжбу, потому что, мне кажется, очень сомнительно, чтобы он где достал 4000 руб. Посылаю вам моего изобретения еще один узор. Всё поле должно состоять из осьмиугольников, один голубой, другой оранжевый. В голубом, как видите, оранжевая розетка, а в оранжевом голубая. Между осьмиугольниками черные четыреугольники. Кайма: вьющаяся лента по белому полю. Ковер будет прелестен. Жаль очень, что гамана вы не достали, а теперь очень удобный случай всё переслать ко мне, потому что Данилевский <едет> сюды. Приготовьте к отъезду его шапку смушевую с суконным верхом, шаровары и кунтуш, хотя тот самый, который тогда приносили ко мне. С нетерпением ожидаю сказок и присказок. Только вам самим не советую этим заниматься. Это несколько тягостная работа. Пусть лучше сестрица моя этим займется, призвавши на помощь Катерину Ивановну.

Дети, слава богу, здоровы и, кажется, никакого влияния не произвел над ними климат. Смотрение за ними как нельзя лучшее. Начальница их редкая женщина. При сем препровождаю их письма к вам. Имеете ли вы какие-нибудь известия об Андрее Андр.<еевиче>? Мне сказывал Леонтьев (который только что уехал из Петербурга, по его просьбе к нему), что он бедняк очень запутал сам себя и теперь не знает, что делать. Что Косяровские, не пишут? Каково здоровье Анны Матвеевны?

Посылаю вам башмаки, две пары на вашу ногу, а две на сестрину, и конф.<ект>.

Часто ли бывает у вас Ал. Данилевский? Каково вы провели масленицу? Уж верно не так, как здесь ее проводят. Теперь только Матрена с супругом возвратилась из балаганов и, крестясь от страха, рассказывает, как при ее глазах разрезали человека на несколько частей, даже кровь лилась, и он, как ни в чем не бывало, ожил и начал ходить, кривляться и паяцничать, как прежде; из маленькой девчонки вдруг сделалась огромная кухня с посудою, горшками и пр.

Сию минуту только мне принесли письмо ваше, в котором вы изъявляете сожаление о неполучении мною ваших. Письма ваши все мною получены; через магазин Смирдина скорее всех, но другое немного залежало. Очень благодарю вас за то, что приказали Антошке списывать сказки. Когда бы только он не умничал и не выбрасывал многого. Вы пишете, чтобы я об себе писал вам. Что же такое писать? Ну, я, слава богу, жив и здоров, чего и вам желаю. Когда проснусь, то одеваюсь; потом завтракаю; часа через четыре или пять обедаю; когда же наступит ночь то ложусь спать; и так каждый день проходит. Не делаю совершенно ничего; может быть, я из дому вывез с собою лень. И досадно, а ничего не хочется делать. Вообразите мою неприятность. Приготовился теперь же послать бритвы Павлу Осиповичу, и теперь же у меня их украли, как будто в наказание, что я позабыл сделать это раньше. Я хотел-было купить, но настоящих аглицких теперь и в Петербурге нет, привоз запрещен, мне же достались они по случаю.

Много свадьб! Поздравьте от меня Марью Алексеевну и скажите, что я ей от всей души желаю счастья в новом ее состоянии.

А. С. ДАНИЛЕВСКОМУ

1833, февраля 8. СПб

Я получил оба письма твои почти в одно время и изумился страшным переворотам в нашей стороне. Кто бы мог подумать, чтобы Соф.<ья> В.<асильевна> и М.<арья> Ал.<ексеевна> выйдут в одно время замуж, что мыши съедят живописный потолок Юрьева и что Голтвянские балки узрят на берегах своих черниговского форшмейстера? Насмешил ты меня Лангом! Чтоб его чорт побрал с его клистирами! Один Гаврюшка в барышах. Однако я от всей души рад, что Марья Алексеевна вышла замуж. Жаль только, что ты не написал за кого. Что ты ленишься или скучаешь? Мне уже кажется, что время то, когда мы были вместе в Василевке и в Толстом, чорт знает, как отдалилось, как будто ему минуло лет пять. Оно получило уже для меня прелесть воспоминания. Я вывез, однако ж, из дому, всю роскошь лени и ничего решительно не делаю. Ум в странном бездействии. Мысли так растеряны, что никак не могут собраться в одно целое, и не один я, всё, кажется, дремлет. Литература не двигается: пара только вздорных альманахов вышло — Альциона и Комета Белы. Но в них может быть чайная ложка меду, и прочее всё деготь. Пушкина нигде не встретишь, как только на балах. Там он протранжирит всю жизнь свою, если только какой-нибудь случай и более необходимость не затащут его в деревню. Один только князь Одоевский деятельнее. На днях печатает он фантастические сцены под заглавием Пестрые сказки. Рекомендую: очень будет затейливое издание, потому что производится под моим присмотром. Читаешь ли ты Илиаду? Бедный Гнедич уже не существует. Как мухи мрут люди и поэты. Один Хвостов и Шишков на зло и посмеяние векам остаются тверды и переживают всех, <……> свои исподние платья. Поздравляю тебя с новым земляком — приобретением нашей родине. Это Фадей Бенедиктович Булгарин. Вообрази себе, уже печатает малороссийский роман под названием Мазепа. Пришлось и нам терпеть! В альманахе Комета Белы был помещен его отрывок под титулом Поход Палеевой вольницы, где лица говорят даже малороссийским языком. Попотчивать ли тебя чем-нибудь из Языкова, чтобы закусить <…> конфектами. Но я похвастал, а ничего и не вспомню. Несколько строчек, однако ж, приведу:

. . . . . . . . . .Как вино вольнолюбива,Как вино она игриваИ блистательно светла.Как вино ее люблю я,Прославляемое мной.Умиляя и волнуяДушу полную тоской.Всю тоску она отгонитИ меня на ложе склонитБеззаботной головой.Сладки песни распеваетО былых веселых дняхИ стихи мои читаетИ блестит в моих очах.

Красненькой еще не женился, да что-то и не столько уже поговаривает об этом. Баит, что ему не хотелось бы, но непременно должно. Не знаю, вряд ли тебе будет хорошо ехать теперь. Дорога, говорят, мерзкая. Снег то вдруг нападает, то вдруг исчезнет, но как бы то ни было я очень рад, что ты это вздумал и хоть ты и пострадаешь в дороге, зато я выиграю, тебя прежде увидевши. А Тиссон как? Поедет ли он с тобою или нет? Мне Аким надоел (он состоит в должности поверенного Афанасия и ходит здесь по делам его), беспрестанно просит позволения итти к Тушинскому, который употребляет Фабиевские увертки к промедлению уплаты 15 руб. с копейками. Это ты можешь передать Афанасию. Ты меня ужасно как ошеломил известием, что у вас снег тает и пахнет весною. Что это такое весна? Я ее не знаю, я ее не помню, я позабыл совершенно, видел ли ее когда-нибудь. Это должно быть что-то такое девственное, неизъяснимо упоительное, Элизиум. Счастливец! повторил я несколько раз, когда прочел твое письмо. Чего бы я не дал, чтобы встретить, обнять, поглотить в себя весну. Весну! как странно для меня звучит это имя. Я его точно так же повторяю, как Кукольник (NB который находится опять здесь и успел уже написать 7 трагедий) повторял, помнишь, — Поза, Поза, Поза. Кстати о Возвышеном: он нестерпимо скучен сделался. Тогда было соберет около себя толпу и толкует, или о Моцарте и интеграле, или движет эту толпу за собою испанскими звуками гитары. Теперь совсем не то. Не терпит людности и выберет такое время притти, когда я один и тогда, или душит трагедией, или говорит так странно, так вяло, так непонятно, что я решительно не могу понять, какой он секты и не могу заметить никакого направления в нем. Зато приятель твой, Василий Игнатьевич, о котором ты заботишься, ни на волос не переменился с того времени, как ты его оставил. Та же ловкость, та же охота забегать по дороге к приятелям за две версты в сторону. Кажется, он чем далее делается легче на подъем, так что в глубокой старости улетит, я думаю, с телом в поднебесные страны, отчизну поэтов.