Город лестниц - Роберт Беннетт

– Значит, скульптуры в салоне Вотрова вызвали такой скандал потому, – медленно выговаривает Мулагеш, – что какой-то сумасшедший бог объявил их неприличными три сотни лет назад?!

– Более или менее.

Шара смотрит на часы, потом на козлятину – жир почти весь вытопился. Она вылавливает мясо и дает соку стечь.

– Думаю, это как движение по инерции, – говорит она. – Разогнавшись, не остановишься.

На плиту падает жир и шипит, подобно обрушивающейся в море лаве.

Сигруд, Мулагеш и Питри наворачивают за обе щеки – ни дать ни взять оголодавшие беженцы. Тут и козлятина в карри, и мягкий белый рис, и жареные пирожки с овощной начинкой, дыня с ветчиной. Буквально через несколько минут от изящно сервированных Шарой блюд остаются обкусанные ошметки.

– Это… – Мулагеш неизящно икает, – …было великолепно. Я такого карри много лет уж не едала. Прям как дома. Где вы научились готовить?

– От другого агента.

Шара попивает чай, но к еде не притрагивается.

– Я как-то застряла в одном месте, операция затягивалась. Пришлось обходиться тем, что было в распоряжении.

Она откидывается на стуле и смотрит вверх. По каменному потолку тянутся полосы копоти. У них маслянистый отблеск – жирный след от всего, что тут жарили и парили…

– Вы абсолютно уверены, прямо абсолютно, без тени сомнения, что на Складе все было спокойно? Вот прямо ни единого происшествия?

– Ни одного, – с полным ртом сообщает Мулагеш. – Я буквально только что туда человечка отправила – чисто проверить. Но я знаю вот что: может, они и хотели бы напасть, да у них силенок не хватает.

– Почему вы так в этом уверены?

– Нападение на усадьбу Вотрова потребовало от них крайнего напряжения сил. Это не было отвлекающим маневром. По мне, так они от отчаяния туда полезли. Нет, на две подобные операции, да еще одновременные, их не хватит.

– И все равно мы усилим охрану Склада.

– Естественно.

– И внутреннюю, и наружную.

– Э-э-э-э… нет.

Мулагеш откашливается и обтирает рот:

– Внутри Склада никакой охраны у нас нет.

– Вообще нет?

– Вообще нет. Туда никто не заходит.

– Даже патрульные?

– Да я туда никого загнать не смогу, даже приказом. Шара, там жуть. И призраки. Не надо тревожить то, что там… сидит.

– А у вас есть список того, что лежит на Складе?

– Есть, конечно.

– И я не думаю… – медленно выговаривает Шара, – что он хранится в единственном экземпляре, правда? Хотя бы одна копия, да должна быть. Ведь Ефрем выносил список частями для изучения, наверняка у вас есть еще экземпляр – на всякий случай…

– Ну да, у нас их два – экземпляра в смысле. А вы почему спрашиваете?

– Я припоминаю вот что, – так же медленно говорит Шара. – Ирина Торская сказала мне, что она скопировала где-то сто страниц этого списка, прежде чем реставрационисты нашли там нужную вещь.

– И что?

– А то. Нам известно, что их заинтересовало то, что было на последних страницах из этих ста. А когда они нашли, что искали, – что-то, что должно было им помочь, они перестали искать. Это случилось, как считает Ирина, где-то в месяце Тува. Так что нам просто нужно просмотреть те части списка, что он изучал в этот период…

– …и мы поймем, что было нужно реставрационистам! Естественно! Твою мать, блестящая мысль!

– Увы, так мы не слишком сузим область поиска. Будем искать не иголку в стоге сена, а иголку в стоге поменьше. Ирина рассказывала мне о списке – там на каждой странице дюжина предметов перечислена. Так что нам предстоит изучить не несколько тысяч записей, а несколько сотен.

Мулагеш со вздохом опускает голову:

– Несколько сотен…

– Для начала – да, – говорит Шара. – А что до Ирины…

Тут она разворачивается к Сигруду.

– Мы ведем наблюдение, – говорит тот.

– Ты доверяешь людям, которых нанял?

– Я знаю, сколько мы им платим, – говорит он. – Это простая работа, проблем быть не должно. Ее отвели домой, как доложили. И оставили одну. Мы ведем наблюдение за квартирой.

– Ее нельзя упустить. Она может вывести нас на реставрационистов. И мы должны не выпускать Уиклова из поля зрения.

– Мы… – и Сигруд вытаскивает нож из свиной ноги, – ведем наблюдение.

Шара барабанит пальцами по чашке. Как там говорится? Сиди и думай, авось что-нибудь надумаешь.

– Если вы пьете чай только за работой, – говорит Мулагеш, – лучше перейти на кофе. Я так понимаю, что впереди у нас работы – невпроворот. Так вот кофе вставляет больше.

– Кофе освежает тело, – возражает Шара. – Чай освежает душу.

– Так на душе тяжело?

Шара решает промолчать в ответ.

– Вы что, так ничего и не попробуете? – жалобно говорит Питри. – Возьмите хоть кусочек, а то мы сейчас все съедим.

– Нам это все ни в жисть не съесть, – замечает Мулагеш.

– Хм… Нет, – качает головой Шара. В голове у нее плавает туман, в тумане ворочаются мысли…

– А почему? Разве вы не хотите есть?

– Дело не в этом. Просто так вышло, – говорит Шара, наливая себе еще чаю, – что вкус этих блюд слишком напоминает мне о доме. Если я хочу почувствовать на губах вкус родины – пусть это будет чай.

Деревянный ящик пришелся гробу точно по размеру – практически дюйм в дюйм. Интересно, это что же у них, целая индустрия по изготовлению ящиков для транспортировки гробов? Столько наших людей здесь умирает?

– Заколотить сейчас? – спрашивает бригадир.

Он и трое грузчиков не скрывают своего нетерпения.

– Подождите еще чуть-чуть, – тихо говорит Шара.

И проводит рукой по дереву гроба – лакированная сосна. Большинству сайпурцев не приходится рассчитывать на такое.

– Я бы хотела побыть здесь еще немного.

Бригадир мнется:

– Понимаете… Поезд на Аханастан отходит через час. Если опоздаем…

– …вычтут деньги из причитающейся вам суммы. Да. Я оплачу штраф в случае опоздания. Не волнуйтесь. Еще чуть-чуть. Хорошо?

Бригадир пожимает плечами, делает знак своим людям, и Шара остается одна в переулке за зданием посольства.

Проводы должны быть пышнее. Но обычно все происходит именно так. Оперативник в Джаврате. Бригадир шахтеров, которого они завербовали в Колкастане. Торговец из Жугостана, который ходил от дома к дому и продавал фотоаппараты – ну и делал снимки жильцов, естественно, исключительно для рекламы своей продукции… Никого из них она не проводила в последний путь как подобало. И они до сих пор неприкаянно бродят у нее в голове – как некогда при жизни.

«Если бы я могла поехать с тобой, – говорит она гробу, – чтобы прийти на похороны, – я бы поехала».

И Шара вспоминает их первую встречу в Аханастане, свою радость: надо же, он совсем такой, как она себе представляла! Стильно одетый, с искрящимися умом глазами! После дня занятий он позволил себе восхититься ее начитанностью: «В каком университете вы учились? Простите, но я почему-то не знаком с вашими публикациями…» А когда она сказала ему, что ее не публиковали и никогда не опубликуют и что ее работа по своему характеру весьма и весьма далека от академической, он помолчал, подумал, а потом спросил:

– Простите, но я должен задать этот вопрос. Вы ведь… мгм… вы ведь та самая Ашара Комайд, да? Все как-то тушуются и не хотят говорить правду, но ведь… все из-за той истории, да?

Шара бледно улыбнулась и с неохотой кивнула.

– Гонджеш и Ашадра – ваши родители?

Она внутренне сжалась, но снова кивнула.

Он снова помолчал.

– Понимаете… я их знал. Шапочное знакомство, конечно… Но мы были знакомы. Еще давно, во времена реформ. Вы знали это.

Шара тихонько пискнула:

– Да.

– Они были гораздо более активными участниками движения, чем я. Я довольствовался кабинетной работой, письма писал, статьи. А они – о, они действительно заходили в трущобы, ездили в пораженные чумой края. Разворачивали полевые госпитали, оказывали медицинскую помощь… Думаю, они прекрасно осознавали, что это опасно – чума ведь была такой заразной… но все равно ходили. И ездили. А я… я часто думаю, что я – трус. По сравнению с ними – трус. Ученый, замкнувшийся в башне из слоновой кости.

– Я так не думаю, – быстро ответила Шара.

– Почему?

– Я думаю, что вы… вы изменили историю. Вы изменили историю именно тогда, когда это было нужно.

Он немного посуровел лицом, услышав это:

– Изменил? О нет, госпожа Комайд, я ничего не изменял. Я просто рассказал то, что считал правдой. Я вообще считаю, что историки должны быть хранителями правды. Мы должны рассказывать о событиях все без утайки – честно. Не искажая факты. Это самое большое благо, которое мы можем принести. И, как служащая Министерства, вы должны спросить себя: какая правда вам ближе?

И после этого он как-то отстранился, словно бы учуял, что она – существо с совершенно другими ценностями. И что цели у нее и мировоззрение другие. Что им не по пути, и они не сойдутся во взглядах рано или поздно. И Шара хотела сказать: «Пожалуйста, нет, нет, не отвергайте меня – я такой же историк, как и вы. Я тоже взыскую истины».