Властелин Севера - Бернард Корнуэлл

Четырех саксов, бывших фермеров, продал в рабство Кьяртан. Они вовсю проклинали своего христианского бога за беды, которые он им послал. Норвежцы и датчане оказались ворами, приговоренными к рабству своими же соотечественниками, — все они выглядели угрюмыми животными. Я почти ничего не узнал об ирландце Финане, потому что тот держал рот на замке и вообще оказался человеком молчаливым и осторожным. Финан был самым низкорослым из нас, но сильным, с острыми чертами лица, наполовину скрытого черной бородой. Как и саксы, он был христианином, по крайней мере, на шее у него на длинном кожаном ремешке болтались расщепленные остатки деревянного креста. Иногда он целовал эти деревяшки и прикладывал их к губам, молча молясь. Хотя сам Финан и говорил мало, однако он внимательно слушал, когда другие рабы болтали о женщинах, еде и той жизни, которую оставили позади. Осмелюсь предположить, что при этом они лгали самым бессовестным образом. Я предпочитал помалкивать, как и Финан, правда, иногда, если другие спали, он пел печальные песни на своем языке.

Затем нас выпускали из темной тюрьмы, заставляя грузить товары в глубокую клеть, что находилась в центре корабля прямо перед мачтой. Случалось, что команда напивалась в порту, но двое из членов экипажа всегда оставались трезвыми и бдительно сторожили нас.

Иногда, если мы вставали на якорь у берега, Сверри позволял нам остаться на палубе, но при этом сковывал вместе наши цепи, чтобы никто не попытался сбежать.

Свое первое путешествие на «Торговце» я проделал от сотрясаемого штормом берега Нортумбрии до Фризии, где увидел весьма странный пейзаж: низкие острова, песчаные отмели и поблескивающие во время отливов берега, которые скрывались под водой, когда начинался прилив.

«Торговец» зашел в какую-то захудалую гавань, где еще четыре корабля загружали товары; кстати, на всех этих судах гребцами были тоже рабы.

Набив судно кожей угрей, копченой рыбой и шкурками выдры, мы двинулись из Фризии на юг, в один из франкийских портов. Я понял, что это именно Франкия, потому что Сверри сошел на берег и вернулся в плохом настроении.

— Если франк — ваш друг, — прорычал он команде, — можете не сомневаться: он не ваш сосед!

Заметив, что я смотрю на него, он ударил меня серебряным кольцом с янтарем, до крови разбив мне лоб.

— Ублюдки франки! — проговорил Сверри. — Вот уж ублюдки так ублюдки! Скупцы, ничтожества и негодяи!

Тем вечером, стоя на рулевой площадке, он решил погадать. Как и все моряки, Сверри был суеверен и хранил в кожаном мешке связку черных палочек с рунами. Запертый внизу, под площадкой, я слышал, как они застучали по настилу над моей головой. Сверри, должно быть, всмотрелся в узор, образованный упавшими палочками, и это его обнадежило, ибо наш хозяин решил: нам следует остаться у скупых, презренных франков. К концу третьего дня он заключил удачную сделку, и мы погрузили на корабль клинки мечей, наконечники копий, косы, кольчуги, тисовые бревна и тюки овечьей шерсти.

Мы взяли курс далеко на север, направляясь к землям датчан и свеев, где Сверри выгодно продал товар.

Франкские клинки ценились очень высоко, а из тисового дерева вырезали лемехи плугов. На вырученные деньги Сверри закупил железной руды, и, нагрузив судно, мы снова отправились на юг.

Сверри не только ловко управлялся с рабами, но и еще превосходно умел делать деньги. Монеты просто рекой текли на корабль, и наш хозяин хранил их в просторном деревянном сундуке, который стоял в клети для груза.

— Вам бы небось хотелось прибрать мое богатство к рукам? — глумливо ухмыляясь, спросил нас однажды Сверри, когда мы шли под парусом вдоль какого-то безымянного берега. — Вы, морское дерьмо!

Мысль о том, что мы можем его ограбить, сделала Сверри красноречивым.

— Думаете, вам удастся меня одурачить? Как бы не так! Сперва я вас убью. Я утоплю вас. Я буду заталкивать тюленье дерьмо вам в глотки, пока вы не задохнетесь.

Мы слушали молча. А что еще нам оставалось делать?

Постепенно наступила зима.

Я не знал, где мы находимся, знал только, что мы где-то на севере, в море, омывающем Данию. Доставив очередной груз, мы вновь сели на весла, ведя порожний корабль вдоль безлюдного песчаного берега. Мы шли вдоль него до тех пор, пока Сверри наконец не направил судно, воспользовавшись приливом, вверх по речушке, окаймленной тростником, и не повел «Торговца» к грязевому берегу.

Ну а когда начался отлив, корабль очутился на суше.

Возле речушки мы не увидели деревни. Там стоял только одинокий дом: длинный и низкий, крытый поросшим мхом тростником. Из дыры в крыше поднимался дымок. Кричали чайки.

Из дома вышла женщина и, едва завидев спрыгнувшего с корабля Сверри, бросилась ему навстречу с радостным криком, а он обхватил ее, приподнял и покружил в воздухе. Потом выбежали трое детишек, и он вручил каждому пригоршню серебра, и любовно пощекотал их, и подбросил каждого в воздух, и обнял их.

Было ясно, где Сверри собирается оставить «Торговца» на зимовку. Он заставил нас разгрузить судно, снять балласт из камней, парус, мачту и такелаж, а потом вытащить корабль на катки из бревен, чтобы вода не касалась корпуса даже в самый высокий прилив.

Судно было тяжелым, и Сверри позвал соседей, живших по другую сторону болота, чтобы те помогли вытащить корабль при помощи пары волов. Помню, как его старший сын, мальчик лет десяти, тыкал в нас воловьим стрекалом.

За домом стояла хижина для рабов, сделанная из тяжелых бревен (даже крыша ее была бревенчатой), и мы спали там прямо в кандалах.

Днем мы работали, очищая корпус «Торговца», соскабливая грязь, водоросли и ракушки. Мы счистили грязь с днища, расстелили парус, чтобы его вымыло дождем, и теперь голодными глазами наблюдали за женщиной Сверри, чинившей ткань с помощью костяной иглы и жилы. Она была приземистой, коротконогой, со слишком толстыми бедрами, круглым, испещренным оспинками лицом и красными, обветренными руками и ногами. Словом, ее никак нельзя было назвать красивой, но мы изголодались по женщинам, поэтому исступленно пялились на нее.

Это забавляло Сверри. Один раз он приспустил с плеч ее платье, чтобы показать пухлые белые груди, а потом рассмеялся, увидев, как округлились у нас глаза.

Мне снилась Гизела. Однако я почему-то никак не мог увидеть ее лицо, и потому сны не служили мне утешением.

Люди Сверри кормили нас кашей и супом из угрей, давали лепешки и уху, а когда выпал снег, нам в качестве подстилок бросили грязные овчины. Сгрудившись в хижине для рабов, мы слушали, как завывает ветер, и смотрели на снег сквозь щели между бревнами.