Фэнтези и детектив — жанры современной англо-американской беллетристики - Евгений Жаринов

«Сделано в Гонконге» было отштамповано на ее заднице.

— Тебя не должно здесь быть, — прошептал он, — не должно. Я бросил тебя на дно колодца, когда мне было девять.

Обезьяна лишь тихо улыбалась.

Там, во тьме ночной, бушевала буря, и ветер готов был поднять их мотель в воздух.

Хал, его брат Билл и жена брата, Колетт, встретились на следующий день в доме дяди Вилли и тети Иды. «Тебе никогда не приходило в голову, что каждая сместь в семье — это довольно мерзкий способ возобновления родственных связей», — с грустной улыбкой спросил Билл. Брата назвали так в честь дяди Вилли. «Вилл и Билл — чемпионы родео,» — любил повторять дядя и ласково трепал племянника по голове. Это было одно из его любимых выражений, как и «шума много, а толку мало». Дядя Вилли умер шесть лет тому назад, и тетя Ида жила здесь одна, пока на прошлой неделе внезапно не умерла от удара. «В одночасье», как сказал Билл, когда звонил брату по междугороднему телефону, чтобы сообщить печальную весть. Если бы только знать, если вообще кто-нибудь хоть что-то знал. Тетя Ида умерла одна — в пустом доме

— Да, — согласился Хал. — Эта мысль приходила мне в голову.

Сейчас братья молча смотрели на дом, в котором провели свое детство, в котором выросли. Их отец, служивший в торговом флоте, просто исчез с лица земли, как будто его смыло волной во время шторма. Братья были тогда совсем маленькие. У Билла еще остались какие-то смутные воспоминания об отце, но Хал не помнил его вовсе. Мать умерла, когда Биллу было десять, а Халу восемь. Тетя Ида перевезла их сюда на допотопном автобусе — и с тех пор они росли здесь, отсюда отправились поступать в колледж и разлетелись потом кто куда. Роднее этого места у них не было. Билл остался в штате Мэн и сейчас процветал в своей адвокатской конторе в Портленде.

Краем глаза Хал увидел, что Петти медленно побрел по направлению к кустам ежевики в восточной стороне их огромного сада, где все заросло, как в джунглях. «Не ходи туда!..» — крикнул он.

Петти оглянулся и вопросительно посмотрел на отца. Хал ощутил, что его буквально захлестнуло чувство неожиданной любви к сыну и… он снова подумал об игрушке.

— Почему?

— Там остался где-то заброшенный колодец, — ответил за отца дядя Билл. — Но черт меня побери, если я вспомню где он. Твой папа прав, Петти. Это место хорошо лишь тем, что здесь можно получить пару острых колючек в одно место, правда, Хал?

— Правда, правда, — рассеянно произнес отец Петти. А сам Петти, ни о чем не подозревая, ни разу не обернувшись в сторону отца, побежал в другую сторону, вниз по насыпи к пляжу, покрытому галькой, где его брат Деннис с размаху бросал камень за камнем вдоль водной глади и каждый раз считал, сколько раз галька коснется поверхности воды прежде, чем она упадет на дно.

Хал почувствовал, что что-то ослабло, и на душе у него стало легче.

Билл, может быть, и забыл, где находится старый колодец, но Хал знал к нему прямую дорогу. После полудня, когда солнце клонилось к закату, он уже с трудом пробирался сквозь густые заросли, и ветви кустарника раздирали его старую фланелевую куртку, готовые выколоть ему глаза. Наконец он остановился. Тяжело дыша, посмотрел на покоробленные, сгнившие доски у своих ног. Тишина. Минуту поколебавшись, Хал резко присел, коленные суставы в этой тишине хрустнули, как два пистолетные выстрела. Хал раздвинул доски… Со дна колодца потянуло сыростью. Лицо утопленника смотрело на Хала снизу: широко раскрытые глаза, гримаса искривила рот. Вопль, который вырвался только легким вздохом, рвал сердце Хала на части.

В мутной воде он увидел свое собственное отражение.

На секунду ему показалось, что на него смотрит обезьяна. Его трясло, трясло как в ознобе.

— Я бросил ее на дно, я бросил ее на дно. Господи! Не дай мне сойти с ума! Я бросил ее на дно, — повторял как заведенный Хал.

Колодец высох в лето, когда умер Джон Маккаб, в год, когда Билл и Хал приехали навсегда к дяде Вилли и тете Иде. Дядя Вилли занял деньги в банке, чтобы вырыть новый колодец, а старый весь порос непроходимыми зарослями ежевики.

Колодец высох.

Только вода в него все-таки вернулась. Как обезьянка.

Сейчас уже нельзя было просто отмахнуться от воспоминаний. Хал сидел беспомощный, давая памяти делать с ним все, что она захочет, пытаясь только не вступить с ней в спор. Надо овладеть ею, как при серфинге, когда огромная волна накатывает на тебя и готова сокрушить, если не удержишься на доске. Дай памяти спокойно пронестись в твоем сознании, и она снова уйдет, уйдет в глубины твоего Я, твоего собственного Я.

В то незабываемое лето он пробрался сюда вместе с обезьянкой ближе к вечеру.

Ягоды ежевики уже созрели, и их тонкий пьянящий запах чувствовался повсюду. Но здесь их никто и никогда не собирал. Только, бывало, тетя Ида иногда зайдет в кустарник и постоит у самого края, собирая ягоды целыми пригоршнями в подол. А здесь ягоды уже давно переспели, некоторые даже сгнили и превратились в сладкую липучую массу, похожую на гной. В траве трещали кузнечики. Они как с ума сошли, и только и слышно было: ЦЦЦЦЦЦ.

Шипы впивались в его тело — на щеках и руках выступили капли крови, но он не обращал внимания ни на раны, ни на боль. Он был слеп от ужаса — так слеп, что даже не заметил, как пробежал несколько дюймов по уже сгнившим доскам, прикрывавшим колодец. Еще чуть-чуть и он свалился с высоты в тридцать футов на самое дно колодца, покрытое грязью, но он вовремя расставил руки в стороны, чтобы удержать равновесие, и тернии с соседних кустов с еще большей силой впились в его и без того израненные ладони. Именно воспоминание о той самой физической боли и заставило сегодня Хала так резко прогнать Петти от зарослей кустарника.

Это было в тот день, когда умер Джон Маккаб, когда умер его лучший друг детства.

Джон медленно поднимался по приставной лестнице к своему «наблюдательному пункту». Он устроил его среди ветвей большого развесистого дерева. Столько счастливых часов они провели здесь вместе с Халом! Играли в пиратов. Призрачные галеоны, подобные «Летучему Голландцу», появлялись на соседнем озере, которое так хорошо было видно отсюда. В их воображении разыгрывались настоящие морские баталии. Звучали команды: «На абордаж! Орудия к бою! Убрать блинд, убрать фок-зейль, поднять бизань!» (господи, знать бы еще, что хоть это такое?)

Итак, в тот день Джонни Маккаб, как обычно, поднимался по приставной лестнице на свой «наблюдательный пункт», он уже проделывал этот путь в страну, где он воображал себя капитаном Флинтом, тысячу раз, как вдруг у самого лаза, ведущего в заколдованный мир фантазии, в руках его на две половины разломилась последняя рейка лестницы.

И Джонни Маккаб полетел!!! Полетел с высоты тридцати футов… и упал на землю. И его не стало.

Когда резко зазвонил телефон, первой к нему подбежала тетя Ида. Она схватила трубку и долго стояла так, слушая кого-то. В этот момент Хал был на веранде и смотрел на все происходящее со стороны, как во сне, и страшное предчувствие уже родилось в нем. А потом тетя Ида открыла рот, и из уст ее вырвалось только одно тихое «О». Это подружка тети Иды, тетя Милли, сообщила печальную весть о смерти Джонни. А потом тетя Ида сказала: «Хал, иди в дом. Плохие вести, мальчик, плохие…»

И тогда Хал все понял: «Обезьянка! Это она!!! Она все сделала!! Ну, что ты теперь выкинешь, тварь?!!»

В то день, почти тридцать лет назад, когда Хал бросил обезьянку в колодец, он не увидел своего отражения в мутной воде. Тогда он долго смотрел на игрушку. Она спокойно лежала на колючей траве. Тарелочки, казалось, были наготове, чтобы вот-вот звякнуть. Оскал огромных зубов, широко растянутые губы, шерстка, вытершаяся до залысин — чесоточные, паршивые пятна здесь и там, стеклянные глаза.

«Я ненавижу тебя,» — прошипел он. Хал обхватил все ее омерзительное тельце одной рукой. Пальцы ощутили морщинистое шерстяное покрытие, похожее на детскую пеленку.

Обезьянка улыбалась, когда он поднес ее к лицу. «Ну!» — крикнул он и не сдержался. Первый раз за все время после того, как он узнал о смерти Джонни, Хал дал волю слезам. Он плакал и тряс игрушку. Цимбалы чуть-чуть позвякивали. Это и была траурная музыка. Хал оплакивал своего друга. «Ты, ты убиваешь все вокруг! Давай! Ударь еще раз в свои тарелки! Ударь посильнее!»

Обезьянка только улыбалась.

— Ударь! — это уже была истерика.

— Говнюшка! Ударь в них! Я заклинаю, Заклинаю тебя!!

Коричнево-желтые глаза, огромные в радостном оскале зубы — и больше ничего.

Тогда он бросил игрушку вниз, сходя с ума от горя и ужаса. Он видел, как обезьянка перевернулась в воздухе, как акробат в цирке, и солнце в последний раз отразилось в ее медных тарелочках. Обезьянка шлепнулась на нос с глухим звуком. От толчка, видно, заработал механизм. И неожиданно тарелочки заиграли. Их настойчивый, неторопливый медный звон достиг его слуха, создавая странный резонанс в каменном жерле колодца: ца-ца-ца-ца.