Закрытая информация - Сергей Зверев

Пыжик вернулся с коробкой, на боковой стенке которой красовались штриховой код и надпись: «Сникерс».

– Вот, передайте, пожалуйста, если вас не затруднит.

– Шоколадками ветерана подкармливаешь? – Дмитрий отогнул картонный клапан.

Содержимое коробки состояло из каких-то радиодеталей, клубков проводов, трансформаторов и плат.

– Мне ваш друг заказ дал! – торопливо объяснял Пыжик. – Собирать все, что связано с радиотехникой, и к нему на фазенду сгружать. Вот я и расстарался.

Интерьер землянки изменился. Рогожин приметил это, спускаясь по лестнице. Она словно стала чище и просторнее.

– Степаныч, ты генеральную весеннюю уборку сделал? – вместо приветствия воскликнул Рогожин, отдав честь отставному майору.

Тот сидел на топчане, фасуя по пакетикам какую-то дребедень.

– Руку к пустой голове не прикладывают! – буркнул Степаныч, пододвигаясь. – Лампочку я присобачил. От керосинки глаз замыливается. Аккумулятор Хвалько притарабанил подзаряженный, – он указал на стоявший у изголовья топчана источник питания.

– Цивилизация добралась до пещеры отшельника… – пошутил Дмитрий, выкладывая из пакета продукты. – Расщедрился вождь бомжатника.

– Морду ты ему набил, вот и расщедрился. Он теперь тише воды ниже травы.

Носик чайника без ручки запыхтел паром. Степаныч обхватил его тряпкой, снял с «буржуйки» и разлил кипяток по банкам, предварительно насыпав туда заварки.

– Пей, Дима. Настоящий цейлонский. С пенсии купил… Сегодня четвертинку хлобыстнуть полагалось бы, но я в глухой завязке. С бухалом покончено, – он был угрюм и сосредоточен.

– От Ветрова приходили? – Рогожин внимательно осмотрел старика.

– Придут и по мою душу! Куда они денутся? – с затаенной ненавистью произнес Степаныч.

Он разорвал бумажную упаковку сахара, слипшегося от сырости в монолитный кирпич. Ударом кулака раскрошил его.

– Подсолоди чаек, – ладонью он сгреб крошево в кучу. Помолчал, собираясь с мыслями, и глухо сказал: – Юрчик преставился. Кровью под себя дней десять ходил…

Рогожин знал: юродивого поместили в психиатрическую больницу по распоряжению начальника УВД. Свидетель из умственно отсталого человечка был никудышный, его показания не приняли бы в суде.

– Отбили страдальцу в ментовке внутренности, – продолжал Степаныч. – Я Юрчика в психушке не видел. Ветров встречаться запретил. Сказал: «Приедешь – в дурдоме и повесишься». Санитаров упредил, скотина, мол, старого полудурка харей о железные ворота, если сунется, – лицо отставного майора скривилось, точно от зубной боли. – Тоска, Дмитрий… Больных головой никогда на Руси не обижали. Полагали, юродивые с богом беседуют и простому человеку их разговор не понять. Каждый норовил кусок хлеба в суму дурачку-нищему положить, – накатившаяся слеза предательски блеснула в глазах Степаныча.

– Я знаю, как тяжело друзей терять…

Он вспомнил перевал, гортанные крики иорданца, громовым эхом разносящиеся по ущельям звуки выстрелов снайперских винтовок и предсмертные стоны преданных московскими стратегами бойцов разведгруппы.

В молчании, точно на поминальном ужине, два офицера допили чай, и каждый думал о своем: несбывшихся мечтах, злодейке-судьбе, загнавшей их в землянку на окраине городской свалки, и о тех, кто в этом виноват.

Тишину нарушил Рогожин.

– Тебе Пыжик хлам какой-то передать просил, – он ногой пододвинул коробку. – Ремонтируешь бытовую технику соседей?

Опрокинув коробку, Степаныч высыпал радиодетали на пол. Присел на корточки и, точно петух на навозной куче, стал быстро разгребать образовавшуюся из плат и проводки гору.

– Ты скажи, что надо. Я куплю в магазине. – Заинтригованный азартом отставника Дмитрий поднял трансформатор со сгоревшей обмоткой.

– Бабки лишние? – осуждающе спросил Степаныч, кусачками кромсая пришедший в негодность блок питания телевизора. – Стонут – кризис в стране, а на помойку миллионы выбрасывают. Да здесь баллистическую ракету собрать можно, только ройся, не ленись. Залежи золота под ногами!

– Ей-богу, Степаныч, ты от Плюшкина мало чем отличаешься! – дружелюбно хохотнул Рогожин.

– Ну, у Плюшкина дохлые мухи в настойке плавали, а у меня вот что есть, – не без гордости сказал бывший ракетчик, доставая фибровый чемодан с железной окантовкой.

В таких чемоданах в послевоенные годы офицеры привозили из Германии фарфоровую посуду, шелковое белье и многие другие диковинные предметы роскоши.

Степаныч замешкался с заедавшим замком.

– Показывай сокровища! – шутливо поторопил Рогожин.

Увиденное отбило у Дмитрия охоту упражняться в юморе. На треть чемодан был заполнен желтоватым веществом, напоминающим расплющенные бруски тола.

– Пластит?! – прошептал Рогожин. – Откуда?

Взрывчатое вещество такого типа применялось только в армии. Промышленные пиротехнические работы вроде разрушения скальных пород при прокладке тоннелей, сноса зданий взрывом направленного действия исполнялись тротиловыми шашками, динамитом, но не этим веществом.

Пластит в коробках навешивали на танки «Т-80» или «Т-72», чтобы, взрываясь, он отбрасывал снаряды. Пользовались им и подрывники-диверсанты.

– Откуда? От верблюда! – загадочно откликнулся Степаныч. – Сперли со складов приятели-бомжи. Попотчевали солдатика водчонкой, Лизку-Мотороллу под него подстелили, он и запустил мужиков. Хотели к зиме бельишко теплое стащить, да не туда попали. Жалко было с пустыми руками уходить. На водку потратились, Лизку солдатик после долгого воздержания того… – Степаныч сделал неприличный жест, – измочалил. Они и набрали, что было. Мыться пробовали пластитом. Говорят, ни хрена не пенится. Волдыри по всему телу с кулак после помывки. Кеша-Философ, у него будка на северной стороне свалки, до весны пластит у себя держал, не выбрасывал. Ученый мужик, философский факультет МГУ окончил, но дочитался до белой горячки, спрятался от людей на помойке. – Степаныч доской прикрыл доступ к чемодану, задвинутому под топчан. – Сообразил ко мне прийти. Говорит: «Ты, Суворов, человек военный, в этих делах просекаешь больше, чем я, покупай за два „фауста“», вина по ноль-семь, значит.

– Выгодная сделка! – сказал Рогожин и, догадавшись, зачем старику взрывчатое вещество, которого хватило бы поднять на воздух половину многоквартирного дома, добавил: – Бомбу для Ветрова мастеришь?

– Детонатор оригинальной конструкции собираю, – на полном серьезе ответил отставной майор. – Не позволю паскуде надо мной издеваться. И от показаний откажусь! – с решимостью обреченного выдал Степаныч. – Взорву и себя, и управление ментовское к едреной фене!

«А ведь взорвет, – подумал Рогожин. – Чумовой старик».

– Ты брось камикадзе из себя изображать! – он погрозил отставному майору пальцем. – Мы эту банду под монастырь без ненужных жертв подведем. Увидит Ветров небо в клеточку, я тебе обещаю. И Сергей на свободу выйдет. Дело-то белыми нитками шито. Я с профессором Арутюняном переговорил. Одно слабое место уже нащупал. Осталось раздобыть какие-либо документы, фальшивые накладные, например, доказывающие сокрытие прибыли в особо крупных размерах, и прижать Ветрова с братвой к стене. Вытянем Сергея, документы на стол министра МВД лягут. Пускай со своими держимордами разбирается.

– Угу! – отозвался Степаныч. – Дерзай… Бумажки тебе на подносе принесут?

– Достану! – уверенно ответил Рогожин. – Завари еще чаю.

Раскалывая топориком полено на щепки, Степаныч бормотал что-то себе под нос.

– Химик… профессор! – Внезапно он вскинул голову. – На Кленовой дом?

– Какой дом?

– Профессора! Бывшего зэка, химичившего в шарашке!

– Да, улица Кленовая…

– Сгорел ночью профессор…

– Проспись, старик! – Дмитрий схватил отставного майора за костлявое плечо. – Я говорил вчера с Арутюняном.

– Сегодня он с ангелами беседует! – судорожно двигая челюстью, выдавливал слова Степаныч. – Ночью в доме газовый баллон взорвался. Домишко по бревнышкам разнесло. Кеша-Философ от водил узнал. Весь город талдычит о пожаре…

Городская площадь походила на растревоженный муравейник. У постамента памятника со снятой фигурой какого-то малозначительного пролетарского деятеля была сооружена трибуна, декорированная лентами цветов государственного флага.

По бокам трибуны находились столбы «матюгальников» – стодвадцативаттных колонок, усиливавших голос оратора до рева самца-слона в период брачных игр.

Музыка, пропущенная через динамики этих ящиков, была на один мотив: грохот электронных бубнов, забивающий голос исполнителя. Оператор, разбитной паренек в бейсбольной кепке с повернутым назад козырьком, устроившись под трибуной, развлекался, вращая ручки пульта.

Над площадью как будто кружила эскадрилья реактивных истребителей, заходя на посадку и снова взмывая к облакам. Но людям, собравшимся на площади отпраздновать День города, какофония дискотеки под открытым небом не мешала веселиться. Они толпились у ларьков. Дети покупали сладости. Мужчины заправлялись пивом. Женщины сплетничали, не забывая следить за теми и другими. Подростки тусовались отдельными группами, стараясь пробраться поближе к деревянной эстраде, где должно было состояться кульминационное событие праздника – театрализованное представление.