Петр Первый - Анри Труайя

С большим трудом, после двухчасовой беседы, Щёнборну удалось убедить царевича вернуться в гостиницу и ждать там, пока император, исходя из дружеских отношений, вынесет решение о его судьбе. Но, будучи в курсе дела, со следующего дня Карл VI, очень обеспокоенный, принял решение найти пути примирения отца и сына и спрятать последнего в надежде на мирное решение. Алексей, его слуги и Евфросинья, переодевшаяся пажом, были втайне вывезены в Вейербург, недалеко от столицы, затем в Эренберг, настоящее орлиное гнездо, расположенное на вершине скалы в Тироле. Комендант форта получил приказ от императора обращаться с вновь прибывшими как с высокопоставленными пленниками, предоставить им четыре комфортабельные комнаты, «с крепкими дверями и решетками на окнах», пригласить хорошего повара, чтобы им готовил, предоставить им книги, бумагу, но не пытаться выяснять их имена. В этом старом замке, расположенном на краю земли, Алексей наконец почувствовал себя в безопасности. Он не знал, что ищейки отца уже раскопали его след в Вене.

20 декабря 1716 года Петр пишет Карлу VI, что он поручил своему доверенному лицу Веселовскому найти и привезти царевича: «Вследствие чего прошу Ваше Величество, в случае если он (Алексей) находится в ваших землях, отправить его к нам под охраной нескольких офицеров для безопасности путешествия, чтобы мы могли его по-отечески наказать для его же блага». Прочитав письмо, которое ему передал Веселовский во время аудиенции, Карл VI заявил русскому резиденту, что он не осведомлен о присутствии царевича на территории его империи. Однако Веселовский узнал, между тем подкупив чиновника придворной канцелярии, что Алексей содержится в Тироле. Тут же он отправляет капитана Румянцева найти возможные следы. Через несколько дней Румянцев напал на след и стал бродить вокруг крепости. Поползли слухи, что ему приказано захватить царевича силой. Говорили, что русские шпионы разоряют провинцию. Чтобы избежать скандала, император решил перевезти беглеца в Неаполь – город, с недавнего времени принадлежащий императорскому дому.

Австрийский секретарь Кюль отправился в Эренберг, чтобы сообщить Алексею о решении и показать ему письмо Петра императору. Царевич прочитал, разразился рыданиями, упал на колени и, воздев руки к потолку, вскричал: «Я умоляю императора, именем Господа и всех святых, спасти мне жизнь и не покинуть меня, самого несчастного из живущих на земле! Я готов поехать, куда он захочет, и жить там, как он предлагает, лишь бы он не отдал меня отцу, который так несправедливо сердится на меня!» Наспех начали собираться. На этот раз Алексею было позволено взять с собой только Евфросинью, все так же одетую пажом, и одного из слуг. Кюль должен был их сопровождать. Из Манту он отправил в Вену лаконичный рапорт: «До Трента нас преследовали какие-то подозрительные личности. Тем не менее все идет хорошо. Я сделал все, что мог, чтобы помешать нашему маленькому обществу часто и неумеренно напиваться, но напрасно». Наконец, шестого мая они добрались до Неаполя. Девятого мая Алексей, Евфросинья и их слуга были доставлены в крепость Сент-Эльм, которая возвышалась на горе, над бухтой. Из нее открывался великолепный вид на Везувий и на синие воды моря. Как это было приятно после кошмарного путешествия! Выполнив свою миссию, Кюль с облегчением вздохнул и написал по-французски принцу Евгению Савойскому: «Наш маленький паж наконец вновь обрел женский облик. В Тироле затерялись среди множества людей неопределенной национальности, с паспортами со свежими датами выдачи, под вымышленными именами польских офицеров. Отъезд был хорошо согласован, быстро и тайно организован».

Однако в этом пункте Кюль тешил себя иллюзиями. В действительности на каждом этапе пути, до самого Неаполя, за ними следил неутомимый капитан Румянцев. Очень быстро царь узнал о новом месте, где скрывался Алексей. И он прямо написал императору 10 июля 1717 года, что удивлен тем, что дружественный государь ничего не знает о перемещениях его сына. «Ваше Императорское Величество легко может себе представить, сколь нам тяжело, и, будучи тоже отцом, понять, что наш старший сын, проявив такое непослушание по отношению к нам и уехав без нашего согласия, находится в настоящее время под защитой кого-то другого, вместо того чтобы быть арестованным. Не могу допустить такой ситуации, мы просим вас, Ваше Императорское Величество, прояснить нам эту ситуацию. Мы посылаем вам нашего советника Петра Толстого с поручением побеседовать с вами обо всех этих вещах во время личной аудиенции. Он должен увидеть нашего сына, поговорить с ним и написать ему о нашей родительской воле, и прошу вас вернуть его нам. У нас есть сведения, полученные от нашего советника, гвардейского капитана Румянцева, который был свидетелем отъезда нашего сына из крепости Тирол и перемещения его в Неаполь. Мы не можем допустить, что Ваше Императорское Величество выступит против наших требований, потому что подобный отказ не может быть основан ни на правовых, ни на каких-либо других мотивах. На самом деле в традициях нашей страны запрещается, даже у простых людей, всякое вмешательство в отношения отца и сына; тем более, если отец государь и независим… В ожидании вашего окончательного решения, которое определит меры, которые мы примем с нашей стороны, оставаясь братом Вашего императорского Величества – Петр».

Принятые императором 29 июля 1717 года Толстой и Румянцев вручили ему письмо государя и сказали, что царь готов на крайние меры, чтобы добиться своего. Прочтя послание, Карл VI объявил его не очень ясным и пообещал подумать и дать ответ на него. Он немедленно собрал на тайный совет своих министров. Все пришли к мнению, что царевич неудобный гость; но император не может потерять своего лица перед Европой, выдав отцовскому преследованию несчастного, который умолял его защитить и который, кроме того, приходится ему родственником! С другой стороны, надо опасаться, что Петр, раздраженный отказом, с многочисленными войсками, расположенными в Польше по Силезской границе, вступит в герцогство и останется там до выдачи ему сына или ворвется в Богемию, где свободолюбивая чернь легко к нему присоединится.

После бесконечных дискуссий с Толстым и Ромодановским ими было решено приехать к царевичу, чтобы вручить ему письмо от царя и препроводить его в отчий дом. 21 августа император написал графу Дауну, вице-королю Неаполя, предлагая ему подготовить беглеца к этой встрече в столице: «Было бы полезно узнать о намерениях царевича, прежде чем он успеет обсудить новость с этой переодетой женщиной-травести, потому что она способна помешать ему принять верное решение. Вы должны будете лично присутствовать на этой встрече с Толстым, или пошлите вместо себя кого-нибудь, кому бы вы доверяли. Так как беседа, конечно же, будет вестись по-русски, я вам пошлю человека, который знает этот язык, и к тому же очень способного. Он запишет все предложения Толстого и все ответы царевича… Встреча будет организована таким образом, что московиты (эти плуты, готовые на все) не смогут силой забрать царевича, ни поднять на него руку…» Перед отъездом так называемых «плутов» Карл VI сказал им, что будет очень счастлив узнать, что царевич наконец получил прощение своего отца.

После пятинедельного путешествия Толстой и Румянцев прибыли в Неаполь 5 октября. Первое свидание с царевичем состоялось во дворце вице-короля. На взгляд посланников его отца, Алексей был поражен от ужаса. Он едва смог разобрать письмо, которое ему привезли: «Сын мой, все знают, с каким презрением ты относишься к моим приказам. Ни мои просьбы, ни угрозы не могут призвать тебя к послушанию… Ты сбежал и отдался, как предатель, под иностранное покровительство. Никогда еще князья из нашего дома и даже дворяне наши не делали ничего подобного. Какое огорчение для твоего отца! Какой стыд для твоей страны! Я пишу тебе в последний раз. Толстой и Румянцев передадут тебе мои предложения, так как ты меня боишься, я обнадеживаю тебя и клянусь Богом и Страшным судом, что никакого наказания тебе не будет. Но лучшую любовь покажу тебе, ежели воли моей послушаешь и возвратишься. Ежели сего не сделаешь, то, как отец твой, данною мне от Бога властью проклинаю тебя, а как государь твой – за изменника объявляю и не оставлю всех способов тебе, яко изменнику и ругателю отцову, учинить, в чем Бог мне поможет в моей истине. Вспомни, что я никогда не прибегал к насилию в отношении тебя. Если же я хотел бы тебя принудить, оставил бы я тебе возможность выбора? То, что я пожелаю, я всегда исполняю».

Потрясенный Алексей не знал, что ответить. Должен ли он верить отцу и его обещаниям о прощении? Это спасение или ловушка? Глядя на него как на загнанную дичь, Румянцев и Толстой разыграли роли. Румянцев нахмурился и придал голосу угрожающий тон. Толстой сладким голосом проповедовал примирение, приукрашивая будущий праздник. «Я пока ничего не могу ответить, – лепетал Алексей. – Мне надо подумать». Они расстались, договорившись встретиться через два дня. Между тем Алексей решил посоветоваться со своей верной Евфросиньей. На второй встрече он держался уже гораздо тверже. «Для меня будет небезопасно вернуться к отцу, – сказал он. – Я изложу письменно причины моего отказа Его Величеству Императору, под покровительством которого нахожусь». Вдруг Толстой поменял тактику и разозлился. «У меня приказ не уезжать без тебя! – кричал он. – Если тебя повезут в другое место, я последую за тобой!» И он добавил, что царь готов встретить своего сына «живым или мертвым». Алексей разрыдался, но и на этот раз отказался уезжать с ними. Третья встреча царевича с полномочными представителями была отложена, поскольку он жаловался на головные боли. Это промедление пошло на пользу Толстому, который подготовил новый план атаки. Для начала за сто шестьдесят дукатов он подкупил Вейнгартена, секретаря вице-короля. Этот человек, который смог завоевать доверие Алексея, настраивал его, что император решил выдать его, чтобы избежать войны с Россией. Толстой, в свою очередь, во время четвертой встречи с царевичем объявил ему, что царь намерен, если потребуется, привлечь армию, чтобы вернуть обратно сына, и что, по всей вероятности, он лично приедет его искать в Сент-Эльм. «Кто сможет ему запретить видеть тебя? – сказал он. – Ты сам знаешь, что твой отец уже давно мечтает приехать в Италию. События поворачиваются так, что у него есть повод приехать очень скоро». Граф Даун встал на сторону посланников царя и заверил беглеца, что если тот хочет остаться в Сент-Эльме, то должен будет проститься со своей любовницей. Подкупленная Толстым, Евфросинья притворилась, что поверила этой лжи, и умоляла Алексея уступить. Осажденный со всех сторон, опасаясь приезда отца и потери возлюбленной, царевич был доведен до отчаяния. На следующий день он объявил Толстому и Румянцеву, что вернется в Россию с условием, что отец разрешит ему жениться на Евфросинье. Но он настоятельно просил, чтобы бракосочетание состоялось до приезда в Санкт-Петербург, поскольку Евфросинья беременна. «Трудно вообразить себе любовь и внимание, с каким он относился к этой девице», – отмечал Толстой, мало склонный к сантиментам. Свое настоящее чувство он описал в письме к вице-канцлеру Шафирову: «Мне кажется, ему предоставляют все, что он просит: прежде так он показывал всем, что он решился бежать из-за своей любовницы; затем тем, что он сделал это, разгневал императора Карла VI, который теперь не испытывает к нему никакого доверия. Мне хотелось бы, чтобы царь написал мне о своих намерениях по этому поводу вместе с прочими рекомендациями, чтобы я смог показать письмо царевичу, не отдавая его ему в руки. В случае, если царь выступит против этого, ему будет достаточно написать мне, что свадьба царевича состоится в Санкт-Петербурге. Царевич, полный надежд, не станет настаивать дальше. Что касается меня, я думаю, что, разрешив ему жениться на этой девке, вся страна узнает, какого сорта этот человек».