Приношение Гермесу - Глеб Бутузов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, всякое мало-мальски важное событие автор сопровождает подробным – если не сказать навязчивым – описанием света, в котором он его наблюдает. Три указанных типа освещения определяют тот космологический аспект, в коем автор представляет каждый поворот фабулы романа и подталкивает своим описанием читателя к правильному выбору положения наблюдателя. Причём если внимательно проследить за появлениями на сцене упомянутых источников света и той ролью, каковую любой из них играет в создании полотна произведения, можно придти к однозначному (хотя, быть может, и неожиданному) выводу: главным героем романа Мастер и Маргарита является луна.
Во время памятной встречи на Патриарших прудах главного редактора МАССОЛИТа с магическим консультантом, последний произносит загадочную фразу «луна ушла», давая астрологический прогноз гибели Берлиоза. Затем он останавливает свой взгляд на отражении «изломанного и навсегда уходящего от Михаила Александровича солнца». Пока длится евангельский рассказ об аресте Иешуа, исходящий из уст сатаны, солнце скрывается за горизонтом, и над Москвой восходит полная луна. Затем исполняется мрачный прогноз проклятого предсказателя.
«Тут в мозгу Берлиоза кто-то отчаянно крикнул – „Неужели?..“ Ещё раз, и в последний раз, мелькнула луна, но уже разваливаясь на куски, и затем стало темно». Таково изображение на занавесе, опустившемся над жизнью редактора, свято верившего в отсутствие Бога и дьявола. Однако в рассказе подозрительного «историка» – последнем рассказе, услышанном Берлиозом на этом свете, – тоже присутствуют оба светила. Игра света в данной истории более чем значительна: «Пилат поднял мученические глаза на арестанта и увидел, что солнце уже довольно высоко стоит над гипподромом, что луч пробрался в колоннаду и подползает к стоптанным сандалиям Иешуа, что тот сторонится от солнца». Солнечный Бог[90] сторонится собственного светила – интересная деталь, не правда ли? Далее мы выясняем, что он даже не может смотреть на него прямо, хотя и безошибочно определяет по нему события феноменального мира: «Гроза начнётся, – арестант повернулся, прищурился на солнце, – позже, к вечеру». Уже в этом месте, в самом начале романа, может закрасться подозрение, что арестованный Иешуа – безусловно, «философ» и «великий врач», но вряд ли тот, кто придёт судить человеческий род в конце времени. Природа этого персонажа удивительным образом родственна природе римского прокуратора, а также – немного забежим вперёд – природе мастера и его тайной жены. Суровый приступ мигрени, мучивший прокуратора с утра того дня, когда к нему привели арестованного проповедника, сливается в его ощущениях, как их описывают рассказчики – Воланд, мастер и Булгаков, – с «неуклонно подымающимся вверх над конными статуями гипподрома» солнцем. «…И вдруг в какой-то тошной муке [он] подумал о том, что проще всего было бы изгнать с балкона этого странного разбойника, произнеся только два слова: „Повесить его“». И всё же всадник Золотое Копьё не делает этого. Он выдерживает сие искушение и даже делает попытку спасти арестанта, беззаботно идущего на «политическую статью», допуская при этом совершенно невозможное с точки зрения судебного этикета: «Он позволил себе поднять руку, как бы заслоняясь от солнечного луча, и за этой рукой, как за щитом, послать арестанту какой-то намекающий взор». Быть может, солнце и не заметило этого жеста, но его не понял – или сделал вид, что не понял, – тот, кому он предназначался. Написанное должно сбыться: солнце неумолимо.
«Всё? – беззвучно шепнул себе Пилат, – всё. Имя!»
И, раскатив букву «р» над молчащим городом, он прокричал:
– Вар-равван!
Тут ему показалось, что солнце, зазвенев, лопнуло над ним и залило ему огнём уши. В этом огне бушевали рёв, визги, стоны, хохот и свист».
Солнце – подлинный судья и хозяин пятого прокуратора Иудеи, обличённого властью посланника этого мира, а точнее, той его безжалостной части, которую отягощённые дипломами мыслители называют «реальностью». Попытка обмануть хозяина для человека, чувствующего свою духовную близость Луне, закончилась ничем: «нищий из Эн-Сарида»[91] был казнён, и одушевлённому механизму по имени Пилат оставалось лишь пытаться «исправить какими-то мелкими и ничтожными, а главное, запоздавшими действиями» то, «что он безвозвратно упустил». Однако казнь в Иудее – дело не мгновенное. Другой, упустивший безвозвратно своего учителя, молил Бога от том, чтобы не опоздать к моменту распятия; и он опоздал.
«Видя, что клятвы и брань не действуют и ничего от этого на солнцепёке не меняется, [Левий Матвей] сжал сухие кулаки, зажмурившись, вознёс их к небу, к солнцу, которое сползало всё ниже, удлиняя тени и уходя, чтобы упасть в Средиземное море, и потребовал у бога немедленного чуда. Он требовал, чтобы бог тотчас же послал Иешуа смерть». Однако даже такая милость не входит в арсенал солнечного света. «Открыв глаза, он убедился в том, что на холме всё без изменений, за исключением того, что пылавшие на груди кентуриона пятна потухли. Солнце посылало лучи в спины казнимых, обращённых лицами к Ершалаиму. Тогда Левий закричал:
– Проклинаю тебя, бог!
Осипшим голосом он кричал о том, что убедился в несправедливости бога и верить ему более не намерен.
– Ты глух! – рычал Левий, – если б ты не был глухим, ты услышал бы меня и убил его тут же.
Зажмурившись, Левий ждал огня, который упадёт на него с неба и поразит его самого. Этого не случилось, и, не разжимая век, Левий продолжал выкрикивать язвительные и обидные речи небу […]
– Я ошибался! – кричал совсем охрипший Левий, – ты бог зла! Или твои глаза совсем закрыл дым из курильниц храма, а уши твои перестали что-либо слышать, кроме трубных звуков священников? Ты не всемогущий бог. Проклинаю тебя, бог разбойников, их покровитель и душа!
Тут что-то дунуло в лицо бывшему сборщику и что-то зашелестело у него под ногами. Дунуло ещё раз, и тогда, открыв глаза, Левий увидел, что всё в мире, под влиянием ли его проклятий или в силу каких-либо других причин, изменилось. Солнце исчезло, не дойдя до моря, в котором тонуло ежевечерне. Поглотив его, по небу с запада поднималась грозно и неуклонно грозовая туча».
Что же были за причины (если мы конечно, не станем приписывать этот эффект проклятиям), кои нарушили обычный ход событий и заслонили казнённых от лучей могущественного светила, а также заставили римских солдат «бежать с холма», скользя и падая на размокшей глине, «спеша на ровную дорогу, по которой – уже чуть видная в пелене воды – уходила в Ершалаим до нитки мокрая конница»? Стоит напомнить, что речь идёт о пасхальных событиях (которые иногда совпадают по времени с событиями Вальпургиевой
