Измерение “Ф” - Александр Сидорович

Безоглядное, не терпящее соотнесения с реальными своими возможностями, а потому нередко трагическое, но всегда благородное действие — вот что такое активная позиция крапивинского героя.

III

Порою Крапивина упрекают (пришлось мне слышать подобные высказывания от любителей НФ, наших “фанов”) в самоповторах, в том, что герои его однотипны. Есть в этих словах правда — они и впрямь во многом родственны друг другу, эти герои. Но есть и неправда. Ведь если присмотреться, окажется, что сквозь повести Крапивина проходит по сути дела один герой, подобно тому как у Хемингуэя “тененте” Генри из “Прощай, оружие!”, Роберт Джордан из “По ком звонит колокол” и полковник Кантуэлл из “За рекой, в тени деревьев” — эволюция одного героя, одного типа характера, хотя это люди разных судеб, вроде бы никак не связанные между собой. Только у Крапивина это не эволюция героя (помните: “Ты же знаешь: всегда двенадцать”), а как бы зондирование этим героем мира в разных направлениях, на разную глубину, но в результате этого зондирования мир ложится на карту во всех хитросплетениях своего рельефа.

И еще — это эволюция самого мира. Потому что от одного произведения к другому мир в них становится все сложнее, все труднее разобраться в богатстве его оттенков — где черное, а где белое. Где добро, а где зло. Особенно если учесть, что существуют и “та тяга к добру, что приводит к несчастью”, и та вечная сила, которая, “стремясь ко злу, свершает благо”.

Борение этих сил и место в нем человека — вот что всегда было и остается в центре внимания Крапивина. И в этом смысле он очень русский писатель, ибо проблемы эти всегда были основным направлением исканий, основной точкой приложения сил русской литературы. Потому что место свое человек может определить здесь не трезвым расчетом — для такого никогда не хватит данных, — а лишь своей нравственной позицией.

Во второй, заглавной части трилогии “В ночь большого прилива” (первая, “Далекие горнисты”, по сути является прологом к двум остальным) зло еще достаточно конкретно. Чтобы разорвать порочный круг, вырвать мир из смуты и взаимной вражды, достаточно убить Канцлера. Даже не совсем понятно, кто он, этот Канцлер не то диктатор, не то просто ключевое звено цепи, само не представляющее из себя ничего особенного… И с задачей своей герой справляется с мушкетерской лихостью: удачный выпад шпагой — и все.

Но уже в следующей повести, “Дети синего фламинго”, ситуация заметно меняется. На первый взгляд кажется, что и здесь достаточно одного простого действия. Надо убить Ящера, злобного тирана острова Двид. Именно для этой цели (правда, с Изрядной долей обмана; правда, не для того, чтобы уничтожить Ящера, но чтобы на примере принесенного в жертву Юного рыцаря доказать, что сделать это невозможно, — но не важно; это интрига, фабула; мы же говорим сейчас о сюжете) и привезен сюда герой. В конце концов после многих приключений ему удается уничтожить Ящера. Жуткий механический монстр, символ извращения достижений научно-технического прогресса, в облаке пара рушится в озеро. И что же меняется? А ничего.

Кажется, первым нашел эту коллизию еще Евгений Шварц в своем “Драконе”. Ланселоту недостаточно убить дракона — драконовластие от этого не рушится само собой. Надо еще победить дракона в каждом жителе города… Нет, Крапивин отнюдь не повторяет Шварца. Скорее дополняет. Потому что именно после гибели Ящера и начинается главная борьба. Та, что в эпилоге повести заканчивается стремительным десантом мальчишечьей гвардии на остров Двид. Правда, эпилог этот не случайно написан как бы пунктиром, скороговоркой. Ибо весь опыт и мировой истории, и мировой литературы утверждает: разрушить диктатуру не столь уж сложно, а вот что построить на ее месте?

Не случайно за повесть “Дети синего фламинго” в апреле 1983 года Владислав Крапивин был удостоен “Аэлиты” — почетного приза учрежденного Союзом писателей РСФСР и журналом “Уральский следопыт” и присуждаемого за лучшую книгу года. Книга действительно стала событием отечественной НФ. Но все же она была лишь подступом к роману “Голубятня на Желтой поляне”.

Как и вся фантастика Крапивина, за исключением разве что того первого рассказа, с которого начался наш разговор и который однозначно относится к “твердой” НФ, роман этот по своей образной структуре синтетичен. Роботы и звездолеты мирно уживаются в нем со слепленными из песка загадочными говорящими фигурками-бормотунчиками и Ржавыми Ведьмами, живущими на свалке. Детский мячик может оказаться оружием куда более смертностным, чем БЛИК — боевой линейный излучатель Кузнецова. Художественный мир романа представляет собою чрезвычайно органичную, гармоничную среду, образованную взаимопроникновением научной фантастики и сказки.

Зло в этом мире совсем почти лишено конкретных черт. Есть лишь некая злая сила. Манекены. Некая цивилизация, цивилизация негуманоидная, чуждая и враждебная. Только изредка представители ее персонифицируются в романе, обретают сущность этаких монстров-нелюдей, которых и пуля не берет, и лазерный луч не режет. Но зато обращает в груду осколков детский мяч, например… Впрочем, бог с ними, с внешними проявлениями. Важна суть: есть некие Те, Кто Велят. И их злой, но неявной, неконкретной опять же волей совершается немало зла в мире. Даже в трех мирах — на трех параллельно существующих Землях (как и в большинстве повестей, Крапивин использует здесь достаточно распространенную в НФ идею параллельных, сопряженных, альтернативных миров). И против этой злой воли восстают герои романа. Восстают, сами не зная, с чем имеют дело и против чего выступают. Они понимают лишь — не трезвым умом, а чутьем, душой определяя, — где добро, а где зло. И в конце концов оказывается, что этот нравственный ориентир и есть единственно возможный.

И еще. Кто-то из великих сказал: войны начинаются не тогда, когда объявляют их короли, а тогда, когда мы их допускаем в сердце своем. Эти же слова можно приложить и к любой диктатуре, к любой тирании, причем совершенно неважно, тирания ли это соседки по коммунальной квартире, учительницы в классе или верховного правителя гигантского государства. Для того чтобы стала она возможной, мы — все мы — должны допустить ее в сердце своем.

Но крапивинские герои постепенно научаются обратному — изгонять ее из своих сердец. И из чужих — тоже. Им легче погибнуть, как гордые мальчики в Морском лицее, как Гелька, ценой жизни взорвавший Мост и разомкнувший порочное кольцо миров, погибнуть, но не смириться.

В этом отношении к миру герои всех крапивинских книг едины — будь то фантастика, сказочные повести, такие, как “Ковер-самолет” или “Летчик для Особых Поручений”, или вполне реалистические книги о наших современниках. И это не самоповтор — это позиция.