Пять дней в Париже - Даниэла Стил

Чуть позже Энди дал краткое интервью, в котором говорил о той храбрости, которую они все проявили, и том героизме, который проявил лично он. Оливии захотелось его убить.

После того как похороны закончились, он даже не позвонил ей, чтобы сообщить, как Эдвин. Оливия позвонила домой и поговорила с отцом, который показался ей пьяным и сказал, что матери пришлось принять снотворное. Это было ужасное время для всех, и Оливия жалела, что сама не погибла вместо несчастных детей и беременной жены Эдвина – хотя об этой беременности никто пока не знал. Оливия считала, что жить ей незачем. Она вела пустое существование, как игрушка в руках эгоиста. Если бы она умерла, всем было бы наплевать, кроме, пожалуй, ее родителей. Потом она вспомнила о Питере и о тех часах, которые они провели вместе. Ей очень захотелось его увидеть, но он, подобно другим людям, которых она когда-то любила, стал теперь для нее частью прошлого, и включить его в настоящее или будущее было невозможно.

Выключив телевизор, она откинулась на подушки и заплакала, размышляя о том, насколько тщетна жизнь. Ее племянник и племянница погибли, ее невестка, ее собственный ребенок… брат Энди – Том. Столько хороших людей! Невозможно было понять, почему одни погибают, а другие остаются.

– Как дела, миссис Тэтчер? – ласково спросила одна из сестер, увидев, что она плачет.

Все вокруг замечали, насколько она несчастна. Вся ее семья уехала в Бостон на похороны, и к ней никто не приходил. Внезапно медсестра, очень жалевшая ее, вспомнила одну вещь:

– После того как вас сюда привезли, кто-то регулярно звонит вам через каждые несколько часов. Это мужчина. Он говорит, что он ваш старый друг, – сестра улыбнулась, – а сегодня утром сказал, что он ваш двоюродный брат. Но я уверена, что это один и тот же человек. Он не представился, но мне кажется, что его очень беспокоит ваша судьба.

Не колеблясь ни минуты, Оливия поняла, что это Питер. Кто еще мог ей названивать, боясь оставить свое имя? Должно быть, он. Оливия подняла полные тоски глаза и посмотрела на сиделку:

– В следующий раз я хотела бы с ним поговорить. – Покрытая чудовищными ссадинами от обломков шлюпки, она была похожа на побитого ребенка. Это было ужасное приключение, и Оливия уже дала себе клятву, что больше никогда не выйдет в океан.

– Я соединю вас, если он еще раз позвонит, – пообещала сестра и вышла.

Но когда Питер позвонил на следующее утро, больная спала, а после этого на дежурство заступила другая сестра.

Оливия лежала в постели и постоянно думала о нем, спрашивая себя, как он, что случилось с «Викотеком» и слушаниями ФДА. У нее не было никакой возможности узнать о его жизни; кроме того, расставаясь в Париже, они договорились не пытаться связываться друг с другом. Но теперь это казалось ей трудным. Особенно здесь, в больнице. Ей нужно было о стольком подумать, и в жизни ее появилось столько ненавистного. Она пообещала Энди не бросать его, но придерживаться этого обещания стоило ей чудовищных усилий. Теперь же она могла думать только об одном – насколько краткой, непредсказуемой и драгоценной была жизнь. Она продала свою душу на пять лет, которые постепенно начинали казаться ей вечностью. Оставалось надеяться лишь на то, что Энди проиграет выборы. Она знала, что не переживет положения первой леди. Жена президента не может просто так исчезнуть. В течение следующих пяти лет ей придется нести бремя, которое ляжет на ее плечи.

В реанимации она провела еще четыре дня, пока ее легкие полностью не очистились. После этого ее перевели в другую палату, и тут из Виргинии прилетел Энди. У него были здесь какие-то дела, но как только он появился в больнице, откуда-то немедленно возникла толпа журналистов, фотокорреспондентов и операторов, которые вторглись в палату и принялись снимать ее. Оливия спряталась под одеяло, а медсестра попыталась выгнать репортеров вон. Энди привлекал прессу, словно жадных до крови акул, а Оливия была как маленькая рыбка, которую они хотели сожрать.

Но у Энди возникла замечательная идея. На следующий день он назначил для нее в больнице пресс-конференцию прямо в коридоре рядом с ее палатой. К ней должны были прийти парикмахер и визажист. Все было уже подготовлено. Оливия могла выступить перед журналистами, сидя в кресле. Слушая его объяснения, Оливия чувствовала, что ее сердце подпрыгивает, а желудок выворачивает.

– Я еще не готова к этому, – сказала она.

Это напоминало ей о том времени, когда после смерти Алекса пресса постоянно Охотилась за ней. Теперь ее будут спрашивать, видела ли она, как погибли ее племянник, племянница и невестка, как она себя чувствовала, когда поняла, что они умерли, а она жива, и как она это может объяснить. Одна мысль об этом причиняла ей боль, и она в отчаянии замотала головой.

– Я не могу, Энди… прости меня, – вымолвила она, отворачиваясь к стене и спрашивая себя, не звонил ли больше Питер. Ту медсестру она не встречала с тех пор, как была переведена из реанимации, а больше ей никто ничего не говорил. А спросить про человека без имени, который звонил ей в течение нескольких дней, она не могла. Это неизбежно привлекло бы к ней внимание.

– Послушай, Оливия, тебе непременно нужно поговорить с журналистами, а то общественность подумает, что мы что-то скрываем. Ты в течение нескольких дней была в коме. Ты же не хочешь, чтобы страна думала, будто у тебя поврежден мозг или что-нибудь в этом роде?

Энди подразумевал, что так оно и было, а Оливия вспоминала разговор со своим рыдающим братом сегодня утром. Он был в ужасном состоянии, и Оливии, похоронившей в свое время сына, нетрудно было вообразить, что он чувствует. Эдвин потерял всю семью, а Энди теперь уговаривал ее дать пресс-конференцию с инвалидного кресла.

– Мне плевать, что они подумают! Я не намерена этого делать, – твердо ответила она.

– Ты должна! – огрызнулся он. – У нас контракт.

– Меня от тебя тошнит, – сказала Оливия, отворачиваясь от него. На следующий день она отказалась выйти к репортерам. И твердо решила, что не воспользуется услугами парикмахера и визажиста и никогда не появится перед публикой в инвалидном кресле.

Журналисты решили, что с ними ведут какие-то игры, когда Энди провел пресс-конференцию без нее, в вестибюле гостиницы. Он рассказал о ее травме и о чувстве вины из-за того, что она оказалась среди немногих выживших. Он тоже якобы сильно страдал из-за этого, но было очень трудно представить себе Энди Тэтчера, страдающего от чего бы то ни было, за исключением непомерного желания попасть в Белый дом, чего бы ему это ни стоило. Но терять такую возможность Тэтчер не мог и на следующий день лично провел к Оливии в палату трех репортеров.