Бог, человек, животное, машина. Поиски смысла в расколдованном мире - Меган О’Гиблин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне все это представляется чрезвычайно неправдоподобным, хотя и не более неправдоподобным, чем гипотеза, что сознание возникает из пассивной материи, или что разум – это программное обеспечение, или что наблюдение может превратить волну в частицу, или что сознания вообще не существует. Чалмерс – философ, который размышлял о сознании глубже, чем кто-либо другой, – приходит к выводу, что Каструп предложил одну из самых правдоподобных теорий сознания за последнее время. Возможно, это он и имел в виду, цитируя школьный трюизм о пути от материализма к идеализму. Когда вы как следует ознакомитесь со всеми возможными теориями и их ограничениями, идея Бога начнет казаться вам не более безумной, чем любая другая.
Я колеблюсь, когда пишу эти строки, и понимаю, как они прозвучат. Имеет ли значение, что я выросла в религиозной семье, – может быть, я просто принимаю за убедительный аргумент то, что звучит знакомо? Имеет ли значение то, что во всех прослушанных мной подкастах и интервью Каструп производил впечатление человека, которому можно доверять: скромного, эрудированного, осторожного философа, не ищущего споров и скандалов, но готового отстаивать истину любой ценой? Имеет ли значение, что Каструп сам признавался в своей «предрасположенности к монизму» – возможно, именно она могла склонить его к идеализму в силу эстетического предпочтения? Такие рассуждения стали для меня частью интеллектуальной гигиены, с их помощью я стараюсь отсеивать субъективные желания и склонности, которые могут сбивать с правильного пути, выдавая себя за истину. Но в контексте идеализма эта логика любопытным образом заходит в тупик. В конце концов, само понятие «выдавать желаемое за действительное» исходит из представления, что разум менее реален, чем объективная действительность, – идея, характерная для эпохи расколдовывания мира. Это плата за картезианский дуализм, за столетия веры в то, что наш разум нематериален и отделен от физического мира. Если сама природа мира субъективна, пишет Каструп в «Идее мира», «смыслы, которые мы, как нам кажется, различаем в нем, могут оказаться не личными проекциями, а свойствами самого мироздания». Из идеализма следует, что физическая реальность поддается интерпретации и наделена значением – совсем как сны, пишет он. «Теперь каждый из нас может дать себе разрешение посвятить свою жизнь поиску смысла в мире, – пишет Каструп, – будучи уверенным, что этот смысл действительно есть».
Я подумала о своей подруге-поэтессе, которая верит, что с помощью интуиции мы можем воспринимать нечто, находящееся за пределами нашего непосредственного чувственного опыта. Марк Твен, считавший, что Вселенная общается с ним через виде́ния, использовал для описания этого явления технологическую метафору. Он называл свои предчувствия «мысленной телеграфией», как будто они были электронными посланиями из сферы ноуменального. Французский философ Анри Бергсон уподоблял разум радиоприемнику – можно настроить его на космический канал и переключиться с повседневного восприятия на контакт с высшей духовной реальностью. Метафора радио вообще пользуется популярностью у критиков материалистических представлений о сознании. Нейробиолог Дэвид Иглман однажды заметил, что если бушмен случайно найдет транзисторный радиоприемник, то, разобрав его и исследовав внутреннее устройство, может решить, что перед ним самодостаточный механизм. Стоит сдвинуть один проводок и голоса замолкают. Если вернуть провод в исходное положение, голоса снова начинают звучать. Он будет уверен, что всецело понимает устройство этой машины, оставаясь при этом в неведении относительно радиоволн, электромагнетизма, современной цивилизации – всего того, что превосходит самые буйные его фантазии. Может быть, мы с нашими теориями сознания похожи на этого бушмена: указываем на незначительные причинно-следственные связи, не имея ни малейшего представления о том, что происходит на самом деле. Может быть, восприятие и правда может выйти за пределы самого себя, за пределы языка, чтобы прикоснуться к ноуменальному, к вещи в себе.
* * *
Проблема в том, что мне ни разу не доводилось удостовериться в этом на собственном опыте. Жизнь действительно полна совпадений и знаков, причем многие из них настолько прихотливы и символически насыщенны, что кажется невозможным, чтобы они возникли по воле случая. Но мне ни разу не удалось вычленить из этой мистической семиотики ни одного внятного предложения. Паттерны никогда ни к чему не приводят. Голоса всегда говорят туманно. На получение послания это не похоже; чаще у меня возникает ощущение, что я подслушиваю таинственные изречения высших существ, ведущих беседу, не имеющую ко мне никакого отношения. Может быть, дело просто в нехватке веры. Я знаю, что многим людям – например, моей подруге-поэтессе – удается разглядеть в этих паттернах согласованность и смысл. Мне понятно, что недоверие к этой связности, которую я ощущаю в мироздании, и есть та слабость, подтолкнувшая меня к отходу от религии. Дело не в том, что я никогда не ощущала божественного присутствия или не получала от Бога указаний, будучи христианкой: просто я, в отличие от моих друзей и однокурсников, не могла исключить вероятность, что эти переживания и знаки – всего лишь выдуманные мной интерпретации.
Идеализм и панпсихизм привлекательны тем, что предлагают вновь поверить в разум: это не иллюзия или побочный феномен, а неотъемлемая часть нашего мира, которая так же реальна, как и все остальное, что в нем существует. Но сторонники панпсихизма редко на этом останавливаются. Иногда они переходят к более глобальным заявлениям – что между разумом и миром существует какая-то фундаментальная симметрия, что устройство нашей духовной жизни соответствует более универсальной, трансцендентной истине. Сторонники этих теорий иногда обращаются к квантовой физике, чтобы доказать, что разделение разума и материи – ложная дихотомия: очевидно же, что они каким-то таинственным образом взаимодействуют друг с другом. Но с таким же успехом можно утверждать, что данные физики, наоборот, подчеркивают этот разрыв, поскольку показывают, что мир на самом фундаментальном уровне радикально отличается от нас самих, что Вселенную, по выражению Эрвина Шрёдингера, «невозможно даже помыслить».
На это противоречие, характерное для Нового времени, указывает Ханна Арендт в «Vita activa». С одной стороны, кажущаяся упорядоченность мира – элегантность физических законов, практическая польза математики – заставляет нас поверить, что наш разум создан по образу и подобию Вселенной, что «процессы и события в бесконечно малом… следуют тем же законам, прочерчивают те же траектории, что и планеты или солнечные системы». В заколдованном мире эта упорядоченность служила доказательством вселенского единства, свидетельствуя о присутствии Бога во всем существующем, но современного человека она неизбежно приводит к картезианскому сомнению – подозрению, что этот воспринимаемый нами порядок есть иллюзия, результат какого-то обмана чувств. У нас есть все основания для таких подозрений, утверждает Арендт.
