Ноша - Татьяна Нелюбина

И эти пейзажи мучили её, по-настоящему мучили, не выраженные. Недели через две она проснулась с готовой картиной.

– В голове готовой? – спросила я.

Да, ответила Настя, это была «Мать-земля». На её груди – осень, на беременном животе – зима, на коленках – весна. Настя её всю в деталях увидела!

Я помню эту картину – лежит плодородная Женщина, над нею – небо в сеточку, такого необычайного цвета, какой, наверное, только и есть в горах Жюра. А на Женщине – кольца деревьев, золотых, красных, бордовых, на осенних плечах и груди.

Эту картину (три метра длиной!) на выставке кто-то купил.

Настя так тосковала по ней, что написала ещё одну – для себя. Поменьше. Помельче.

Тоже такую хочу. Попрошу, чтобы Настя мне копию сделала. Вставлю в красивую рамку.

Вопрос только в том, где я её повешу.

Квартиру надо искать…

Аксель

У нас на углу жил Ларош, портной из Венгрии. Он обшивал весь квартал, к сроку никогда не успевал, придёт кто-то, сердится, а Ларош улыбается, успокаивает:

– Пойдём, кофе попьём, примерим.

Всех умел успокаивать, улыбчивый, обходительный, всем помогал – старушке улицу перейти, ревущего малыша успокоить, кошку с дерева достать, тяжёлую сумку донести.

Для всех доброе слово находил, и некогда ему было портняжничеством заниматься. Ателье его прогорело, он не горевал, разве что жалко было трёх своих мастеров отпустить. Он продолжал шить в своей комнате с эркером, большая комната, светлая, вход сразу с улицы. Проходишь мимо, он машет – у окна за швейной машинкой сидит.

Там я познакомился с Керстин, мне семнадцать было. Баронесса фон Домер. Она была пацан в девчачьем обличье. Ни матери, ни отца – на фронте погиб, молодым совсем, 34 года.

Керстин работала воспитательницей, тут же рядом, детский сад был за углом.

Вся наша жизнь, кажется проходила на этом перекрёстке.

Мы, денег ни у кого не было, гуляли, ходили в кино, она старше была на два года, в парке сидели.

Это была платоническая любовь.

В восемнадцать я получил права, и на отцовской машине мы поехали на Узедом[46]. Жили в палатке на берегу, булочки покупали, рыбу ели. И ничего не было.

Мы вернулись в Берлин, я учиться начал, мы дружили, я не был влюблён, но очень к ней привязан, и как-то раз мы сидели у нас дома, не знаю, где была мама, наверное, не было, в гости ушла или уехала. Мы сидели в моей комнатке, раньше это была комнатка для прислуги, каморка с одним окошком наверху. Мы начали целоваться, ласкаться, нежно, я щемящую нежность испытывал.

Вот когда я влюбился.

Так прошёл год, и она мне сказала, что уезжает в Прагу работать. Давно мечтала.

Мы переписывались, нежные письма писали, а потом она сообщила, что выходит замуж за графа, «Медного барона», и улетает в Боливию.

Адская боль.

Через Лароша я узнал, что у неё трое детей, что разводится и перебирается в Австрию.

Я ей позвонил. Предложил свою помощь. Она сначала молчала, сдавленным голосом отказалась – не захотела со мной увидеться.

Я проснулся сегодня, явно тону, едва выплыл, Керстин вспомнил.

Почему я не умчался в Боливию?

Нас из ГДР не выпускали.

Меня спасали великие романы о любви и Яна, сокурсница. Сразу ко мне переехала. Это были семидесятые годы. Я боялся всего. Краха всех устоев. В общем научно-техническом прогрессе крылось нечто, унизительное для человека, неуважение к нему. Кто не боялся, выходил на демонстрации, жизнеощущение и здесь, и на Западе было такое, многие немцы середины семидесятых молились, постились, чтобы предотвратить атомную смерть. Зелёные, вышедшие из этого апокалипсического десятилетия как превосходная политическая сила, держатся до сих пор этим воспоминанием, благодаря им Федеративная республика была спасена от гибели.

И опять в Германии это ощущение заката. Снова люди – в страхе за будущее – ищут друг друга. Страх только иной – нынче нам грозит и атомная катастрофа, и глобальное изменение климата. Мы пропадём, если мы не восстанем против правительства, поэтому «Альтернатива для Германии» стала той партией, у которой есть шансы противостоять, утвердиться в партийной системе. Последние, кто это сумел, были зелёные.

Что объединяет приверженцев «Альтернативы для Германии»? Часто слышим о том, что в эту новую партию хлынули те, кто социально отброшен. Но изыскания говорят о другом: треть «альтернативщиков» составляют хорошо оплачиваемые граждане, то есть люди, которые зарабатывают больше, чем 80 % всех немцев. Такое высокое число обеспеченных имеет в своих рядах только СДП. (Свободно-демократическая партия). (Либералы).

Так что же, если не социальная ситуация, обеспечивает «Альтернативе» такой приток?

Ощущение заката, вот что. Дух времени: взрыв на атомной станции, нуклеарная война, изменение климата, катастрофа с беженцами, последствия которой мы ощутим, когда будет слишком поздно.

Да, возможно, я преувеличиваю, но меня покидает жена, мои чувства обострены. И не надо быть ясновидящим, чтобы предсказать, как изменятся – и уже меняются – правила совместной жизни. Из тактичности по отношению к беженцам мы в школе отказываемся от рукопожатия, исключаем свинину из меню в столовых. А там и шариат в конце.

Страхи, страхи… Современник, подверженный апокалипсическим настроениям, боится: наряду с атомной смертью, вымирания лесов, рака, евро-кризиса, обвала биржи. Одного камня хватит, чтобы обрушить здание цивилизации. Когда на родину и нацию нельзя больше положиться, каждый предоставлен сам себе, полагается только на себя, когда грянет.

Это неслучайно, что литература «Survival» («Выживание в кошмаре») празднует своё второе рождение. Первое случилось в середине семидесятых, и Рюдигер Неберг, специалист по выживанию, стал величайшей звездой. Он рассказывал читателям, как практически пережить любой коллапс, даже глобальный. Его блюда из насекомых не каждому нравились. «Кого тошнит от саранчи, личинок или термитов, тот лишь жертва собственного заблуждения и общественного изыска».

А я ребёнком, сестра на днях вспомнила, землю ел.

Значит, есть шанс выжить.

Ха, ха.

Но, если серьёзно, тот, кто больше не доверяет государству, СМИ и полиции, должен своевременно задуматься, как он сумеет пережить крах цивильного порядка. Нельзя быть чрезмерно чувствительным. Жеманным.

Не будем жеманиться, вся жизнь впереди…

Керстин улетела в Боливию.

Я учился. К оппозиции, как Яна, не примкнул.

Окончил училище, поступил в МГУ.

Встретил Людмилу.

«Очи чёрные, очи страстные…» – это про неё.

«Чернобровая казачка…» – тоже.

Волны волос. Густых, каштановых, с медью.

Губы… с ума сойти.

Весь набор моих представлений о русской красавице.

Я был парализован.

Страх меня обуял.

Экзистенциальный.

Или мне это сейчас так представляется? Что я уже тогда предпочитал