Разорванный круг - Владимир Федорович Попов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Карыгин посмотрел на Брянцева с плохо скрытой насмешкой.
— Есть одна украинская поговорка, Алексей Алексеевич, весьма поучительная. Не обидитесь?
— Давайте.
— Дурень думкою богатеет…
— А без думки и богатый обеднеет, — беззлобно парировал Брянцев.
Предложение решили вынести на заседание завкома профсоюза, и Пилипченко такой компромисс вполне удовлетворил. Это почувствовал Карыгин, и, когда вышли от Брянцева, он снова принялся за свое.
— Чувствую, Вениамин Герасимович, вы считаете, что взяли над ним верх. Ошибаетесь. Он вас, как мальчишку, облапошил! Цех остается без звания, зато институт… А что такое институт по сравнению с цехом? В цехе партийная организация, профсоюзная, а в институте? И получается: там, где командует треугольник, звания не заслужили, а там, где единоначальник он, — этот коллектив будет коммунистическим. Чуете, куда все поворачивается? Так что дружески советую: держите ухо востро.
Пилипченко не ответил. Шел, глядя себе под ноги.
От логического построения Карыгина, на первый взгляд железного, пахнуло каким-то душком. Субъективистским, демагогическим, что ли. И почему он непременно выискивает в поступках людей, которые ему не по душе, в случае Брянцева, только дурные мотивы?
И Пилипченко вдруг почувствовал, что ему, мечтавшему до сегодняшнего дня об уходе с партийной работы, о возвращении к привычному любимому труду, не хочется сдавать завоеванных позиций, а тем более уступать свое место Карыгину. Только как быть, если срок выборной работы кончился и вопрос в райкоме предрешен?
Сколько раз делал Пилипченко доклады по рецепту Карыгина, с его коррективами и не понимал, почему они воспринимались прохладно. По подсказкам Карыгина подготовил он и свой отчетный доклад, но за два дня до перевыборного собрания решительно переделал его на свой лад.
Нет, он не вытащил за ухо двух-трех человек, чего требовал наставник. Он упомянул многих, всем отдал должное — одних пожурил, кое-кого и пробрал, других похвалил. Особенно тепло отозвался он о рабочих, чья роль на производстве была значительной, но незаметной, — о таких людях обычно не говорят и не пишут. И директора завода не стал критиковать, хотя это настоятельно советовал сделать Карыгин, — пусть-де увидят коммунисты, какую силу набрал секретарь, если не побоялся указать на просчеты Брянцева.
Прения по докладу проходили бурно, особенно активно проявили себя рабочие-исследователи. Они вообще всегда говорят по существу, ставят конкретные задачи, у них сильно развит наступательный дух.
Только что отгремел громоподобный бас Каёлы. Старый вулканизаторщик недоволен: его предложение приняли, один автоклав переделали, а с остальными не торопятся, маринуют почему-то.
Пилипченко выразительно взглянул на директора, сидевшего рядом с ним в президиуме. Улыбается, стало быть, есть причины, виноватым он себя не чувствует. Когда Брянцев виноват, ему не до улыбок.
Завершает прения Дима Ивановский. Речь у него замедленная, и создается впечатление, будто испытывает неловкость, оттого что задерживает внимание стольких людей.
У рабочих Ивановский пользуется особым уважением, хотя многим сборщикам он наступил на мозоли — шутка ли — за два года ни одной бракованной покрышки. Выбил-таки почву из-под ног «объективщиков», которые чуть что не так — ссылались на причины, от них не зависящие. На сей раз говорить им нечего. Работает Ивановский на тех же материалах, а качество у него лучше, чем у кого-либо. Год назад Диму чуть было не съели. Отклеился на его покрышке номер, которым каждый сборщик маркирует свои шины, и разнеслась молва: «Он не все покрышки маркирует, потому у него и брака нет». Дошло до того, что Приданцев со своими дружками даже потребовал общественного суда над Ивановским. Партком горланов обуздал, но на каждый роток не накинешь платок, все равно продолжали шипеть за углами.
Сегодня Ивановский берет реванш.
— Исходя из опыта двух лет, — говорит он, — можно сделать вывод, что ссылки некоторых сборщиков на качество материалов лишены оснований. Что соберешь, как соберешь, то в результате и получишь.
— А почему вы затоптались на месте? — неожиданно задает ему вопрос секретарь райкома Тулупов. — Ваш предел — сто два процента плана, а у других сборщиков бывает и сто восемь, и даже сто двенадцать.
Пилипченко понимает, на что нацеливает Тулупов собрание. По его настоянию Ивановский не попал в рекомендованный собранию список членов парткома, вместо него внесен Карыгин. Вот и пытается Тулупов принизить Ивановского, умалить его заслуги, чтобы не взбрело кому в голову добавить его к списку.
— При таком процента выполнения плана я делаю шины с наибольшей ходимостью, — спокойно отвечает Дима Ивановский. — Повышу — шины будут хуже.
— Значит, у тех, кто дает сто восемь процентов, шины хуже ваших?
В зале воцаряется напряженная тишина. Что ответит сборщик? Хорошо о себе говорить неудобно, да и не из тех он, кто станет хвалиться, скромняга, каких мало.
Ивановский выходит из положения вполне достойно.
— Я этого не сказал. Я сказал — у меня. У каждого свой потолок.
Дипломатично-вежливый ответ не нравится секретарю райкома, ибо располагает аудиторию к сборщику, и следующий вопрос его рассчитан на то, чтобы принизить Ивановского.
— А вы можете давать сто восемь?
— Были дни, когда давал и сто двенадцать, — с растяжкой отвечает Ивановский, не понимая, куда клонит Тулупов.
— Пренебрегая качеством?
— Отчасти — да.
— Во имя чего?
— Хотел показать, что и я могу давать высокие производственные показатели.
По притихшему залу прокатывается шумок, и, понимая, что откровенность сослужила Ивановскому плохую службу, за него всыпается Брянцев.
— Это было всего несколько раз, когда администрация нажимала в конце месяца. Вообще же Ивановский сознательно идет на потерю первенства по штукам и на потерю заработка, чтобы обеспечить высокое качество. Нет на заводе шин лучше, чем шины Ивановского.
«Какого черта ты лезешь?» — негодует Тулупов, но спрашивает сдержанно:
— Это можно доказать?
— Пожалуйста, Тихон Рафаилович. Принесем сейчас срезы шин Ивановского и,
