Перевал - Николас Эванс

Бенджамин прилетел из Канзаса за неделю до Рождества, чтобы увидеться с детьми и передать им подарки. Каждому из них он купил по мобильному телефону, чтобы они могли в любой момент связаться с ним, но это вызвало неприкрытую усмешку Эбби. Она грубо сказала: «Какого черта я буду звонить тебе?»

Он остановился у друга в городе и взял детей с собой на обед. Он хотел, чтобы Сара поехала с ними. Она, естественно, отказалась, и ей немалого труда стоило убедить Эбби поехать с отцом. Бедная девочка явилась домой в слезах и побежала прямо в свою комнату. Джош сел у стола на кухне и устало рассказал Саре, что в течение всего обеда Эбби не сказала ни одного любезного слова. Она просто сидела и поливала отца ядом, постоянно отпуская саркастические замечания в его адрес.

В магазине в это время Джеффри прощался с покупательницей, а через несколько мгновений появился в кабинете. Он приложил руки к вискам, словно не мог поверить в происходящее.

— Ты это слышала?

— Ты вел себя самым чудесным образом.

— Может, нам лучше открыть магазин музыкальных записей?

— Да?

— По крайней мере, если к нам придет человек, который сам не знает, что хочет, то можно будет что-то напеть, а не мучить его вопросами о заглавии, авторе и издателях.

Сара рассмеялась. Он кивнул в сторону экрана компьютера.

— Как вам это нравится, босс?

— Кошмар. Лучше уж продавать кассеты.

— Ответ неправильный. Вы должны были бы сказать, что при сложившихся обстоятельствах, а также в свете падения промышленных показателей и на фоне активизации альтернативных информационных носителей, которые развиваются в рамках мощного конгломерата развлекательной инфраструктуры… Короче говоря, простым языком сообщаю: никому младше тридцати эти чертовы книги на фиг не нужны. Так вот, учитывая все это, мы еще неплохо постарались. Спасибо, Джеффри.

— Браво.

Он наклонился и поцеловал ее в лоб.

— Давай закроем магазин и пойдем пообедаем где-нибудь, — предложил он.

— Идея мне нравится. Только я возьму у тебя сигарету.

Темой дня было «Выражение вашей человеческой сущности». По меньшей мере, так понял Бен, когда в начале занятия к ним обратилась женщина в обтягивающих спортивных шортах и красном саронге. Они стояли босиком, образовав большой круг, и держались за руки. Он мог и не расслышать как следует, потому что занял место возле большого гудящего вентилятора, который растрепал ему волосы. Может, она имела в виду «человеческую тучность», но Бен подумал, что это звучит как-то нелепо, поэтому остановился на «человеческой сущности». То, что они делали, было трудно воспринимать как располагающее к серьезным размышлениям о человеческой натуре. Скорее, на этом занятии можно было ознакомиться с одной из ее сторон — смешной. Особенно показательно в этом плане выступал седобородый мужчина в лиловых одеяниях и с тюрбаном на голове, который кружил по комнате с закрытыми глазами. Возможно, он не слышал инструкций руководителя и действовал согласно собственному плану.

Это называлось «телесным хором». Ева и Лори приезжали сюда каждое воскресенье после обеда и проводили время со своими единомышленниками, число которых достигало пятидесяти или шестидесяти человек. Они встречались, чтобы посредством телодвижений выразить в танце то, что диктовалось темой. Занятия проходили в большом холле с высоким потолком и деревянным полом в здании, которое так близко располагалось к железнодорожному полотну, что даже при максимальной громкости музыки внутри все сотрясалось, когда проходил очередной поезд.

Музыка была только новая — звук разбивающихся о берег волн и крики китов. Бен недоумевал, почему считается, что их крики оказывают успокаивающее действие, если до сих пор никто так и не расшифровал, что же кроется за разговорами этих животных. Может, они просто орут друг на друга, ведь им наверняка иногда приходится ругаться, как и всему живому на земле? «Ах ты, глупая туша! Последний раз в жизни я кормлю тебя планктоном!»

В этот момент Лори была в другом конце комнаты, пытаясь выразить свою человеческую, точнее женскую, сущность в паре с раздражающе молодым и привлекательным парнем с завязанными хвостом волосами. Тот снял с себя майку, что разрешалось мужчинам, но не женщинам, потому что несколько недель назад пышная шведка по имени Ульрика решила продемонстрировать свои прелести, и парень, который выполнял какой-то замысловатый прыжок, упал так, что его пришлось выносить из зала. Даже в Санта-Фе самовыражение должно было иметь свои ограничения.

Еще одним установленным правилом был запрет на прикасание к партнеру во время танца. Но некоторые либо не знали, либо игнорировали его. Несколько пар извивались на полу, и их тела оказывались столь изощренно переплетенными, что было сложно понять, где чьи руки и ноги. Бен опасался за их благополучное разъединение. Они могли закончить тем, что так и останутся узлом, с которым никто не в силах будет справиться. Придется обращаться за помощью.

Но большинство, как и Бен, танцевали сами по себе. Изредка кто-нибудь выныривал рядом с ним, улыбался и танцевал немного в паре, но потом направлялся, продолжая танцевать, в другую сторону. Ева находилась приблизительно в десяти ярдах от него, исполняя свои па чувственно, с закрытыми глазами. На ее лице блуждала легкая улыбка. На ней был белый льняной топ и обтягивающие красные бриджи с низкой посадкой, так что ее бедра и живот открывались взгляду. Она выглядела так аппетитно и сексуально, что человеческая сущность Бена взмолилась о немедленном самовыражении, но в такой форме, что Бен понимал: придется подождать.

Ева волновалась по поводу его прихода сюда, потому что, как она сказала, не знает, насколько он впишется в обстановку. Может, она думала, что он начнет отпускать язвительные шуточки или будет держаться слишком скованно, чтобы принимать участие в общем танце. Она начала пугать его, что форма одежды диктуется строго, поэтому ему придется облачиться в обтягивающие шорты. Но Ева шутила. Кроме того, он оказался не самым старым из присутствующих. В своих потертых голубых джинсах и серой футболке он выглядел вполне нормально. Первые десять или пятнадцать минут после начала танцев Ева старалась быть рядом и наблюдала за его реакцией, то и дело бросая на Бена взгляды. Он не был лучшим танцором мира. Следует признать, что и происходившее не вдохновляло его, а вызывало лишь смех, но он честно пытался проникнуться общим настроем и получить удовольствие от жизни. Ему было даже жаль, что он не в состоянии расслабиться больше, чтобы очистить сознание от проблем и отдаться течению.

Он уже в третий раз приезжал в Санта-Фе, с тех пор как покинул Сару. На этот раз он задержался надолго. Снег сошел, на улице ощущался скорый приход весны. Он пробыл здесь две недели и, хотя чувствовал, что может остаться, тем не менее, ощутил необходимость скорого возвращения в Канзас. Они наконец стали любовниками, и все было великолепно. Более чем великолепно. Их отношения находились в той стадии, когда люди не могут вдоволь насытиться друг другом, оторваться один от другого хоть на секунду. Бен даже и мечтать не смел, что все произойдет так скоро.

Два месяца назад, в декабре, он позвонил ей из дома своей матери и дрожащим голосом сказал, что он сделал это. Он ушел. Наступила долгая пауза, несколько секунд, растянувшихся на вечность, а потом он услышал ее тихое «приезжай».

И Бен поехал. В тот же вечер. Через расстояние в пятьсот миль, через равнины и ледяные излучины Оклахомы и западного Техаса, сквозь туман и снег. Он появился в Санта-Фе накануне рассвета, нашел ее дом и постучал в дверь. Поверх ночной сорочки Ева была укутана в черную шерстяную шаль. Ее лицо было таким же бледным и встревоженным, как наступающая заря. Она завела его внутрь и прижала к себе. Он не хотел, он обещал себе не… Потому что тогда она не смогла бы проникнуться к нему уважением. Она не должна видеть его таким несчастным и разбитым… Но он не смог сдержать себя и зарыдал. Ева прижала его к себе и долгое время просто обнимала, стоя у порога.

Затем она усадила его на кухне и сделала ему кофе и пшеничные тосты. Пока он ел, Ева наблюдала за ним, положив локти на стол и подпирая голову руками. Она улыбалась с сочувствием. Складывалось такое впечатление, что ни один из них не мог поверить, что Бен сделал это и теперь сидит здесь. Затем из своей комнаты появился малыш Пабло, которому в ту пору было три с половиной года и которого Бен до этих пор не встречал. Он был в пижаме и присел к столу, заговорив с Беном так, словно встретить гостя ранним утром было для него самым обычным делом.

С другой стороны, люди редко ведут себя так, как мы того ждем, если в их жизни происходят какие-то важные события. Ярким тому примером стали мать и сестра Бена. Он с полным основанием полагал, хотя в свете происшедшего правильнее было бы сказать «с ложным основанием», что должен рассказать им о своем решении покинуть Сару не по телефону, а при личной встрече. Он позвонил своей матери из Нью-Йорка и сообщил, что собирается погостить у нее. Она, конечно, была этому чрезвычайно рада. В тот вечер, когда Бен приехал, его ожидало любимое жаркое, заботливо приготовленное Маргарет.