Мёртвое - Том Пиччирилли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что, черт возьми, происходит?
Папа тычет пальцем в Джозефа и кричит: «Вон!». Тот захлопывает дверь шкафа, но она снова распахивается, и только тогда он выкатывается из комнаты.
Очень невовремя.
Прижавшись к стене коридора и истерически рыдая, Рейчел замахивается топором.
Удар разит Джозефа высоко в левое плечо. Вопреки тому, что Джейкоб-Старший запомнил, его брат не вскрикивает. Все кричат, кроме Джозефа, а тот лишь слегка хмыкает, и его глаза наполняются странным недоумением, как будто он не может поверить, что так много всего произошло за такое короткое время.
Лезвие застревает у него в ключице, и Рейчел приходится несколько раз подергать за рукоятку, чтобы высвободить его из тела брата. На каждый его стон она откликается собственным – как будто это еще одна разновидность их занятий любовью. Кровь пачкает лица обоих, и она поднимает топор над головой, крепче сжимая рукоять. Держась руками за шины, Джозеф пытается увернуться с ее пути, но в нем чувствуется нерешительность, словно он не вполне убежден, что сестра может поступить так с ним, и, несмотря на боль, он хмурится. Его высокомерие ошеломляет – кажется, страха для него не существует. Он вытирает кровоточащий нос тыльной стороной ладони, как будто это даже важнее широко разверстой раны в плече. Он сжимает губы – и его фирменная ухмылка почти полностью возвращается на место.
Рейчел морщится и откидывает голову назад – не то распаленная убийством, не то изо всех сил сопротивляющаяся прописанному для нее сценарию. Ее груди сексапильно обтягивает черная футболка, когда она поднимает топор все выше и выше. Джозефу ничего не стоит откатиться в сторону – у нее медленный замах. Но что-то удерживает его на месте – быть может, все то же неверие. Или любовь.
Топор со свистом опускается вниз, и его голова раскалывается пополам.
В чулане Бет смеется – даже та, будущая, Умирающая, – и Джейкоб весь цепенеет от этого звука. Он не может вспомнить, что почувствовал в детстве, и изучает лицо юного себя, волочимого отцом из комнаты.
Его брат мертв.
Для Рейчел наступил миг ужасного просветления. Она смотрит так, словно ждет, что произойдет что-то еще, что для нее отворится дверь, в которую она сможет выскочить. Алая кровь ее возлюбленного стекает с ее ресниц и катится по ее щекам, как слезы.
Папа резко останавливается, смотрит и протягивает руку, чтобы не дать медленно накренившейся инвалидной коляске упасть на них. Мама наконец понимает – случилось что-то нехорошее; разбитого и протекающего черепа сына достаточно, чтобы привлечь ее внимание. Она начинает учащенно дышать, втягивая воздух, как рыба, с которой все это и началось.
– Рейчел… – молит она. – Боже, Рейчел, боже, о боже, зачем, дорогая? – Мама делает один широкий отчаянный шаг к дочери, двигаясь с плавностью Фреда Астера[16], широко раскинув руки… и Айзек не успевает оттащить ее назад.
Боковой замах Рейчел вгоняет лезвие в шею матери. Оно входит наполовину – не обезглавив ее, как задумано, полностью.
Мама, может быть, еще жива, ее грудь вздрагивает. Она хватает ртом воздух, ее глаза вращаются, видны только белки; она падает навзничь – чуть ли не в объятия Джейкоба. Он тянется, чтобы подхватить ее, крича. Рейчел дергает на себя топор, и мать падает, словно тряпичная кукла, – ее голова держится на одном добром слове. И это доброе слово умолкает навсегда, когда второй удар топора, разбивший вдобавок половицы, загоняет ее голову под инвалидное кресло Джозефа – будто шар в лузу.
Мама мертва.
Кажется, для отца есть только два исхода – заслониться Джейкобом как щитом или отгородить его собою. Пожертвовать или защитить. Но, глядя на расправу, Айзек Омут каким-то чудом остается… рассудительным. Это не безумие; возможно, так и выглядит со стороны высшее проявление здравости ума. Айзек просто разглядывает Рейчел, как будто изучает какое-то новорожденное животное, делающее первые неуклюжие шаги.
– Рейчел, это не ты делаешь! – говорит он. Она стонет в ответ – этот звук до того восхитителен и эротичен, что Джейкоб тоже стонет, думая: может, я еще смогу вразумить ее, может, все еще как-нибудь наладится. Голос его отца полон страсти – определенно, так звучать мог только легендарный Макнеллис. – Это все из моего рассказа! Это Элизабет – несовершеннолетняя убийца с топором!
– Врешь! – визжит из шкафа Бет.
Рейчел стоит на ногах нетвердо, она скулит, как раненая собака, и дико моргает. На ее руках уже подсыхает кровь. Папа, увы, не может ее остановить – и он это понимает. Ее ладони издают громкие звуки, будто бумага рвется, когда она перехватывает поудобнее липкую рукоять. Сейчас она – даже красивее, чем лежащая нагой у пруда. Это не ее роль, и она борется с собой, но у чертей в омуте, в конце концов, есть только одна работа – и только одна участь. Пот градом течет у нее по лбу, смешиваясь с кровью, и это ужасно, но вместе с тем – красиво.
Отец встряхивает его за плечо – крепко, но почти ободряюще.
– Джейкоб, прекрати это. Отпусти ее. Перестань.
Так странно это слышать, потому что он никогда не хотел, чтобы что-то начиналось. Айзек Омут вздрагивает, колеблясь, когда дочь делает шаг ему навстречу. Она пытается что-то сказать – не то просит прощения, не то рычит по-звериному, не то, что гораздо более вероятно, беспомощно и бесплодно матерится.
– Останови ее. Не позволяй ей сделать это.
Как будто «это» еще не было сделано. Как будто они могут вымыть пол, собрать куски тел воедино – и жизнь потечет дальше своим чередом, счастливая и беспечная.
– Я пытаюсь, пап. Помоги мне!
– Сделай это, сынок.
– Папа… – Голос Джейкоба срывается. Вся надежда на отца. Дай Бог ему решимости поступить так, как следует.
Айзек Омут знает, что у него нет другого выбора, кроме как убить своего сына, хотя уже слишком поздно. Джейкоб знает, о чем думает папа; он может видеть это в собственных глазах, когда смотрит на себя, прячущегося там, в глубине шкафа, в такой дали от своей роковой спальни. Он резким движением вырывается из хватки отца, падает на пропитанный кровью ковер и заползает под кровать.
Рейчел кружится с животной грацией и
