Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре - Коллектив авторов

Окончательное решение о разделе и новой границе оставалось за государыней. 8 октября 1792 г. прусский король Фридрих Вильгельм очертил на карте пределы прусских территориальных требований, которые простирались до линии Дзялдово – Рава-Мазовецкая – Ченстохова[554]. 29 октября (9 ноября) Гольтц передал эту карту на рассмотрение Петербурга. В Берлине рассчитывали, что это позволит склонить русских к решению, давно ожидаемому при прусском дворе[555]. 2 декабря 1792 г. Екатерина II затребовала к себе все материалы, касающиеся переговоров по разделу Польши. Затем она детально изложила свою позицию и поручила отразить ее на карте Речи Посполитой, проведя на ней новые границы империи. В итоге на изготовленной карте императрица собственноручно написала: «Вот вам черта»[556]. В соответствие с этим проектом 23 января 1793 г. был подписан петербургский российско-прусский трактат о втором разделе Речи Посполитой.

Обозначенная таким образом граница российского захвата пролегала примерно посередине между рубежом на линии Березина – Случь, предлагавшимся в августе 1792 г. Безбородко, и западными пределами Руси (России) в рассмотренной февральской Записке из Кабинета Екатерины II. Представляется, что при принятии в Петербурге окончательного решения о границах аннексированных территорий возобладал прагматизм. Линия, обозначенная на карте Екатериной II и ставшая границей российского захвата, соединяла почти по прямой с одной стороны возле Браслава восточную оконечность подчиненной России Курляндии и наиболее выдвинутый на северо-запад участок австрийской границы неподалеку от Зборова – с другой. Только в центральной своей части эта прямая линия несколько отклонялась к западу, вероятно, для того, чтобы в пределах России оказался построенный недавно (строительство было завершено в 1784 г.) канал Огинского.

В заключение представляется правомерным предположение, что Записка «Les anciennes frontieres de la Russie a l’Occident» об «историческом праве» России на перенесение западной границы к линии Буга могла появиться в начале 1792 г, до заключения мирного договора с Турцией и до начала переговоров с Пруссией о втором разделе Речи Посполитой. Возможно, именно тогда для обсуждения в Совете при высочайшем дворе (что, впрочем, не было отмечено в опубликованных протоколах Совета) Екатерина II составила сама либо велела подготовить что-то вроде исторической справки по вопросу о «бывших западных границах России». Русские архивисты, которые датировали этот документ началом февраля 1792 г., наверняка располагали дополнительной информацией, нам же остается лишь принять на веру или усомниться в их заключении.

Трудно определенно ответить на вопросы, в какой мере содержание Записки связано с планами второго раздела Речи Посполитой или в ней изложены лишь общие контуры аннексионистской политики России, для чего и подбирались соответствующие аргументы из области «исторического права». Изложенные в Записке доводы вполне согласовывались как с более ранними планами Потемкина относительно Украины, так и с более поздними предложениями Безбородко, выдвинутыми летом 1792 г.

В итоге при определении границы идеологические соображения, а также притязания, вытекавшие из «исторических прав», этнического или религиозного единства, отступили на второй план перед политическими и стратегическими реалиями. Однако как бы то ни было, выдвинутые Екатериной II в начале декабря 1792 г. требования о проведении новой границы с Речью Посполитой в большей мере, чем предшествовавшие проекты Потемкина и Безбородко, учитывали пресловутые «исторические права». О стремлении к их полной реализации, к восстановлению «исторической польско-русской» границы на Буге свидетельствуют высказывавшиеся императрицей после второго раздела надежды на приобретение путем обмена у Австрии на другие территории Владимира-Волынского как исторической столицы князей Юго-Западной Руси из рода Рюрика[557].

Роберт Говард Лорд, размышляя над русско-прусским трактатом о разделе Польши, заключенным 23 января 1793 г., обратил внимание на его антиякобинскую направленность и сделал вывод, что Фридрих Вильгельм II и Екатерина II отдавали себе отчет в невозможности ссылок на исторические права, поскольку история не давала к тому никакого подобающего предлога[558]. Представляется, однако, что ранее Екатерина II отнюдь не отказывалась от поисков таких предлогов, но даже ссылалась на них для обоснования и оправдания захватнических планов. Об этом свидетельствуют приведенная Записка, а также фрагменты инструкций и манифеста о разделе Польши и адресованное Гримму письмо, которое, по замыслу императрицы, должно было оказать пропагандистское воздействие на общественное мнение Западной Европы.

Стоит также обратить внимание, что выдвинутые Екатериной II аргументы в пользу российских прав на территории Речи Посполитой, независимо от их очевидной несостоятельности с точки зрения международного права, постоянно воспроизводились в российской, а затем в советской историографии и пропаганде. Разделяли эти тезисы и те историки, которые занимали критические позиции по отношению к официозной концепции истории России. Уже у С.М. Соловьева в книге 1863 г. «История падения Польши» утверждается, что в 1792 г. в Петербурге на второй раздел «смотрели уже не как на раздел Польши, но как на соединение раздробленной России»[559]. Н.И. Костомаров в написанном в конце 1860-х гг. труде «Последние годы Речи Посполитой» выделял три причины, которыми якобы руководствовалась Россия в своей политике. Политической причиной являлся императив «собирания русских земель», религиозной – защита притесняемого православия, наконец, общественной – стремление к освобождению русского народа от подданства и угнетения[560]. Подобные взгляды выражал и М.О. Коялович[561], который еще в большей степени, чем Костомаров, оправдывал политику разделов необходимостью защиты православия и угнетенных русских крестьян, приписывая даже Екатерине II (хотя только в период второго раздела) действия в духе великорусского национализма.

В изданной в 1888 г. классической работе Н.И. Кареева «Падение Польши в исторической литературе», посвященной историографии разделов, приведены и иные точки зрения русских историков[562], которые оспаривали представления в духе наивных суждений Костомарова и идеологически выверенных тезисов Кояловича. Критикуя изложенные положения и близкие к ним концепции историографии, эти историки указывали, что политическим элитам России XVIII в. были чужды национальные чувства в современном их понимании. Дворянские верхи в России не ощущали национальной общности с белорусским и украинским крестьянством и не стремились освобождать их от угнетения, будучи сами угнетателями крепостных в России. В отношении Польши они руководствовались соображениями политического прагматизма, даже когда в пропагандистских целях прибегали к лозунгу защиты православия.

Практика международных отношений убедительно свидетельствует, что в территориальных спорах ссылки на исторические и религиозные аргументы в противовес международному праву имеют чисто пропагандистское значение. В свою очередь в XX в. международная научная дискуссия о разделах Речи Посполитой продемонстрировала, что этнографическая аргументация лишена в этом вопросе каких-либо научных оснований и неубедительна в политическом отношении, однако ряд видных современных русских писателей и публицистов, например Л.Н. Гумилев[563], постоянно обращаются ко взглядам, выработанным в правление Екатерины II.

Иногда подобные высказывания приобретают едва ли не характер официальной позиции российской историографии, как это было в изданном в 1998 г. обобщающем труде по истории внешней политики России в XVIII в.[564], где в части, посвященной политике в отношении Речи Посполитой, находим тезис, что разделы Польши были актом бесправным, но далее автор, почти дословно повторяя утверждение Екатерины II из письма к Гримму, заявляет, что Россия не заняла ни пяди «национальной польской территории» и вообще присоединение к России белорусских и украинских земель Речи Посполитой имело прогрессивный характер и оказало благотворное воздействие на дальнейшее развитие этих народов. Однако в современной российской историографии представлены и иные концепции[565]. Думается, что развернувшаяся дискуссия будет способствовать преодолению наследия воззрений на историю Екатерины II и связанной с ними историографической традиции.

Перевод с польского Вадима Волобуева

Рамуне Шмигельските-Стукене (Вильнюс)

Публикация документов, относящихся к разделам Речи Посполитой, в сборниках международных документов XVIII–XX вв.[566]