Разрыв - Саймон Лелич

— Мистер Сэмсон, — ответила Люсия, — мне бы и в голову не пришло просить вас поставить под угрозу благополучие вашей семьи. Я прошу как раз о противоположном. Я прошу вас защитить вашу дочь, друзей вашей дочери. Прошу поднять такой шум, что школа вынуждена будет принять хоть какие-то меры. Она должна осознать свою ответственность и сделать так, чтобы случившееся с Элиотом больше ни с одним ребенком не случилось.

Теперь встал Сэмсон.

— Послушайте меня, инспектор. Мы уже говорили об этом, но, похоже, вы нуждаетесь в повторении. В том, что произошло с Эллиотом, произошло с нашим сыном, никакой вины школы нет. Что она, черт побери, могла сделать? Если вас имеется какой-то план, позволяющий наказать идиотов — скотов, — которые несут ответственность за смерть Эллиота, тогда я, может быть, и соглашусь вас выслушать. Если же плана у вас нет, если это лучшее, что вы можете нам предложить, тогда, как бы это сказать? — тогда мне придется указать вам и вашему другу на дверь.

Сэмсон подступил к ней вплотную. Мужчиной он был не из крупных, но над сидевшей на софе Люсией прямо-таки навис. Однако она не шелохнулась.

— Напомните мне, мистер Сэмсон, — попросила она, — почему после нападения на Эллиота ничего предпринято не было? Почему мальчики, которые избили его, — которые искусали его и изрезали, — почему им позволили гулять на свободе?

— Потому что никто ничего не видел, инспектор. Никто не видел, как они это сделали. Вы же сами нам это и сказали, помните? Вы и ваши коллеги.

— Верно. Это мы вам и сказали. Мы опросили всех, кого только смогли, и все говорили одно и то же. Друзья Эллиота. Учителя Эллиота. Даже директор его школы. Все они говорили, что никто ничего не видел.

Люсия сунула руку в сумку, стоявшую у ее ног.

— Что такое? — спросил Сэмсон. — Что у вас там? Магнитофон? Вы что, записывали наш разговор?

Люсия поставила магнитофон на кофейный столик.

— Вы просто послушайте, — сказала она. — Прошу вас.

Сэмсон заколебался. Повернулся к жене, та пожала плечами. Люсия ждала, и когда он снова опустился на подлокотник кресла, нажала на кнопку воспроизведения.

Повторить что? С какого места? А, про то, что он сказал? Я их видел. Что-то в этом роде. Он сказал, я их видел, а они видели меня.

Но, правда же, инспектор, все сводилось просто-напросто к тому, что Сэмюэл он и есть Сэмюэл, я так директору и сказала. У директора из-за него просто руки опускались. Преподаватели истории, ворчал он, и это правда — с преподавателями истории нам вечно не везло. С Амелией Эванс, например. Она вела у нас историю до Сэмюэла. И боже ты мой. Это было ужас что такое. Она пришла к нам из классической школы. Из классической школы для девочек. Сказала директору, что хочет испытать свои силы. Именно так и сказала. Я сидела прямо вот тут, ну, может, чуть ближе к двери, и слышала, как она произнесла эти слова. Ну что же. Как раз испытание сил дети ей и устроили. И нервный срыв заодно. А до Амелии был Колин Томас, за которым, как потом выяснилось, числилась пара арестов, то есть его к детям и на пушечный выстрел подпускать было нельзя, а перед ним Эрика. Эрика, фамилии не помню, довольно милая девушка, то есть, это я так думала — до тех пор, пока она просто взяла, да и перестала приходить в школу. Не позвонила, письма не прислала, мы о ней с тех пор вообще ничего не слышали. Ну и, конечно, Сэмюэл.

Он был слишком вежливым, вот в чем беда. Теперь-то, после того, что он натворил, это звучит смешно, однако я с самого начала поняла: нас ожидают неприятности, мы с ним еще наплачемся.

Нет, ну не такие, конечно. Такого же никто предвидеть не мог, верно? Вот я сижу сейчас здесь, разговариваю с вами о том, что случилось, и знаю, что это сделал Сэмюэл, что сто человек говорят: это сделал он, они видели, как он это сделал, — а все равно не могу в это поверить. Наверное, это одна из тех вещей, в которые не поверишь, пока не увидишь собственными глазами. А я не видела. И слава Богу. Слава Богу, что не видела, потому что не знаю, что бы я тогда натворила. Не знаю, как бы это на меня подействовало. Я и так уж в последнее время плохо сплю. Это все работа. У меня здесь такая нагрузка. И мне просто трудно от нее отключиться. Я, конечно, принимаю таблетки, которые мне Джессика принесла. Джессика это моя средняя и самая умненькая — не такая уж и красавица, красавица у нас Хлоя, младшенькая, — но самая умная. Ну, я не хочу показаться неблагодарной, но таблетки она мне дала неправильные. Как это называется? Комплементарные. То есть, проку от них примерно столько же, сколько от золотой рыбки под наволочкой. Джессика, она в магазине натуральных продуктов работает. Это ее Кэти, старшая моя, туда устроила, и теперь она заместитель помощника управляющего. Замечательно, конечно. Но что она оттуда домой приносит! Какой ерундой меня пичкает! Я говорю ей, не трать ты на меня твой травяной «Нитол». Давай мне на ночь полтаблетки диазепама да хороший бокал чего-нибудь французского, вот и все.

Да, так значит, Сэмюэл. Мы же о нем говорили. Понимаете, он всегда был слишком вежливым. Не то что некоторые из наших. Из учителей. Знаете, посмотришь на примеры, которые получают в наше время дети, и совсем перестаешь удивляться тому, какими они теперь вырастают. Теренс, например, он такая дразнилка, я иногда поневоле смеюсь над его шуточками. Но некоторые его выражения. Нет, правда. И не один только Теренс. Викки ничем не лучше. И Кристина тоже. И Джордж. Джордж Рот. Человек он довольно приятный, я от него ни одного скверного слова не слышала, и все-таки я не уверена, что это правильно. Он же гомосексуалист, понимаете? Мне-то все равно. Живи и давай жить другим, я всегда так говорю. Но гомосексуалист, преподающий христианские ценности. Детям. Не знаю. Может, тут дело в моем воспитании. Может, я отстала от времени. Но мне это кажется неправильным.

В общем, мне было тревожно за Сэмюэла. Правда. Ну, не выглядел он подходящим для этой работы. Не был достаточно жестким. Я ведь многое слышу, инспектор. Не подслушиваю, конечно, однако на моем посту, при моей близости к директору — эмоциональной, само собой, но ведь и кабинет мой сами видите, где расположен, — мне не всегда легко не слышать то одно, то другое, даже если я изо всех сил стараюсь не слушать. А Сэмюэл — еще и месяца, как он к нам устроился, не прошло, — пришел к директору. Всего, что он говорил, я не расслышала. У директора голос такой внятный, властный голос, — как у диктора, я всегда ему это говорю, — а голос Сэмюэла доносился из-за двери так, точно он в рукав говорил. И все-таки, я услышала достаточно, чтобы понять — работа ему не дается. И чтобы задуматься, годится ли он в учителя.

И это случалось вовсе не один раз. Дошло до того, что мне приходилось придумывать всякие извинения, говорить Сэмюэлу, что у директора совещание, что он разговаривает по телефону, что его нет в кабинете, хотя он оттуда почти и не выходит. Я к тому, что он очень предан нашей школе. Совсем как я, понимаете? Мы вообще с ним очень похожи. Конечно, ничего он с этим поделать не может, но ему и вправду приходится много трудиться. Я ему так и говорю. Говорю, вы заслужили право на передышку, директор. Пусть кто-нибудь другой взвалит на себя хотя бы часть всей этой ответственности. А он говорит, не приставайте ко мне, не волнуйтесь по пустякам, — но если я не буду волноваться, тогда… Ну… Кто же тогда будет?

Конечно, директор чаще принимал Сэмюэла, чем не принимал, да и куда ему было деться? А Сэмюэл все жаловался, как ему трудно, как будто ждал, что директор возьмет, да и взмахнет какой-то волшебной палочкой. Хотя, если подумать, это происходило все больше в осенний терм, первый для Сэмюэла. Потом он директора донимать перестал. Понял, наверное, что с какими-то вещами должен справляться сам. Нет, по вызову директора он, конечно, приходил, — чтобы обсудить учебный план, расписание, результаты экзаменов и тому подобное. Ну, как любой другой учитель. Но в остальном, он в нашем уголке школы стал появляться редко. Держал все свое при себе. Потому-то я так и удивилась, когда увидела его здесь в понедельник утром, в понедельник перед стрельбой.

Я уже говорила, он был первым, кого я увидела. Директор даже еще и не появился. Я пришла первой, как всегда. Конечно, мне не платят за то, что я являюсь на работу так рано, но куда деваться, приходится, иначе бы я домой вообще бог знает когда возвращалась. Словом, Сэмюэл был уже здесь, ждал. Сидел прямо на полу, прислонившись спиной к моей двери, прижав колени к груди. А как увидел меня, вскочил на ноги. И говорит: мне нужно поговорить с директором. Ни тебе с добрым утром, ни здравствуйте, Джанет, хорошо ли провели выходные? Всего-навсего: мне нужно поговорить с директором. Ну, я и говорю, с добрым утром, Сэмюэл. Что вы здесь делаете в такую рань? А Сэмюэл: он у себя? Директор у себя? Я говорю, сейчас всего семь часов. А директор приходит в пятнадцать минут восьмого. Я скажу ему, что вы заходили, хорошо? Я же только-только пришла, мне нужно кучу документов разобрать, не могу я просто сидеть и болтать. В особенности с человеком вроде Сэмюэла, который, как я уже говорила, всегда был очень вежливым, однако в собеседники не очень годился. Не было у него нужного для этого гена.