Я иду искать… Книга вотрая: За други своя! - Олег Верещагин

— Это почему еще?

— Я бы убил его, будь он жив… Йерикка, что будет дальше?

— Ничего хорошего. Кончились наши каникулы.

Йерикка умолк и молчал долго. Очень долго. Наверное, часа два молчал, сидя рядом с молчащим Олегом. Ночь кончалась, и озеро было подернуто рябью от ударов бесчисленных капель.

Поднялся Гоймир. Подошел к выходу, долго смотрел вокруг, потом подставил ладони под струйку воды, стекавшую с карниза над входом в грот, умылся. И, повернувшись, резко скомандовал:

— Подъем!

Олег почти обрадовался команде. Показалось ему, или правда, но, кажется, многие тоже не спали.

— Кончилась ночь, — сказал Олег, вскидывая на плечо автомат.

— Кончилась? — непонятно спросил Йерикка…

…Через какое-то время две цепочки горцев уже уходили прочь от берега озера — по тропинкам, не оглядываясь.

…Богдан вышагивал за Олегом. Он был непривычно угрюм и задумчив, и в конце концов Олег, не выдержав, обратился к нему, стараясь говорить бодро:

— Чего такой мрачный?

Богдан ответил не сразу и не очень охотно:

— Да рассказал мне все Гостислав-то, друзья ведь мы с ним…

— Испугался? — понимающе, без насмешки, спросил Олег. Богдан возмущенно дернул плечами:

— А вот сейчас! Одно тошно… То ж такие трусы! Как резали мы их в бараке, охрану-то, двое не то трое проснулись — да никто и рта не раскрыл, своих упредить. Лежали молчком, не то думали, что, коли молчат, так мы их не тронем, тряслись трясучкой… А случись их сила — тут они одно зверье делаются…

Богдан еще что-то хотел сказать, но только махнул рукой, и Олег хлопнул его по плечу.

Чета тут же остановилась, словно это был сигнал. На самом-то деле Гоймир как раз вскинул руку, и все сразу присели, разворачиваясь стволами в стороны.

Никого не было. Лишь откуда-то спереди взлетели, тяжело взмахивая крыльями, несколько воронов. Один сел на верхушку сосны, скосил на людей блестящий черный глаз и, подняв перья на шее и голове, хрипло каркнул:

— Кр-рок… рэк…

— Что там? — Олег подбежал на секунду раньше Йерикки. И ответа в сущности уже не ждал. В сыром воздухе густо пахло уже остывшей кровью, кислятиной выстрелов — тем, что указывает на окончившийся ожесточенный бой.

Гоймир и не ответил. Он напряженно всматривался сквозь ветви в широкую прогалину, похожую на коридор, где вместо стен — подлесок.

— Йерикка, — хриплым, своим голосом попросил он, — да скажи мне, что то все скаж уводневый…

— Это на самом деле, — Йерикка встал с колена. — Пошли, надо убрать… это.

Бывает так, что судьба начинает наносить человеку удар за ударом, без передышки, без пощады. И, если он падает, судьба затаптывает его в грязь.

ГОВОРИТЬ, что человек должен держаться любой ценой — легко.

А вот не упасть — трудно…

…Такого никто из ребят еще не видел.

Очевидно, чету поймали в ловушку. То ли зная заранее, где она пойдет, то ли на какую-то приманку. Во всяком случае, огневой мешок был подготовлен загодя, прогалина пристреляна, а кусты переплетены колючей проволокой, укрытой листвой. Проклятья, рыданья, крики повисли над страшным местом — мальчишки узнавали ребят из племени Снежных Ястребов, своих побратимов, родных по крови, друзей, которых помнили, сколько себя. Казалось, что легче было бы самому лежать в сырой траве, чем стоять над трупами и смотреть на них — еще недавно живых, веселых, о чем-то мечтавших… И непереносимой была мысль, что, пока они отдыхали у озера, на этой прогалине погибали их соратники, Казалось, можно услышать стоны, бессвязные команды, призывы о помощи — все, что сопровождает такую засаду…

Прогалина была истоптана, залита кровью и усыпана гильзами. Горцы, конечно, отстреливались, но чужую кровь нашим только в одном месте. В засаде сидело человек пятнадцать, и подставились они отлично. По следам было ясно, что чета Квитко — а это была именно чета Квитко — отстреливаясь и унося двух или трех раненых, ушла по прогалине, бросив трупы, и противник их преследовал. Рыси достаточно хорошо представляли себе, как это было: группа бойцов, тащащая товарищей, лупит во все стороны очередями с искаженными тоской и яростью лицами, а почти невидимый враг, следуя за ними через кусты,

жалит, жалит, жалит, и еще кто-то падает, и кто-то истошно кричит, раненый… Сколько раз они сами вот так преследовали врага, играя с ним, добивая последних за сажень, за шаг от спасения…

Нашли шестерых убитых, всех — опознали. Богдан, братан Кетика, Домко и Добрила лежали прямо на прогалине — их, очевидно, срезало тут же, Добрила еще улыбался. Одрин висел на проволоке, запутавшись в ней — наверное, метнулся в сторону и врезался в заграждение. Внутренности из распоротого живота свисали с колючек черной от загустевшей крови студенистой массой, из спины торчал перебитый позвоночник и выпирали выбитые ребра, вокруг пролома в затылке вязко подрагивало желе мозга. Судя по всему, в него ещё стреляли уже после того, как он умер.

Подальше лежал Родан. Его взорвали гранатой — наверное, когда он прикрывал остальных. Судя по следам, он — уже с развороченным пахом и оторванными по бедра ногами — еще прополз, мучаясь и истекая кровью, сажени четыре, словно стараясь уползти от смерти, пока кто-то не прошил его очередью крест-накрест, словно зачеркивая.

Войко сидел у дерева возле самого выхода с прогалины. Кажется, он был ранен в живот и правое бедро, но умер не от этого. Руки мальчишки оказались скручены за деревом, а отрезанная голова стояла у него между. раскинутых ног. Рот был забит землей, глаза уже выклевали скорые на дело вороны…

— Восемьдесят пять… — услышал Олег шепот Йерикки. Одними губами переспросил:

— Что?..

— Им на шестерых было восемьдесят пять.

— Засада, — с трудом сказал Олег и пошевелил, носком ногу Бойко. — Помнишь, как он приходил к нам на озеро?

Йерикка не ответил. Он махнул Гоймиру:

— Князь! А ведь бой был недавно!

Гоймир повернулся всем телом, словно волк. Улыбнулся, но глаза были безжизненными, и показалось, что улыбается труп.

… - Говорят: врага в слезах не потопишь.

В ответ на слова Богдана Олег молча кивнул. Йерикка угадал точно. Огрызаясь и отплевываясь огнем, Квитко со своими выбрался на каменную осыпь, поросшую соснами, за которыми и залегли его ребята — отстреливаясь уже просто потому, что бросать оружие было невозможно. В них били снизу — противник залег гораздо более удобно, за каменными глыбами, у него оказались два данванских пулемета, стрелявших сплошной массой мелких игл, а Квитко бросил все тяжелое оружие. Десятка полтора хобайнов — в полной форме, в глухих шлемах — не давали горцам даже менять место.

Однако они увлеклись, и Гоймир занял позицию шагах в восьмидесяти за спинами на па давших. Трудно передать это чувство, если не испытывал его сам: когда видишь врага, когда ненавидишь его всей душой, когда можешь его убить — и главное, ЗНАЕШЬ, что убьешь. Это даже не наслаждение. Это опьянение, эйфория! Видеть пятнистую широченную спину, плечи, подергивающиеся от выстрелов — и знать, что все это сейчас будет тобой уничтожено, превращено в безопасную груду мяса… Месть! Неотвратимая и беспощадная, стократ более сладкая от того, что она настигает врага в момент его торжества…

Гонцы выбрали себе цели. И, когда все они застыли, готовые стрелять, Гоймир прокричал полубезумным голосом, в котором смешались ярость и слезы:

— Рысь! Бей!

Но все уже стреляли, все начали стрелять еще до крика "бей!" Видно было, как кто-то из хобайнов падает сразу, кто-то вскакивает, стреляет и падает все равно, а кто-то корчится, пришитый раскаленным металлом к камням, захлебывается кровью и умирает тоже, и кто-то бежит — и падает, падает, падает!!!

Олег, кажется, кричал. Кажется, плакал от радости, видя, как падает тот, в кого он целился, а другой ползет, машет в воздухе обрубком правой руки, брызжущим кровью, и пули находят его и приколачивают к стволу сосны, как раскаленные гвозди… Потом Олег встал, все еще стреляя с одной руки — веером, просто на малейшее шевеление среди камней, но Йерикка, опомнившийся первым, резко проорал:

— Прекратить огонь! — и тот начал стихать. Не сразу, до многих медленно доходило… Горцы спешили вниз, и мальчишеские лица — с налитыми кровью глазами, белогубые, с раздутыми ноздрями — казались нечеловеческими, и Краслав, чей двоюродный брат остался лежать не прогалине внизу, улыбаясь в мокрое небо, с перекошенным лицом метался среди вражеских трупов, дергал их, переворачивал, встряхивал и плачуще восклицал:

— Йой! Да как то?!. Всех! Ни единого!.. Да хоть да один!.. Йой! Да что то всех?!. Единого мне!.. Единого!.. — и швырял в убитых камнями, а потом рухнул наземь и зарыдал с визгом…

— Так то, в домовину их! — рявкнул Гоймир, стреляя в небо. — Так то, в домовину, и часом и поперед! Так то!