Автово - Андрей Портнов

Я обернулся и увидел Сони.

— Наши потомки, — с таким же тупым выражением лица ответил я, не совсем уверенный, что Сони знает значение этого слова.

К вечеру все наши уже давно обменялись впечатлениями. И самым первым и главным было то, что теперь наше крыло стало на редкость кричащим. Вторым — девица слишком толстая и фамилия у неё Кабанова. Третьим — в 213-ую поселили какого-то чувака с прической зэка. Четвёртым — без потомков нам жилось просто великолепно.

Что касается девицы, то она, действительно, была несколько полноватой, и родители дали ей на редкость подходящую фамилию. Хотя такие фамилии, по-моему, надо нужно давать людям, природой обиженными (в смысле веса). Вот к примеру взять нашего Рудика. Дима Кабанов — и звучит солидно, и сам Рудик чувствует себя уверенней. Или вот Павел Кабанов — сразу у людей настроение поднимается.

Когда к вечеру страсти немного поутихли, мы спокойно пожрали, и я пошёл мыть посуду. До туалета посуду мы носили на специальном подносе. А если точнее, то никакой это вовсе был не поднос, а обыкновенный кусок железа, на котором крупным шрифтом было выведено «36». Этот так называемый поднос имел свою историю.

Ехали мы как-то с Владиком от Симы на трамвае N 36. Мы стояли сзади и смотрели в окно. Около меня рядом с задним стеклом болталась табличка с номером трамвая. Причём она абсолютно не была закреплена, а так просто вставлена в примитивные пазы. Наверное, в трамвайном парке, устанавливая эту табличку, руководствовались принципом «А какому дураку она понадобиться».

В данный момент мне было абсолютно нечего делать, и я попытался, так, ради дурачества, вытащить табличку из пазов. Получилось всё просто отлично. Затем также просто я вставил её обратно и опять принялся смотреть в окно. Подъезжая к Автово, вагон был полупустым, и никто не оборачивался в нашу сторону. И уже когда открылись двери, на меня что-то нашло, и мои руки сами, в противоречии со всяким здравым смыслом, снова вытащили эту табличку и на сей раз уже не отпускали.

Только на улице Владик заметил, что я держу в руках трамвайный номер.

— Ха-ха, — засмеялся он, — зачем он тебе?

Тот же вопрос задавал себе и я, однако, ответить на него не мог.

— Что ты с ней будешь делать? — опять спросил Владик.

— Не знаю, — с туповатым выражением ответил я, — что-нибудь сделаю.

В общаге я показал эту табличку ошеломлённому Рудику и спросил:

— Хочешь, подарю!

— Нет, — вежливо отказался тот, — а где ты это взял?

— Украл!

— У кого?

— В трамвае спёр. Похоже, у меня клептомания. Ты случайно не знаешь, как её применить?

Мы задумались. Затем, так ничего и не придумав, я пошёл по комнатам в надежде выменять этот краденый шедевр на что-нибудь полезное. Все оказались просто дураками, потому что не захотели иметь у себя ЭТО. На мои попытки отдать табличку уже даром, все также вежливо отказывались и грозили пожаловаться на меня в трамвайное депо.

— Может её на дверь повесить, — предложил Владичка. Однако, здесь уже не согласился я, главным образом потому, что номер 36 никак не вязался с номером нашей 215-ой.

— Знаю, — сказал Владик, — надо выкрасть таблички с трамваев «2» и «15» или «21» и «5». Тогда и повесим их на дверь.

— Ничего я больше воровать не буду, — возразил я, — меня и так совесть мучает.

— Хи-хи, — хрюкнул Рудик.

— И, вообще, — продолжал я, — что делать с этой железячкой, мы так и не решили.

Так и пролежала она у нас до вечера, пока, не отправившись мыть посуду, мы не сообразили, что данный шедевр замечательно подходит для роли подноса.

Так что и трамваи могут сослужить хорошую службу в домашнем быту!

Шло время, и я мало помалу уже сумел разглядеть, что представляет собой каждый из «школьников», как назвал их Наиль.

Ну, с Петькой я знаком уже был, и он мало изменился с тех пор. Честно говоря, его настоящее имя было Алексей, но все почему-то звали его Петькой. Это был парень себе на уме, серьёзный не в меру, но иногда и на него находили эдакие приступы весёлости, хотя очень редко. Как оказалось, это был самый умненький из их группы, любитель одиночества и, вообще, по характеру чем-то смахивал на нашего Костика.

Петькины соседи по комнате — Изотьев, Ткачев и Глушков — просто поражали разнообразием своих характеров, и оставалось только удивляться, как они могут уживаться в одной комнате. Впрочем, будущее покажет, что это ненадолго. По слухам у Изотьева была баба, и он собирался на ней жениться. Это был долговязый тип ростом под два метра с лицом самой невинности, меланхоличный, без всяких эмоций и представляющий собой тот тип людей, который я больше всего ненавижу, то есть это те люди, которые ничем не пытаются украсить свою жизнь, ведущие серый, скучный и однообразный образ (извиняюсь за каламбур) жизни, довольствующиеся тем, что есть и живущие по принципу Бабы Жени — пожрать, посрать и… бла, бла, бла.

Теперь о Ткачеве. Честно говоря, когда я его первый раз увидел, я ещё подумал: а что это Чеченев делает среди этих «школьников»? Потом, приглядевшись, я понял, что это не наш Андрюха, но кто-то очень похожий на него. И действительно, лично я в темноте по очертаниям головы (особенно фаса) ни за что не различу где Чеченев, а где Ткачев. Оба были блондинами, примерно одного роста, одинаковые торчащие уши, и даже характеры их были чем-то похожи (это я, конечно, заметил намного позже). Обоих объединяла какая-то внутренняя скованность и стеснительность. Жаль, но ничего не могу сказать о том, любит ли Ткачев плюшки.

И, наконец, последний из комнаты N 219 — Глушков, с которым я тоже был знаком. Довольно весёлый, но не слишком общительный хлопец.

Самой крутой по праву была 213-ая, в которой жили три чувака, из которых самым чуваковым чуваком был Юрик. Этот Юрик был настолько крутым, что побивал все отхаркивающие рекорды нашего Владика. Именно с помощью Юрика наше крыло наполнилось новыми чарующими звуками для релаксации, раздававшимися почти круглосуточно.

Наш бывший однокурсник Шашин чуваком как таковым не был, но только в трезвом виде. Его состояние нирваны после нескольких опрокинутых в себя рюмочек вызывало всеобщий апогей непорочного восхищения, и поэтому об этом следует говорить особо отдельно.

Ну, и третий чувак — Платонов — оказался старостой «школьников». Поначалу мы все приняли его за татарина, но это мнение оказалось ошибочным. По паспорту он был чисто русским, но в крови его, как потом выяснилось, было что-то молдавское. Платон оказался страшным болтуном и переплюнул в этом отношении нашего Пашу.

Наверное, самой образцовой комнатой была 217-ая. Там, кроме одного, жили два интеллигента — Тимофей и Ваня. Последний особенно казался воплощением честности, скромности и спокойствия. А этим одним исключением был некто Костик — человек, генерируемый сто мыслей в минуту, из которых ни одна, к сожалению, не получала дальнейшего хода. Пашин аналог.

А где-то далеко от всех в 223-ей жили Славик и Коля. К ним редко кто заходил, что неудивительно при таком характере этого самого Коли. Как и наш Коммунист, Коля обожал «грузить» всех подряд, отчего эти двое вскоре стали неразлучными друзьями. Всё это приходилось терпеть бедному Славику, о котором я до сих пор не сложил своего окончательного мнения. Он представлял для меня ту же загадку, что и Рудик на первых курсах.

Ну, и, наконец, единственная «школьница». Эта Лена оказалась неплохой девчонкой. Характерной её особенностью было то, что при каждом задаваемом ей вопросе её губы вечно были растянуты в улыбке, а глаза становились по 7 копеек и в испуге и удивлении постоянно шныряли туда-сюда. Это меня всегда смешило. Ещё в первый день приезда «школьников» наша Лариса, не будь дурой, моментально навязалась Лене на шею и попёрлась с нею в душ, надеясь таким образом завести себе преданную подругу и сделать как можно больше выгоды из этого обстоятельства. Лена же в данный момент походила на испуганную доверчивую Бурёнку и готова была положиться на первого, кто подаст ей руку помощи. И умная девочка Лариса не замедлила воспользоваться этим обстоятельством.

Подходила к концу первая заочная сессия Кати, и я подумал, что неплохо бы до тех пор, пока она не уехала, снова выкинуть что-нибудь такое и не уронить честь Рыжего. Разумеется, это что-нибудь должно было коснуться моих волос, так как народ ещё не совсем к этому привыкнул и сильно пужался. А уж о «школьниках» я, вообще, не говорю, и посмотреть на их реакцию для меня было бы крайне любопытно.

Итак, я снова решил нахимичить, но на этот раз это должно быть что-то особенное. И вот, недолго думая, я принял решение стать белым настолько, насколько это, вообще, возможно.

И вот, однажды утром, я воплотил свою мечту в жизнь. День я специально выбрал выходным, когда все наши и «школьники» были в общаге. В этот раз я всё делал по уму, пользуясь только импортным средством.