Секретное досье - Лен Дейтон

– Кулинарией интересуетесь?

Сойка выглядел гораздо старше, чем я запомнил его, и на фоне поварского фартука, с лямкой через одно плечо на французский манер, лицо у него было румяное, как у алкоголика. В руке он держал трехфунтового омара. Кухня была залита безжалостным сиянием ламп дневного света. Медь, нержавеющая сталь и острые ножи были разложены с тщательной продуманностью, как в операционной. По сравнению с кухней, оснащенной таким количеством технических средств, мыс Канаверал показался бы квадратным колесом. Сойка положил свежего, в черную и зеленовато-голубоватую крапинку омара на белый стол и взял из ведерка со льдом, который при этом весело звякнул, бутылку «Моэт и Шандон». Налил доверху два немаленьких бокала.

– Мог бы заинтересоваться, – ответил я.

– Это правильно, – одобрил Сойка, и я принялся за прохладный, прозрачный, игристый напиток.

– Лао-цзы, кажется, сказал: «Управляй империей, как готовил бы мелкую рыбу».

Джей смягчился по отношению ко мне. Под его огромными усами проглянула улыбка.

– Монтень сказал: «Великие люди гордятся своим умением готовить рыбу к столу», – подхватил он.

– Но было ли это в его устах комплиментом? – спросил я.

Сойка не ответил, он протыкал омара длинным металлическим стержнем. Я потягивал холодное шампанское.

– Ну вот, он умер, – констатировал Сойка. Я видел, что это трудная работа. – Терпеть не могу умерщвлять живые существа, – сообщил он мне, заканчивая насаживать омара на вертел. – Знаете, стоило попросить торговца рыбой убить его.

– Да, – согласился я. – Я знаю, что некоторые люди так относятся к этому.

– Еще немного шампанского, – предложил Сойка. – Для этого рецепта нужно всего полбутылки, а я не люблю пить слишком много.

– Спасибо, – вполне искренне ответил я. В этой кухне было жарко.

Остатки вина он вылил в металлический лоток и бросил туда немного соли.

– А вы хладнокровный молодой человек, – заметил он. – Вам безразличен ваш друг Кавендиш?

Сойка положил в шампанское большой кусок сливочного масла. Не знаю почему, но я не ожидал, что масло останется на поверхности. Помню, я смотрел и думал: «Оно так ведет себя только потому, что его положил туда Сойка». И снова сделал глоток шампанского.

Сойка взял свой бокал и отпил – он внимательно наблюдал за мной своими крохотными глазками.

– Я управляю очень большими делами.

– Знаю, – согласился я, но Сойка взмахнул большой красной ладонью.

– Больше, – сказал он. – Больше, чем вам известно.

Я промолчал. Сойка снял с полки банку и бросил несколько зернышек перца в шампанское. Осторожно взял лоток, прихрамывая, пересек кухню и поставил его в сияющий гриль с вертикальным жаром. Взял омара, которого ему невыносимо было убивать, и помахал им мне.

– Торговец рыбой продает рыбу. Так? – спросил он и вставил его в гриль. – Виноторговец продает шампанское. Французы не возражают против того, что их шампанское покидает Францию. Так?

– Так, – согласился я, начиная постигать распределение реплик.

– Вы. – Интересно, что продавал я? Сойка включил гриль, и омар, освещенный с одной стороны ярко-красным светом электрического элемента, начал очень-очень медленно поворачиваться. – Вы, – повторил Сойка, – продаете лояльность. – Он уставился на меня. – Я этого не делаю, не стал бы этого делать. – На мгновение я подумал, что даже Сойка считает меня переметнувшимся на другую сторону, но сообразил, что у него такая манера разговора. Он продолжал: – Я торгую людьми.

– Как Эйхман? – спросил я.

– Не люблю подобного рода шуток, – произнес Сойка тоном учителя воскресной школы из кабаре «Фоли-Бержер». Затем его лицо прорезала усмешка. – Давайте скажем, скорее как Айхельхеар.

Так звучало по-немецки его кодовое имя. Сойка, подумал я. Garrulus glandarius rufitergum [31] . Сойка, ворующая яйца, запугивающая птиц и уничтожающая посевы, хитрая, осторожная сойка, летающая тяжелыми волнообразными рывками.

– Я занимаюсь талантливыми людьми, меняющими место работы по доброй воле.

– Вы кремлевский охотник за талантами? – спросил я.

Сойка начал поливать омара, которого ему не нравилось убивать, шампанским, которое ему не нравилось пить. Он обдумывал мои слова. Я понимал, почему Сойка пользовался таким большим успехом. Он брал все по номинальной стоимости. Я так и не узнал, считал ли себя Сойка кремлевским охотником за талантами, потому что зазвонил телефон на кухонной стене. Сойка перестал поливать омара, вытер руки. Снял трубку, послушал.

– Соедините его. – Пауза. – Тогда скажите, что я дома. – Он повернулся и вперил в меня взгляд василиска, характерный для людей, разговаривающих по телефону. Внезапно обратился ко мне: – У нас на кухне не курят. – Потом, снимая ладонь с микрофона: – Это говорит Максимилиан. Мой дорогой Генри. – Его лицо расплылось в широкой улыбке. – Я ни слова не скажу, мой дорогой друг, просто продолжайте. Да, очень хорошо. – Я увидел, как Сойка нажал кнопку шифрования. Он только слушал, но лицо его менялось, как у Гилгуда, произносящего монолог о семи возрастах человека [32] . Наконец Сойка сказал: – Спасибо.

Задумчиво повесил трубку и снова начал поливать омара.

Я выпустил облако дыма. Сойка посмотрел на меня, но промолчал. Я решил, что инициатива в этом разговоре перешла ко мне.

– Не пора ли побеседовать об этой психиатрической фабрике в Вуд-Грине? – спросил я.

– Психиатрической? – переспросил Сойка.

– Акционерное общество «Промывка мозгов», место, откуда я вырвался. Разве мы не к этому ведем?

– Вы считаете, что я имею к нему какое-то отношение? – Его лицо приняло скорбное выражение, как в День поминовения.

Раздался стук в дверь, и Морис принес Сойке листочек бумаги. Я попытался прочесть, но это было невозможно. Там было примерно пятьдесят отпечатанных слов. Морис вышел. Затем я проследовал за Сойкой в большую гостиную. Рядом с радиоприемником и телевизором стояло небольшое устройство, похожее на каретку пишущей машинки. Это был уничтожитель бумаги. Сойка заправил листок и нажал на кнопку. Листок исчез. Сойка сел.

– С вами плохо обращались в Вуд-Грине? – спросил он.

– Мне уже начало нравиться, – ответил я, – но просто было не по карману.

– Вы считаете это ужасным. – Это не был ни вопрос, ни утверждение.

– Я об этом не думаю. Мне платят за столкновение с вещами всякого рода. Полагаю, что некоторые из них ужасны.

– В Средние века, – продолжал Сойка, будто не слыша моих слов, – считали, что самая ужасная вещь – арбалет.

– Дело было не в оружии как таковом, а в том, что оно угрожало их системе.

– Совершенно верно, – согласился Сойка. – Поэтому пусть себе используют это ужасное оружие, но только против мусульман. Так?

– Да, так, – подтвердил я, теперь пользуясь его репликами.

– То, что можно назвать политикой ограниченной войны против подрывных элементов, – сказал мне Сойка. – Да, а теперь у нас есть другое ужасное оружие, более ужасное, чем ядерные взрывы, более ужасное, чем нервно-паралитический газ, более ужасное, чем бомба из антивещества. Но это ужасное оружие никому не причинит вреда, неужели это так ужасно?

– Оружие не ужасно, – ответил я. – Самолеты, набитые пассажирами, летящими в Париж, бомбы с инсектицидами, цирковые пушки с человеком внутри – это не ужасно. Но ваза с розами в руках злоумышленника – смертельное оружие.

– Мой мальчик, – проговорил Сойка, – если бы промывка мозгов появилась в мире до суда над Жанной д’Арк, она дожила бы до счастливой старости.

– Да, и Франция до сих пор была бы наводнена наемными солдатами.

– Думаю, вам это понравилось бы. Вы английский патриот.

Я молчал. Сойка подался ко мне из большого черного кожаного кресла.

– Вы же не верите всерьез в то, что коммунистические страны падут, а эта странная капиталистическая система будет гордо шествовать дальше. – Он похлопал меня по колену. – Мы оба разумные, непредвзято судящие люди, обладающие, полагаю, широким политическим опытом. Никто из нас не станет отрицать комфорта всего этого, – он погладил дорогую кожу, – но что способен предложить капитализм? Его колонии, которые некогда были курицей, снесшей золотое яйцо, ныне исчезают. Курица узнала, куда можно яйцо продать. В некоторых местах, где реакционные правительства подавили социалистическое движение, что ж, в тех местах правительства держатся просто-напросто на фашистской силе, оплачиваемой западным золотом.

За голосом Сойки я слышал очень тихо работающее радио. Как раз сейчас какой-то английский джазовый певец издавал, захлебываясь от восторга, совершенно идиотские звуки. Сойка заметил, что я слушаю, и изменил направление своей атаки. А что сами капиталистические страны? Как быть с ними, сотрясаемыми забастовками, с их ментальным нездоровьем, предвзятым пренебрежением к своим собратьям? Они стоят на грани анархии, их полиция продажна и не способна справиться со слоняющимися бандами обожравшихся трусов, которые ищут выхода садизму, характерному для капитализма и в любом случае представляющему собой разрешенный эгоизм. Кому платят большое вознаграждение? Музыкантам, авиаторам, поэтам, математикам? Нет! Вырождающимся молодым людям, обретающим славу не благодаря пониманию музыки или певческому таланту. Сойка хорошо рассчитал свою речь, либо ему повезло, потому что он переключил радио на программу «Внутреннее вещание» как раз к выпуску новостей. Он продолжал говорить, но я не слушал его. Я слышал только объявление, сообщавшее: «Полиция хотела бы побеседовать с человеком, которого видели рядом с местом преступления». Затем последовало довольно точное описание моей внешности.