Избранное. Романы и повести. 13 книг - Василий Иванович Ардаматский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Деятели польской разведки, наверное, восприняли эту статью как еще одно доказательство, что Савинков затеял что-то новое и почему-то не торопится их об этом информировать.
Утром в отель к Савинкову приехал полковник польского генштаба Медзинский, который до недавнего времени был постоянным посредником между ним и Пилсудским. Вот и сейчас он привез Савинкову сердечный привет от майора Спыхальского — так условно в переписке и разговорах именовался Пилсудский. И приглашение совершить вместе с ним автомобильную поездку к советской границе, куда майор Спыхальский едет по служебным делам.
С трудом подавляя ликование, Савинков согласился. И все же не удержался, сказал Медзинскому:
— Предупредите о моей поездке полковника Сологуба, он, вероятно, сочтет необходимым организовать за мной слежку и там.
Медзинский сделал вид, будто ничего не понял…
Завтракали они на квартире Медзинского. Меню было самое изысканное, и разговор за столом витал в немыслимых эмпиреях. Видите ли, полковник Медзинский последнее время заинтересовался проблемой бессмертия человеческой души. Материалисты отнимают у людей веру в это бессмертие, но ничего не дают взамен. А полковник Медзинский знает, что нужно дать людям взамен. Национализм! Такой же фанатический, как религиозная вера в бессмертие. Нужно, чтобы каждый человек знал, что и после него его нация будет жить и процветать и что только в этом его вечное и посмертное счастье.
Савинков не очень внимательно слушал полковника, гораздо больше, чем бессмертие, его интересовали причины такого неожиданного внимания к нему поляков…
Ровно в двенадцать в столовую вошел адъютант полковника, объявивший, что машина у подъезда.
В десяти километрах от Варшавы они остановились и подождали огромный черный «роллс-ройс» Пилсудского. Савинков пересел к нему, и автомобили помчались дальше по припорошенному снегом кирпичному шоссе.
Пилсудский был в военной форме, в длинной светло-серой шинели с меховым воротником. Пушистые усы и косматые брови придавали его лицу несколько комичное выражение, но это впечатление сразу рассеивалось, стоило заметить его необыкновенно выразительные глаза — глубокие, умные, то хитрые, то веселые, то подернутые пленкой задумчивости, то цепко-сосредоточенные. Польский лидер был в прекрасном настроении, глаза его смеялись.
— Я рад, что вы согласились совершить со мной эту поездку. Я всегда рад видеться с вами, — сказал он своим сиплым, грубоватым голосом.
— Увы, очевидно, еще большей радостью для вас было вышвырнуть меня из Польши, — ответил Савинков.
Веселые искорки в глазах Пилсудского погасли. Он согнутым пальцем провел по губам, чуть приподнимая усы, и холодно сказал:
— Господин Савинков, я готов уточнить наши позиции. Моя — такова: каким бы грандиозным я ни считал ваше дело, я не отдал бы за него Польшу на растерзание большевикам. А именно так и стоял вопрос, когда они прислали нам свою ноту. Надеюсь, что моя позиция вам понятна.
— Я хочу, чтобы вы постарались понять и меня, — глухо отвечал Савинков, смотря в окно на пролетающие мимо стриженые ивы. — Высылка из Польши в личном плане принесла мне радость жить в прелестном Париже. Но во всем остальном, что мне дороже моей собственной персоны, она отбросила меня и всю мою борьбу в России на несколько лет назад.
— Повторяю, я мог понести куда больший урон. И тоже совсем не личного порядка… — Пилсудский положил свою большую узловатую руку на колено Савинкова и добавил: — И чтоб покончить с этой неприятной темой, сообщаю вам, что я отдал распоряжение юристам воспользоваться тем, что вы родились в Польше, и дать вам право жить у нас где угодно…
Савинков промолчал, даже не сказал спасибо. Сидевший рядом с шофером полковник Медзинский время от времени объявлял, сколько километров проехали и к какому населенному пункту приближаются. Недавно они проехали город Калушин.
Пилсудский принялся ругать англичан и французов за их непоследовательность в международных делах, и в частности в русском вопросе.
— Для них политика — еще один бизнес, — говорил он. — Причем бизнес всякий — от раздела мира до захвата какого-нибудь маленького рынка на окраине Европы. Я горячо рекомендовал бы вам, пан Савинков, не доверяться им слепо и всегда быть настороже. Уж лучше иметь дело с немцами или американцами, но только не с этими торгашами, которые могут продать вас каждую минуту…
Савинков слушал очень внимательно и даже чуть кивал головой, соглашаясь с Пилсудским, но внутренне усмехался, ибо видел, куда тот клонит.
Проехали город Седльце. Полковник Медзинский извинился, что перебивает разговор, и спросил у Пилсудского, когда он хочет остановиться в местечке Лукув — сейчас или на обратном пути? Пилсудский ответил, что сейчас, и обратился к Савинкову:
— Вот очень кстати, что вы здесь, мне в Лукуве нужно проверить полученную мной жалобу от ваших русских…
Савинков уже догадывался, что сейчас произойдет.
— Да, все очень кстати… — сказал он с чуть заметной, но вполне понятной для Пилсудского иронией.
— То, что пишут мне в этой жалобе, невероятно. Ну я понимаю, когда русские жили в лагерях в качестве пленных, тогда было не до роскоши, плен есть плен. Но и тогда, как вы помните, мы всячески помогали вашим людям. Но теперь? Ведь каждый может получить работу по специальности и жить не хуже поляков. Наконец, они свободны уехать к себе на родину.
— Все не так просто, как кажется, — сказал Савинков. — Живут эти русские, как и раньше, в тех же не приспособленных для жизни бараках. А что касается работы, то ее имеют далеко не все поляки. О русских и говорить нечего.
Машины остановились возле забора из колючей проволоки, за которым виднелись полузасыпанные снегом деревянные бараки. Опережая Пилсудского, туда, к баракам, побежали офицеры свиты, а Пилсудский и Савинков, сопровождаемые полковником Медзинским, остановились у ворот, от которых осталось только два кирпичных столба.
— Видите, даже колючая проволока не снята, — сказал Савинков.
— Но ворота
