Рублевский Казанова, или Кастинг для наследниц - Наталья Солей

– Вы что, Арнольд Мартынович? С чего вы взяли, что я собираюсь замуж за вас или за кого бы то ни было? Я уже была замужем, хоть все и считают, что если брак не зарегистрирован, то он не действителен. Жили мы как муж и жена, бок о бок каждый день, и я поняла, что построение отношений – большой и тяжкий труд, когда надо идти на компромиссы, подчас приносить себя в жертву. Теперь же я хочу отдохнуть и насладиться результатами своего труда. Я стала богатой наследницей не для того, чтобы делить свое состояние с кем-то, а чтобы его приумножать. Самостоятельно.

Кардиналов вдруг опомнился, как-то сразу потух, обмяк, все краски разом слиняли с его лица.

– Матильда, как вы можете? Вы же говорили… – начал он было.

– Вот так и могу, – резко оборвала она его, глядя ему в глаза и призывая поддержать ее игру. – Вы только что с отвращением поносили наивность и доверчивость, в чем я с вами абсолютно солидарна. Однако вы не последовательны. Да мало ли что я говорила вам? Тогда была одна ситуация, а теперь совсем другая. Да, я вас использовала. Мужчинам очень нравится, когда их используют. Они испытывают от этого садистическое наслаждение. И я всегда рада доставить его им.

Кардиналов недоуменно и очень расстроенно смотрел на Матильду. Она с ужасом стала понимать, что все сказанное он воспринял буквально, считая, что она одним залпом потопила корабль его мечты, который он возводил несколько лет и только сегодня решил спустить на воду.

Арнольд Мартынович хотел, чтобы все увидели и поняли, что он вовсе не так прост. Что он мужчина, которого предпочли блистательному, несмотря на возрастную потертость, Вольнову. Что женщине важен не только внешний лоск, но и преданность, любовь и надежная защита. Он хотел, чтобы ему позавидовали. Внешне осудили, а в душе позавидовали. Но нет. Эта женщина так и не оценила его жертвенной любви. Он, как прежде, жалок и одинок.

– Значит, только использовали? – почти закричал он от бессилия и обиды. – Когда я был нужен, когда вы все время рыдали, жалуясь, как тяжело вам с Вольновым, тогда я был и очаровательным, и умницей, и единственным мужчиной, который мог бы привлечь ваше внимание.

– Штучка посильнее «Фауста» Гете получается… – злорадно прокомментировала Миркина.

– Арнольд Мартынович, что с вами? – Сорская не на шутку испугалась. Его как подменили, будто кто-то туго закручивал гайку и вдруг у нее сорвалась резьба. Шлюзы, сдерживающие огромные потоки воды, держались на одной этой гайке. И вот вода вырвалась наружу, и мутный бурлящий поток теперь уже не остановить ничем.

– Со мной? Все отлично. Обычное дело. Меня использовали, вытерли об меня ноги. Причем сделали это публично, выставили на посмешище. Дескать, сиди и знай место, старый дурак.

– Я этого не говорила, но, судя по вашему поведению, так оно и есть, – сквозь зубы процедила Матильда, испепеляя Кардиналова взглядом.

– Я, конечно, знал, что тебя в этой жизни волнуют только деньги, но что до такой степени… Что же это за продажность такая…

– Мама дорогая, пришел момент истины, – злорадно прошептала Миркина, боясь своим голосом привести Кардиналова в чувства и сбить его с пути, на который он ступил.

– Да заткнитесь вы! – прикрикнула на нее Сорская, отчаявшаяся достучаться до помутненного сознания своего покровителя, семимильными шагами переходящего в разряд покровителей бывших. – Арнольд Мартынович, что же это у вас за любовь такая? Чуть что не по-вашему, так вы меня уж сразу и в продажные девки записали?

– Психология нищенская, а потому продажная, – простонал оскорбленный поклонник. – Конечно, на панели ты не стояла. Цену себе знала, и знала, кому ее называть. Брала реванш за тяжелое детство, красивой жизни хотелось, такой, как по телевизору показывают. Самой пробиваться – кишка тонка. Вот и присосалась к папику Вольнову, а я еще и содействовал этому, как мог, чтобы бедной девочке помочь пробиться в люди. Шмотки, завтраки, обеды и ужины в ресторанах, салоны красоты, загранпоездки. Вот оно, твое представление о красивой жизни, ради которой ты пустилась во все тяжкие. Ни гордости, ни чести, готова снести любое унижение. И ведь сносила все от Вольнова.

– От него сносила, а вот от вас точно не буду. Мне такой любви не нужно. Спасибо, вовремя открылись. Деньги мне ваши не нужны. У меня свои будут.

– А что ж за тяжести в детстве у тебя были, Матильда? – искренне недоумевая, спросила ее Лариса Мартынова.

– Да вам меня никогда не понять. – Сорская с ненавистью оглядела всех сидящих за столом. Одна против всех. Надо же, какими глазами они все на нее смотрят. Кто с ненавистью, кто с презрением, кто с жалостью. Ничего, когда она своего добьется, будут смотреть кто с восхищением, кто с завистью. У нее тоже появится дом, где она будет чувствовать свое превосходство в любой, даже самой невыгодной для себя ситуации, ей тоже представится случай собрать за обильным столом всех недругов и недоброжелателей и сказать им все, что захочет. Впрочем, зачем откладывать. – Вы все жили в любви и благополучии, а я никогда ничего не имела, – после паузы вновь продолжила говорить Матильда. – Мои подруги ходили в фирменных джинсах, жили в красивых квартирах, а в нашей семье денег еле-еле хватало на самые примитивные вещи и еду. Я так жить не хотела. Мои родители и бабушка всегда говорили мне, что внешность – это мой капитал, и справедливо хотели получать с него дивиденды и побыстрее. Мне надо постоянно им помогать. Легко вам рассуждать, живя в Москве в полном шоколаде.

– Еще в каком шоколаде, – с грустной усмешкой согласилась Лариса. – Я в детстве жила в Киеве, донашивала за братом куртки и джинсы. В начале девяностых каждая семья переживала свои потери и чуть ли ни нищету. Тогда было, конечно, несладко, но теперь-то я понимаю, что получила отличную мотивацию в жизни. Я мечтала уехать в Москву, чтобы учиться, а потом стать знаменитой, ну как все, короче. И я добилась того, к чему стремилась.

– Этого хотят действительно все, но пути у всех разные. Семьи разные, а потому и судьбы не похожи одна на другую. Здесь нельзя никого осуждать. Кому родители помогают, а кто сам должен им помогать. Все так непросто, да и время такое сложное, – примирительно сказала Елена Алексеевна.

– Как удобно спрятаться за время и все на него списать, – недовольная соглашательскими настроениями хозяйки дома, пробурчала Лариса.

– Времена не выбирают, в них живут и умирают, – поддержала ее Алиса Лисовская крылатой цитатой.

– Это точно, – вступилась Маша. – Я хоть и росла в Москве, но шоколада особенного не припомню. Когда мне было девять лет, родители разошлись. Мама осталась одна, и время пережили сложное, сейчас странно даже вспоминать, что такое могло быть. У меня тоже не было фирменных шмоток, иногда денег и на продукты не хватало. Мама у меня в Останкине работала, а когда произошла реорганизация, многие остались без работы, и она в том числе.

– Странно, – удивилась Елена Алексеевна, – почему она не обратилась тогда к Андрею? Они же знакомы еще по работе в редакции информации?

– Не то что не обращалась, а Вольнов сам позвал ее в новое дело, он как раз тогда набирал свою команду, но тут вмешался замечательный Арнольд Мартынович. Я же характером в маму, а он, как вы знаете, терпеть не может людей подобного склада, потому что понимает, что манипулировать ими невозможно, а главное – его интрижки сразу будут раскрыты. Он все сделал, чтобы место, которое предложил ей Андрей Константинович, мама не получила.

– О, я помню то время в Останкине, – несколько отрешенно проговорила Миркина. – Многие остались без работы, кто в бизнес ушел, кто в Лужники пошел торговать. Ну был период! Ох, если бы тогда не Вольнов, я даже не представляю, что было бы со мной.

– С твоим характером не пропала бы, так же как не пропала и ее мамаша. Сидела бы она у нас рядовым редактором, а так стала известной журналисткой. Правда, благодарить за это она должна не меня, а все того же Вольнова. Я к той истории не имею никакого отношения, как бы вы, Маша, ни хотели сбросить всю вину на меня. Кого брать на работу, кого не брать, Андрей решал самолично, никакой ответственности за свои обещания не нес. Тогда у него завелся новый роман, и место понадобилось для новой пассии, а отказ свалил на меня, как он это обычно делал. Сталинский стиль руководства осуществлял. Все считали, что он ничего не знает, – всех расстреливает Берия. Так и у нас. Шеф ничего не знал, все злодеяния совершал я. Наивные. Для того я ему и нужен был, этим и ценен.

– Сейчас, конечно, говорить можно все, что угодно, – не очень уверенно проговорила Маша.

– Просто все тайное когда-нибудь становится явным, – победоносно произнес Кардиналов, продолжая вынашивать свою обиду на Сорскую.

– Возможно… – Маша была неприятно удивлена открытием, которое сделал для нее Арнольд. Он, конечно, ударил ее под дых. Защищать интересы человека, оскорбившего твоих близких, трудно. Однако она собралась с силами и закончила начатую мысль: – Ты, Лара, права. Все эти испытания отличная мотивация, чтобы чего-то в жизни добиться, несмотря ни на что. Приобрести стартовый капитал, который никто не в состоянии будет у тебя отобрать. Внешность со временем теряет ценность. Другое дело капитал, как возможность зарабатывать деньги своим трудом. Нормальные деньги, дающие независимость, при которой не надо искать очень богатого спутника жизни, а потом ждать, когда он уйдет в лучший из миров, чтобы наконец пожить обеспеченной и счастливой жизнью. Мама научила надеяться только на себя. И хотя мне тогда телевизионная журналистика казалась недостижимой вершиной, я постепенно, постепенно стала на нее взбираться. И вот реальность превзошла все мои самые дерзкие мечты.