Паноптикум - Элис Хоффман

– Я смотрю, вы с псом рано встали сегодня, раньше птиц.

– Намного раньше, – мрачно ответил Эдди. Он вспомнил дроздов и серебристую реку и подумал, что, по сути, очень плохо знает своего соседа.

Извозчик кончил кормить голубей и, наклонившись, почесал Митса под подбородком.

– Ты хороший мальчик, не трогаешь моих птичек, да? – Питбуль, устав после долгой ходьбы, бухнулся на пол у его ног. – Я чувствую, вам обоим надо несколько часов поспать.

– Поспать – это не то, что мне сейчас надо, – ответил Эдди, захлопнув за собой дверь. Стук заставил голубей взлететь на балки. – Мне нужен ты.

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО они пересекали Ист-Ривер по Уильямсбургскому мосту. Длинная вереница облаков двигалась в противоположном направлении, к Манхэттену, навстречу приступившему к работе городу. Эдди сидел на высоких козлах рядом с помрачневшим возницей. Он внимательно следил за своим попутчиком и имел на то причины. Сначала возница отрицал, что знает что-либо о пропавшей девушке. Но когда Эдди назвал ему точное местонахождение ложбины, в которой лежало тело, он был так ошеломлен, что выдал себя.

– Ты не можешь этого знать! – выпалил он. – Никто не знает, где я был и что делал, кроме моей лошади, а она не сказала бы тебе этого, даже если бы могла говорить. – Возница, похоже, был нетрезв. Голова у него явно работала плохо. Он болтал, не отдавая себе отчета, и глядел на Эдди так, будто тот обладает некой демонической силой. – Я сказал ему, что не желаю впутываться в это дело. Я предупреждал, что это не принесет добра, но он не хотел меня слушать. Он платил за работу, так что мне оставалось делать?

Возница клялся и божился, что он не нарушал закона, так как девушка была мертва, когда они за ней приехали. Он всего лишь помог перевезти тело в Бруклин, его наняли с его коляской, и он был вынужден подчиниться.

– Согласно закону, это преступление, – возразил Эдди. – Ты попадешь в Томбс, если это станет известно. А может, и в Синг-Синг.

– Закон слеп, ты знаешь это не хуже меня. Давай решим это дело между собой, по-человечески. Я ведь мог бы тебя убить, и никто больше не приставал бы ко мне с этим делом.

– Уж прямо так и убить? – рассмеялся Эдди.

– Ты, наверно, подумал бы, прежде чем угрожать мне, если бы знал, что я уже отсидел срок в Синг-Синге.

Шрамы, татуировки и золотые коронки возницы и раньше наводили Эдди на мысль о его не вполне добропорядочном прошлом, но срок в Синг-Синге говорил о серьезном нарушении закона.

– Ты ничего не знаешь обо мне и не делай вид, будто тебе что-то известно. – Возница покачал головой, ибо человеку, не сидевшему в Синг-Синге, трудно понять, насколько тяжко пребывание в этой печально известной тюрьме. – Это чистый садизм – запирать людей в камере с видом на Гудзон, держать их в клетке, как зверей, перед лицом такой красоты. Многие пытались бежать. Некоторые утонули в реке, другие жалели, что не утонули, когда их вылавливали, как рыбу, а затем избивали плетьми и цепями. Ты не представляешь, что это за место и на что готовы люди, чтобы прожить еще один день. И я такой же. Я в ответе за то, что делал, потому что тот, каким я был, живет во мне. Я человек не слабый, но жить с таким грузом тяжело.

Эдди выслушал историю возницы. Этот коренастый человек со спокойным характером когда-то возглавлял одну из самых отчаянных банд в районе Пяти углов в Нижнем Ист-Сайде. Члены банды, «сутенеры с Аллен-стрит», как их прозвали, налетали на бешеной скорости на жертву, взгромоздившись на руль велосипеда, чтобы удобнее было уложить человека ударом дубинки, а затем спрыгивали вниз и обчищали его карманы. Сначала он был вышибалой в Нью-Ирвинг-Холле, затем в салуне на Брум-стрит и постепенно поднялся до главаря банды. Публичные дома и опиумные притоны, которые его банда держала в своих руках, находились под наблюдением чиновников Таммани-Холла, но, хотя они должны были заботиться об общественном благе, их нетрудно было подкупить, и тогда они с готовностью закрывали глаза на нарушения закона. В те дни этот скромный возница частенько заглядывал в Десятый полицейский участок с подношением в виде виски и сигар и беспрепятственно проходил в кабинет начальника. Он считал себя неуязвимым и какое-то время жил спокойно, но потом попал в Синг-Синг и растерял за время отсидки все свои связи.

Когда его освободили досрочно за примерное поведение, ему оставались только мелкие правонарушения вроде работы на Профессора из Бруклина. Ему исполнилось тридцать четыре года, на улицах, где он когда-то был хозяином положения, теперь заправляли более молодые и жесткие люди. А он заправлял конюшней, чистил стойла и занимался извозом.

– Значит, свое положение ты утратил и промышляешь теперь «хапками»?

– Меня подвело мое пристрастие, – признался извозчик.

Эдди вспомнил, что несколько раз замечал его по вечерам скорчившимся в темном углу за конюшней с трубкой в руках. Случалось ему видеть также, как тот внезапно засыпает прямо в лошадином стойле, отключившись от окружающего полностью или частично, глаза его были мутными из-за воздействия опиумного мака. В Нижнем Манхэттене было немало опиумных притонов в подвальных помещениях борделей и пивных. Во время работы на Хочмана Эдди приходилось посещать эти заведения. То, что он был еще мальчишкой, никого не волновало в мире, где важно было лишь нажиться за счет неукротимых желаний клиента. Достаточно было заплатить десять центов вышибале у входа, и можно было беспрепятственно рыскать по всем углам муравейника. В этих темных и грязных норах человек докуривался до полного одурения и обычно валялся недвижной кучей с трубкой в руках, затягиваясь даже в забытьи. Никто не пытался пробудить его, пока у него были деньги, и хорошо, если он в конце концов выходил из забытья живой и невредимый.

– Профессор готовит опиум по собственному рецепту в своей мастерской, – сообщил возница Эдди. – Он берет сырье, похожее на янтарную стружку, и смешивает его со своими химикалиями. Он в этом деле мастак, этого у него не отнимешь. Обещал мне, что у меня всегда будет опий, пока я держу рот на замке.

– Но сейчас ты замок снял, – заметил Эдди.

– Ну да, ну да. Я уже по горло сыт понуканиями этого так называемого ученого и не желаю больше таскать туда-сюда трупы по его указке. Деньги он мне платит, но преданность мою не купил. Если ты не будешь привлекать меня к ответственности, я все тебе расскажу.

– Ты сделаешь даже больше, ты отвезешь меня туда.

Эдди достал фотографию Ханны. Кинув на нее взгляд, возница отвернулся со страдальческим выражением. Даже у такого человека, как он, была душа, и с каждым годом она все больше давала о себе знать.

– Да, это она, – бросил возница. – Господи, прости меня, грешного.

И тут Эдди ошеломленно услышал из уст возницы первые фразы кадиша, утренней молитвы иудеев. «Йитгадаль вэйиткадаш шмэй раба» («Да возвысится и освятится великое имя Его»). «Бэальма ди вра хиръутэй» («В мире, сотворенном по воле Его»). «Вэямлих мальхутэй бэхайехон увэйомэйхон» («И да установит Он царскую власть Свою при жизни вашей в дни ваши»). «Увэйхаббей дэхоль бэйт йисраэль» («И при жизни всего Дома Израиля»).

Молитва настолько укоренилась в сознании Эдди, что он стал машинально повторять ее вслед за возницей, хотя тот казался скорее не иудеем, а язычником или преступником без вероисповедания, как бы он ни взывал к Богу.

– Вот видишь, – сказал возница своему растерявшемуся попутчику, окончив молитву, – я тоже принадлежу к вашей братии.

– Я отказался от веры, – сразу же отозвался Эдди, – так что мы с тобой ни с какого боку не братья.

– Вот как? Но ты же поступил, как и я, скрыл свое происхождение. Не такая уж большая между нами и разница. Мне легче было заниматься своими делами, не чувствуя груза еврейских традиций. И тебе, я думаю, тоже. Я становился тем, кем было удобнее в данный момент. Я сменил имя по необходимости, а разве это преступление? Я был Биллом и Джеком и носил еще с полдюжины имен – Джо Марвин, Джо Моррис, Уильям Мюррей, – можно составить целый список, в котором не будет ничего особенно приятного. Но к кому мне обратиться, раз у меня нет ни близких, ни друзей? К Адонаи, нашему Богу.

– Не думай, что я отпущу тебя из-за этого на все четыре стороны. Вези меня к ней.

Возница печально помотал головой.

– Я думаю, ты об этом пожалеешь. Говорю тебе как твой друг и бывший брат по вере.

– Я тоже так думаю, – согласился Эдди. – Но жалеть об этом я буду уже в Бруклине.

На сиденье лежала потрепанная красная подушка, призванная смягчить удары, которым подвергалась задняя часть пассажира, когда колеса экипажа попадали в выбоины на дороге. Эдди обратил внимание, что возница не подгонял коня кнутом, однако тот трусил куда надо, словно знал дорогу.

– Животных ты любишь, – признал Эдди.

– Это я и без тебя знаю. В молодости у меня был зоомагазин на Брум-стрит. Я был помешан на птицах. Да и сейчас тоже. Естественные создания, без всякой придури, согласись. Дикие пташки.