Безмужняя - Хаим Граде

— Скорее небо опустится на землю, чем я выйду за Мойшку-Цирюльника! — говорит она, не отрывая глаз от окна. — Удивительно, как вы не понимаете, что он хочет на мне жениться, чтобы рассчитаться за те все годы, когда я его даже близко к себе не подпускала.

— Я тоже этого боюсь! — вырывается у Гуты.

— Дура, чего ты боишься? — набрасывается Голда на старшую сестру: та портит ей все дело. — Ему уже пятьдесят, думать ему больше не о чем, как о сведении счетов. Не одна девушка, кровь с молоком, была бы счастлива заполучить его. Но старая любовь не ржавеет, говорит он. Слышишь, Мэрка, что говорит Мориц? Он говорит, старая любовь не ржавеет.

Лицо Мэрл приковано к окну. Ей кажется, что по тротуару, мимо ее дома, идет полоцкий даян. Да, это он! Он поднимается по улице к своему дому. Она отрывается от окна и бежит к двери.

— Куда ты?

— Сейчас вернусь, — отвечает Мэрл за порогом и сбегает по лестнице. Раввин велел ей больше не приходить к нему, чтобы их не оговаривали. Но сейчас она должна видеть его! Ее шаги гулко разносятся по пустой улице и еще громче отзываются в сердце. Она хватается обеими руками за грудь, чтобы сердце не выпрыгнуло, и догоняет реб Довида почти в конце улицы.

— Ребе, я разошлась с мужем, — окликает она его издали, словно опасаясь, что иначе не остановит его.

Реб Довид на миг застывает, не вполне уверенный в том, что обращаются к нему, и медленно оборачивается. Ее взгляд запутывается в его продолговатой светло-золотистой бородке, которую со времени их последней встречи пронизали серебряные нити. Раввин глядит на Мэрл с запредельной отрешенностью.

— Ребе, я разошлась с мужем. Мы оба не могли больше быть вместе.

— Я знаю об этом, — отвечает он тихо и печально.

— Вы предупреждали меня, что если мы разойдемся, то это будет означать, что я и мой муж тоже вас не уважаем. Но он верил всему, что ему говорили обо мне, и постоянно жаловался, что его обманули. Я не могла больше этого выносить. Теперь, ребе, вам ничего не надо отстаивать. Откажитесь от данного мне разрешения, и город с вами помирится.

— Значит, это действительно правда, — грустно улыбается раввин и качает головой. — Вы хоть говорите, что желаете мне добра, а он просто-напросто грозился избить меня.

— Кто он?

— Мужчина, за которого вы собираетесь замуж. Он был у меня и сказал, что если я открыто не объявлю ваш брак с Калманом незаконным, то он меня изобьет, — глядит на Мэрл раввин, расстроенный тем, что она притворяется, как будто ничего не понимает. — Его даже не смутило, что у моей жены больное сердце. Она чуть не умерла со страху.

— Мойшка-Цирюльник! — произносит Мэрл с затаенной дрожью. — Он был у вас и грозился вас избить? Ребе, — она старается совладать со своим голосом, но в горло ей будто бы ворвался морозный ветер, — клянусь вам, я не знала об этом, не знала, что он был у вас, и я вовсе не думала выходить за него замуж, хоть сестры мои и уговаривают меня. Он мне смертельный враг, потому что я всякий раз отталкивала его от себя. Это он, он взбудоражил город против вас, против меня, наговорил пакости обо мне моему мужу! Но с тех пор, как я разошлась с мужем, он повсюду рассказывает, будто я согласилась выйти за него.

— Он — «иш гас», что значит — наглец. Ему даже было не совестно заявить мне в присутствии моей жены, будто я дал вам разрешение выйти замуж, потому что между нами что-то было, — опасливо оглядывается раввин, боясь, как бы его не увидели с агуной. Но улица пустынна, а редкие прохожие — сплошь нееврейские жители округи.

— Ребе, сжальтесь надо мной, над вашей женой и детьми, выполните требование раввинов! — едва сдерживает себя Мэрл, чтобы не упасть на землю и не обнять колени реб Довида. — Я разошлась с мужем, и ни за кого другого не выйду. Я была агуной и останусь агуной.

— Я разрешил вам замужество не в виде одолжения, а потому, что таков Закон Торы! — губы и подбородок реб Довида дрожат от сильного волнения. — И если вы даже разведетесь с вашим мужем, — а это жаль, очень жаль, потому что он порядочный человек, хоть и несколько слабый — если вы разведетесь с ним и захотите выйти за того, который угрожает мне, я все равно не раскаюсь в своем решении. А моего ребенка примирение с раввинами уже не спасет. Моего мальчика забрали в больницу на Погулянке. Я сейчас оттуда, мой ребенок умирает.

Он долго глядит на белошвейку, стоящую в оцепенении, не в силах произнести ни слова. Его омраченное лицо светлеет, у губ появляется мучительная стыдливая улыбка.

— Я считал вас благочестивой, даже праведницей. И я представить себе не мог, что вы захотели разойтись с вашим достойным мужем ради того, чтобы выйти замуж за того человека. Но он говорил и от вашего имени. «Я и агуна не нуждаемся в разрешении раввинов, — сказал он. — Нам нужно как раз противоположное, нам нужно, чтобы вы взяли обратно свое разрешение, и тогда Калман Мейтес от нее отвяжется». И я стал размышлять: быть может, это правда; может быть, вы делаете это от возмущения и от обиды на мужа, который испугался скандала? Жена моя тоже стала убеждать меня, что этот человек говорил правду, что это вы его послали. Вы не должны на нее обижаться: она, бедняжка, больна и очень несчастна. Теперь я вижу, что подозрения мои были напрасны, и я прошу у вас прощения.

Реб Довид снова долго глядит на нее и вдруг спохватывается:

— Вы без пальто, еще простудитесь, заболеете, — протягивает он руку, как бы намереваясь обнять ее за плечи, но тут же отдергивает назад. — Идите домой и не бойтесь того человека, который угрожал мне. Есть Бог на свете! Я очень рад, что вы человека этого не посылали.

Засунув руки в карманы пальто, он придвигается к ней еще ближе, и она чувствует его дыхание, словно он хочет ее согреть.

— Я вижу, как вы убиваетесь из-за меня, но в моих несчастьях вы не виноваты. Я же виноват перед вами. Я должен был предупредить вас, что у меня есть враги и они не будут молчать. Всевышний тому свидетель, я желал добра и решал согласно Закону. Мой ребенок еще может быть спасен, и вам тоже придет спасение. Помощь Всевышнего приходит в мгновение ока!

Реб Довид уходит, а Мэрл глядит ему вслед, пока его маленькая сгорбленная фигурка в поношенном раввинском одеянии не скрывается в воротах. Мэрл идет обратно в дом, сощурив глаза и стиснув зубы. Мойшка-Цирюльник угрожал раввину и сказал ему в присутствии раввинши, что она была его любовницей, любовницей раввина. А ее сестры ждут, что она согласится выйти за него замуж.

— Сумасшедшая, куда ты выбежала раздетая? — всплеснула руками Голда, когда Мэрл вернулась.

— Я была у соседки, — ответила та безжизненным тоном. — Я решила, что, может быть, выйду за Морица. Но прежде я должна с ним поговорить. Передай ему, что я прошу его зайти ко мне.

— Дикой козой была ты, дикой козой и осталась, — мягко, как к избалованному ребенку, обращается к Мэрл Голда. — Когда мы, твои сестры, говорим тебе о твоем же благе, ты нам не веришь и бежишь советоваться с соседкой. Соседка подтверждает, что дело стоящее, а ты доверяешь ей больше, чем собственным сестрам!

По дороге домой Гута все удивлялась, как быстро эта упрямица Мэрл ни с того ни с сего согласилась выйти за Морица. А Голда торжествовала: мол, кто красив, а она умна. Мориц знает, что говорит. Старая любовь не ржавеет.

В ожидании

Отдаться Морицу? Но это раввина не спасет. Подонок увидит, что она заинтересована в судьбе полоцкого даяна, и станет устраивать ему еще большие скандалы! Зачем же она просила его зайти, этого мерзавца? — спрашивала себя Мэрл и все же надеялась, что ей удастся добром добиться чего-нибудь от Мойшки-Цирюльника. Но минутой позже понимала, что ей остается лишь один выход, и если она решится, то хоть немного отплатит Морицу за свои страдания. Может быть, это спасет и раввина. Люди увидят, до чего ее довели, и сжалятся над ней и над полоцким даяном, как сжалились над раввином из двора Шлоймы Киссина из-за его безумной дочери. Но на крайний шаг она еще не готова, чувствует, что не готова.

Мэрл совсем перестала работать, не думала ни о клиентах, ни о сестре Гуте и племянницах, которым собиралась шить теплое белье, ни о матери в богадельне. Металась по комнате, хваталась за виски, трепетала и ждала.

Голда пришла сообщить, что добилась от Морица согласия прийти. Он долго не соглашался на уговоры. Мэрл, сказал он, замахнулась на него утюгом, поэтому она сама должна прийти к нему мириться, она, а не он. Но он смирит свою гордость и завтра часов в двенадцать зайдет.

— Мэрка, будь с ним обходительной, будь с ним нежной. Ты из него достаточно жилы тянула.

Мэрл вся похолодела, но ничего не сказала и поскорее выпроводила Голду, уверенную, что сестра места себе не находит от счастья. Оставшись одна, Мэрл окинула взглядом комнату, и ей вдруг подумалось — бежать! Она убежит в какое-нибудь местечко, где никто не знает ее, и будет там жить своим трудом. Но мгновение спустя она уже смеялась над этой мыслью: а полоцкий даян разве может сбежать от больной жены и от умирающего ребенка?