Дорогой чести - Владислав Глинка

Вечером городничий засел просматривать «Правила сдачи рекрутов», хотя все почти пункты, как недавний строевой офицер, и так помнил. Рост рекрута не менее двух аршин четырех вершков, возраст от девятнадцати до тридцати пяти и «чтоб был здоров, статен, крепок и к воинской обязанности годен»… А к нему в тульскую роту не раз попадали молодые солдаты плоскогрудые, глухие, кособокие. Видно, не везде офицеры-приемщики строго смотрели…

— Еще рекрутские депо какие-то выдумали! — ворчал дяденька, перечитывая сенатский указ. — Слушай, чего тут накручено: «От резкой перемены жизни и занятия рекруты нередко болеют, тоскуют по родине». Экая забота накатила! Ведаешь, какие в новых депо с ними нежности зачнут, чтоб не тосковали… А дальше что писано? «Рекрутским депо надлежит соделать незаметным переход рекрутов от сохи к ружью…» Тьфу, тьфу! Что за елейное вранье, которое мордобоем пахнет! Неужто для того писать учатся, чтоб такое сочинять?

— Надо лекарю Ремеру записку послать, чтоб день назначил, когда рекрутов свидетельствовать станет, — сказал городничий.

— Капитан-исправник его уж оповестил, — уверил Семен Степанович. — За каждого принятого от помещиков или из государственных селений кривобокого или слабого капитан-исправнику, лекарю и, уж конечно, военному приемщику мзда издавна положена… Ну, дочитал мудрые «Правила»? А без оных будет проходить наем «охотников». Он законом разрешен, но уж больно обычай омерзительный.

Теперь, идучи по улицам, городничий слышал бабьи причитания, несшиеся из мещанских домишек, — как покойников, оплакивали рекрутов. А во всех четырех городских кабаках шло великое пьянство. Там «гуляли» за счет состоятельных родителей те парни, что «своей охотой» шли за их сыновей. Кроме сговоренной суммы, которую полагалось выплатить «охотнику» перед выходом из города рекрутской партии, он имел право «гулять» по кабакам две недели — пить, есть что хочет, угощать, требовать музыки, песенников и чтоб нанявшие его пожилые люди были тут же, прислуживали ему. Целые дни от одного кабака к другому двигались процессии с балалайками и дудками, криком и пляской. И случалось, что рядом с красной рожей пьяного «охотника», одетого в новый кафтан, плелась бедно одетая старая женщина, обязанная терпеть его ругань и издевки. Ведь не всегда нанявшие бывали богачами — иногда продавали и закладывали буквально все, чтобы выкупить от страшной солдатчины своего кормильца, на которого пала очередь идти в рекруты.

— Чисто дикари какие-то! — возмущался Сергей Васильевич.

— Будто в Туле того не было? — усмехнулся дяденька.

— В городе, наверно, бывало. Но я ведь все около завода, а мастеровые от наборов избавлены.

К назначенному сроку рекрутов собрали в Луках. Только одного из городских сдаточных Непейцыну пришлось забраковать за бельмо на глазу. Из уезда согнали триста лапотников, дурно одетых, голодных. Партионный офицер прибыл в город, но почти не выходил от капитан-исправника, где шла карточная игра и попойка. Правда, он явился в городническое присутствие, чтоб представиться Сергею Васильевичу как старшему в чине и принять от него список городских рекрутов.

— А теперь, поручик, пройдемте на сборный пункт, людей посмотрим, — предложил городничий.

— На что, господин полковник? Унтера, со мной прибывшие, их уже там мордуют, а я чего же в рекрутах не видывал?

— Вдруг заметите недостатки, кои я пропустил.

— То дело не мое-с… Не первый год служу, видал, какова малая часть из самых лучших рекрутов в солдаты выходит. Знаете правило полковое: «Девять забей — десятое выучи»?

— Поговорку такую слышал и почитаю ее за живодерскую, — ответил в сердцах Сергей Васильевич.

— Вполне справедливо и похвально, — нимало не смутился поручик, — но в службе все равно так идет…

Вскоре после ухода рекрутской партии, провожаемой плачем и воплями жен и матерей, почтмейстер принес Сергею Васильевичу две псковские новости. Первая: что в отставку вышел губернатор Ламсдорф, на место которого уже приехал новый, со странной фамилией Лаба, — верно, из украинцев. И вторая: что открывается губернская гимназия, в которую дворянам предлагают посылать своих отпрысков.

«Что ж, — подумал Сергей Васильевич, — хоть до Лук и не доехал mein lieber alter Kriegskamerad, но дело с гимназией дотянул. Интересно, сохранит ли при новом губернаторе значение Чернобуров? И доберется ли хоть господин Лаба когда-нибудь до нас?»

Третьей новостью этих дней, но уже печальной, было, что в одночасье умер приказчик откупщика Юрьевич. Правда, последнее время он не выходил из дому от чрезмерной тучности, а возлежал в креслах на крыльце и здесь отдавал приказы сидельцам городских кабаков, где пировали рекруты. Хоронить сошелся весь город. Еще бы! Добрый был человек и десять лет занимал важный пост.

— Для тебя большое значение имеет, кто место Юрьевича займет, — сказал дяденька, возвратясь с поминок. — Ведь такого второго не сыскать. Сия смена оказаться может важней губернаторской.

Конечно, оно существенно в ближнем будущем, но городничего сейчас озабочивали другие дела. Он получил ответ от петербургского англичанина, который писал, что пожарные трубы, какие куплены у него для Тульского завода, могут быть приобретены тотчас за сто рублей серебром штука. И что правильнее называть их помпами, потому что главную часть оных составляет ручной насос, прогоняющий воду из резервуара, в который наливается ведрами, по льняному рукаву длиной в тридцать аршин, к медной трубе, которую направляют на огонь. Оттого и цена сей машины с резервуаром на двадцать ведер, легко переносимой четырьмя людьми, столь значительна. А также он может предложить вдвое меньшие по размеру помпы, каждая на десять ведер и ценою в шестьдесят рублей. Англичанин заверял, что при хорошем обращении помпа будет качать воду десятки лет. Далее следовал адрес: на Васильевском острове в такой-то линии, где можно приобресть машину за названную сумму.

Прочитавши письмо, Семен Степанович ткнул перстом в слова «при хорошем обращении».

— Как таковое, позволь спросить, обеспечить сможешь? — спросил он. — Сам, что ли, ее убирать станешь? И велико ль преимущество машины, которая сто рублей стоит, перед ведерной передачей? В неё-то, выходит, тоже ведрами воду носить…

— Весьма велико, — уверенно возразил Сергей Васильевич. — Тут будет вода, не беспорядочно плеснутая в огонь одурелой от страху бабой, а направленная из трубы твердой мужской рукой и стоя на некотором расстоянии от огня. — Он растолковал и начертил устройство машин, рассказал об их удачном действии в Туле на пожарах.

— Ну ладно, — сказал дяденька. — Вижу, что в городе губернском, а особливо заводском точно полезно. Но у нас так ли будет? Где станешь сей насос хранить? Сарай надобно отвести, рукава беречь, проверять, чтоб всегда к делу готовы были. И кто на пожар ее бегом таскать станет? Лошадь наша на тележке, которую для того закажешь? Кузьму обучишь с собой на пожары скакать? Да раз она, машина-то, вся железная, то, знать, тяжела, по дорогам нашим пойдет ли? И еще санный ход надо на зиму ей заводить…

— Что же, по-вашему, мне и мысль бросить о покупке машины? Пусть по старинке горит дом за домом? — спросил городничий.

— Нет, можно и не бросать… Но не много ль надежд кладешь на помпу, тебе полюбившуюся? И не находишь ли, что сей разговор схож с тем, что вели когда-то об освобождении крепостных людей?

— Что ж общего? — пожал плечами Сергей Васильевич.

— По-моему, немало, — спокойно продолжал дяденька. — Я тогда что говорил? Что владение людьми безусловно дурно, ибо помещики их работой замучивают, впроголодь держат, истязают и вообще над ними тиранствуют. Но при всем том, ежели в нонешней России освобождать их станешь, то тем самым ввергнешь в едва ль не худшие беды, ибо безграмотных и бесправных ждут когти капитан-исправников, заседателей и прочих хищников, готовых по миру пустить. Понятно, в Ступино или к любому помещику разумному они не сунутся, но всего неделю назад ко мне советоваться приезжал староста — заметь — казенных крестьян из-за Ловати. Повадился, говорит, каждую весну землемер в нашу деревню. Приедет и давай цепь раскидывать да в книжку писать. Лучшую избу под постой требует, всякого продовольствия и пять мужиков в помощь — в самое-то страдное время! Дадим десять рублей, то и уедет дальше. Так, мол, как бы от такой напасти избавиться? А еще года три назад капитан-исправник с заседателем мертвое тело по деревням возили… Убил на большаке крестьянина проезжего молодой конь, вот и придумали себе доходную статью. Приедут в деревню, будто на их меже покойника нашли, и начинают следствие: займут избу под писарей, другую — себе, довольствуются, допрашивают, человек двух «по подозрению» в цепи закуют, пока не откупятся… Иначе сказать — нынче освобожденные и без защиты оставленные крестьяне, хоть якобы лично свободные, подобны станут во многом той машине, которая работать как должно почти никогда не сможет, оттого что кучер пьян напьется, колесо под ней рассохнется либо дороги к месту пожара надлежащей нету. Понимаешь ты мою мысль? Города нашего состояние, в котором на фонари, пожарную часть, как и на мощение улиц, от правительства ничего не отпущается, обрекает такую машину на неминуемое ржавение в сарае, так же как отписанных тобой на волю крестьян быстро сожрет море лихоимства и обмана, если не вооружены будут грамотой и хоть самыми малыми правами, которые бы дали возможность им жить трудами рук своих и обороняться от беззакония.