Журавль в небе - Ирина Волчок

Впрочем, Евгения найти оказалось так же невозможно. Она звонила каждые две минуты попеременно домой и на работу, слушала длинные гудки, кусала губы, пила корвалол и молча то молилась, то проклинала все на свете. Наташка осторожно ходила вокруг нее кругами, тревожно поглядывала, хмурилась, подсовывала ей под руку то чашку чая, то бутерброд какой-то. Тамара благодарила, машинально делала глоток, отодвигала чашку в сторону и опять хваталась за телефон. В кухню зашел Николай, сел рядом, какое-то время молча смотрел, как она безостановочно крутит диск, потом сказал негромко:

— Наверное, там просто телефон на ночь отключили. Двенадцать скоро, не может быть, чтобы никого дома не было. Ты успокойся, завтра с утра позвонишь. Тебе поспать надо. Сама не отдыхаешь — и другим не даешь. Хорошо хоть, что Аня уснула, а то бы ты и ее взбаламутила. А ей нервничать не следует, она и так этой больницы побаивается… Так мне кажется. Но о тебе беспокоится гораздо больше, чем о себе. Возьми себя в руки, пожалуйста. Не надо давать ей повод для дополнительного беспокойства.

Эти спокойные, неторопливые, рассудительные слова почему-то подействовали на Тамару как пощечина. Как стакан воды в лицо. Она задохнулась от обиды и ярости: это что же такое, он считает, что она может своим беспокойством повредить Анне?! Тамара зажмурилась до красных кругов под веками, стиснула кулаки до боли в пальцах, окаменела на жестком диванчике, отчаянно уговаривая себя: ничего подобного Николай не имел в виду, он просто хотел ее успокоить, незачем беситься из-за его тона, у него всегда такой тон, и вообще он ни в чем не виноват, никто ни в чем не виноват, просто ей очень плохо, ей так плохо…

— Мне так плохо, — с трудом сказала она и открыла невидящие глаза. — Кто бы знал, как мне плохо.

Николай опустился перед ней на корточки и накрыл теплыми ладонями ее все еще крепко сжатые кулаки.

— Я знаю, — кивнул он. — Мне тоже плохо. Нам всем сейчас плохо… Я тебе чем-нибудь могу помочь?

— Нет. — Тамара высвободила руки из-под его ладоней, быстро вытерла мокрое от слез лицо и медленно подышала ртом, прислушиваясь к заполошным ударам сердца. — Чем ты можешь помочь? У тебя же нет знакомых в московской клинике… А у кого есть — тот дома не ночует. Черт бы их всех…

— Завтра, — сказал Николай, поднимаясь и настойчиво поднимая ее на ноги. — Все сделаешь завтра, с утра дозвонишься. Иди-ка поспи, а то ноги не держат уже. Если и сама разболеешься, то Ане от этого лучше не станет. Отдохни, утро вечера мудренее. Ничего, все образуется…

Тамара молча слушала его успокаивающее бормотание и с вялым раздражением думала: что образуется? Ничего никогда не образовывалось само собой. Всю жизнь она тратила чертову уйму сил, времени и нервов, чтобы что-то образовывалось. Муж не умел этого, он никогда ничего не добивался, не зарабатывал, не дожидался, для него и правда все как-то само собой образовывалось… Впрочем, Тамара понимала, что сейчас она наверняка несправедлива. А справедливой не может быть от страха, растерянности и цепенящей усталости. Если она поспит, то у нее будут силы на то, чтобы все образовалось как надо.

Под утро ей все-таки удалось уснуть, но лучше бы не удавалось — тут же стал сниться какой-то удушающий кошмар… Больничный коридор с облупленным линолеумом, запах хлорки, замазанные белилами стекла в расхлябанных дверях, хмурое лицо санитарки в очень грязном халате, врач в зеленом комбинезоне, бахилах и шапочке… Все, от самой последней царапины на дверном косяке, плохо перекрашенной пряди волос из-под косынки санитарки, до мятой пачки сигарет в руках врача, — все было очень реально и будто знакомо, будто она уже видела все это наяву, и боялась этого, потому что в этом была беда. Но еще больше она боялась того, что говорил врач, отводя глаза и вертя в очень белых пальцах с обстриженными под корень ногтями мятую пачку сигарет. Это было так страшно, что Тамара торопливо проснулась, стараясь поскорее забыть его слова. Она лежала, боясь пошевелиться, и уговаривала себя: это был сон, только сон, разве можно верить снам? Ведь она уже давно научилась забывать плохие сны, поливать их новокаином, не обращать внимания на странную реалистичность деталей… И на слова хирурга не надо обращать внимание. Не мог ничего хирург говорить о том, как прошла операция. Операции еще не было. Может быть, этого хирурга вообще в природе нет. Может быть, у них не хирурги, а одни хирургини. Не надо помнить сны, не надо бояться, не надо вообще об этом думать. Эх, не надо было засыпать… Она глянула на светящийся в предутреннем полумраке циферблат будильника и огорчилась: выходит, она спала меньше часа! Разве можно отдохнуть за такое время? Зато, оказывается, можно насмотреться всяких гадостей…

Три часа она просидела на жестком кухонном диванчике, держа на коленях телефон и не отрывая взгляда от настенных часов. Без пятнадцати девять не выдержала, набрала его рабочий номер. Длинные гудки. Десять длинных гудков. Двадцать длинных гудков. Тридцать… Да что же это такое? Он всегда приходит почти за полчаса до начала рабочего дня! Если только не в командировке, но сейчас он не в командировке, Ленка вчера специально узнавала! Тамара опять набрала номер. Пять длинных гудков, десять, одиннадцать, двенадцать…

— Слушаю! — сказал энергичный голос, который показался ей незнакомым, поэтому она растерянно промолчала. — Алло! Говорите! Алло! Я вас не слышу…

— Евгений Павлович? — неуверенно сказала она. — Надо же, не узнала… Доброе утро.

— Доброе утро, — помолчав, ответил он тоже несколько неуверенно. — И я тебя не сразу узнал. К чему бы это, а? Не иначе — разбогатеем. Хотя ты, наверное, уже и так…

— Евгений Павлович, у меня проблема. — Она очень старалась говорить спокойно, неторопливо, тщательно артикулируя каждое слово, но голос дрогнул, смялся, и она замолчала, боясь заплакать и ожидая спасительного новокаинового окаменения.

— У тебя проблемы? — с подчеркнутым изумлением весело откликнулся он. — Это какие же проблемы могут быть у тебя?! Не надо меня пугать. Если какие-то проблемы могут возникать даже у тебя, — значит, мир катится в пропасть.

— Анна болеет…

Он замолчал, и она молчала, ожидая его реакции, вопроса какого-нибудь, выражения сочувствия, что ли… Ничего такого не было, было только молчание, и этому молчанию Тамара сжато рассказала про Анну, и у этого молчания спросила о той московской клинике, где лечат без операции и где у него есть друг или даже родня, которые могут помочь попасть туда без очереди… Если это невозможно, то хотя бы адрес… Где эта клиника? Как она называется? Она сама съездит, она договорится, если нужны деньги — не проблема, она достанет любые деньги, пусть он только скажет адрес!