Уходила юность в 41-й - Сонин Н. Т.

Но, как власть, задержу вас!

Староста привел нас на свое подворье, показал на сеновал под широким навесом:

«Там переночуете. Но не курить!»

Мы с Сергеем, так звали моего попутчика, видели, как из хаты чинно вышла

хозяйка — дородная низкорослая женщина. С чугуном в руках она проплыла в сарай,

где громко и нетерпеливо хрюкал поросенок. Затем, возвращаясь с огорода, мимо

прошла девушка — высокая, с тонкой талией и толстой косой, короной уложенной на

голове. Бросила на нас быстрый взгляд, скрылась за дверью избы. [169]

Вышел с пилой в руках хозяин, строго и сухо проговорил:

— Это вам. Чтоб не скучали и на молодых солдаток не заглядывались. Распилите,

словом, дровишки, а то ведь как это было? Кто не работает, тот не полопает! — И

указал на сухие бревна.

Значит, молодица — сноха, а сын хозяев, выходит, в армии. Невольно подумалось,

как-то живется ей у такого строгого свекра?

Едва взялись за пилу, а она тут как тут: «Давайте помогу!» Хозяин зло крикнул:

«Надийка!» Она, потупившись и покраснев, быстро ушла.

Пилили мы бревна до поздней ночи, а потом поели, разделив кусок старого

желтого сала и краюху черствого хлеба.

Усталые, забрались на сеновал, и там нас быстро убаюкал дурманящий запах

лесного сена.

Разбудило меня прикосновение к лицу и шепот, будто прилетел легкий ветерок:

«Проснитесь, хлопцы, проснитесь!» Я открыл глаза: да это же Надийка!

— Вставайте и собирайтесь быстрее! Бегите к Уборти!

— Что ты? Какая Уборть?

— Это наша речка так зовется. Туда, скорее! Иначе тятька вас в Лельчицы отвезет

на погибель. К реке, ребята! Я за вами следом.

Мы с Сергеем быстро спустились на низкий берег, где еще плавал туман. Надийка

бежала за нами с веслами.

— Направо, в лодку!

Надийка вставила весла в уключины. Я заметил, что она управляется с ними не

очень умело. Она и сама призналась:

— Я из Рубежа, соседнего хутора, а там реки нет...

Лодка вышла на быстрину, и нас закрутило. Сергей оказался таким же, как я,

«сухопутчиком». Взявшись за весла, он бестолково хлопал ими по воде, осыпая нас

ледяными брызгами. Лодка крутилась на месте. И тут раздался свирепый крик

старосты:

— А ну, возвращайтесь! Иначе — стреляю!

— Не бойтесь, хлопцы, — шептала перепуганная Надийка. — Нет у свекра ружья.

Это он, гадкий, на испуг берет.

— Вернитесь, последний раз прошу! [170]

— Не верьте ему! Это он награду хочет получить за вас.

И вдруг обрадованно сказала:

— Прыгайте, милые! Тут неглубоко...

Мы по горло окунулись в воду, нащупали ногами дно и двинулись к берегу. А на

том берегу ругался староста:

— Я тебя, подлюка, проучу! Все вожжи измочалю! Плыви, сука, еще лодку

утопишь!

Очень нам стало жаль молодую, несчастливую женщину. Что-то теперь с нею

станется?

За твердью берега сразу же началось нескончаемое болото, которое нам пришлось

переходить целый день.

Смеркалось, когда мы услышали далекий лай собак. Направились в ту сторону.

Ночью вошли в селение. На улицах было безлюдно. Из-за палисадов иногда доносились

приглушенные голоса. Откуда-то неожиданно вывернулась мужская фигура. Вгляделись

— парень. Сергей поспешил спросить: что, мол, за деревня?

— Руднище. А вы, если спытаю, кто такие?

Я ускорил шаг. Сергей — за мной. За деревней нашли сухое место и там, мокрые и

голодные, заночевали...

Утром сюда, в болотное безбрежье, заросшее чахлым лесом, нагрянули с облавой

эсэсовцы и полицаи. Они были с овчарками. Нас спасли топи. Каратели палили из

автоматов по кустам, но прочесывать болото не решились.

Мы брели то по пояс, то окунались с головой в мутную торфяную жижу. Чтобы

хоть чуточку отдохнуть, ненадолго укрывались за кустами и снова шли, еле вытаскивая

ноги из илистого дна. Здесь на болоте мы с Сергеем потеряли друг друга. Я вновь был

один.

5

В апреле 1942 года мне удалось добраться до Приднепровья. Как ни старался,

нигде не мог узнать о положении на фронте. Где он и как после нашей победы под

Москвой?

Зато все чаще слышал о партизанах. И вот настал день, когда я их увидел. Но в

какой обстановке!

В погожий, но ветреный день я расположился на отдых близ сельца Николаевки,

неподалеку от Лоева, городка на Днепре. Минувшим летом мы вели огонь по занявшим

его фашистам. [171]

Солнце в затишье хорошо пригревало, и я задремал. И вдруг — выстрелы, крики,

топот по кустам. Прямо в упор — зрачок винтовки, клацнул затвор.

— Вставай, не шевелись! Руки вверх!

Не на шутку, признаться, перепугался. Кто ж передо мной? Высокий парень в

поношенном пиджаке и грубых охотничьих сапогах немигающими глазами оглядывал

меня с ног до головы. При этом говорил отрывисто и резко:

— Лапти, свитка, кашкет... Под кого замаскировался, полицай? Оружие,

спрашивают, где?

И замахнулся винтовкой.

— Погоди, Сенька, это успеется! — сказали сзади. Из кустов вышли двое его

товарищей. На груди у них перекрещивались пулеметные ленты. Они связали мои руки

жестким ремнем.

— Шагай вперед! Посмотрим, что за птица...

Остановились в густом лесочке, где под старым развесистым дубом сидело и

стояло около двадцати разномастно вооруженных людей. Меня подвели к человеку в

полувоенной одежде с перекинутым через плечо маузером.

— Захватили в кустах, товарищ командир. Убежал, видно, от своих дружков,

скрыться вздумал. Остальных шуцманов порешили до единого.

— Из полицаев? — спросил командир. — Садись, рассказывай, куда и зачем

ехали?

Сомнений, что попал к партизанам, у меня больше не было, и я рассказал коротко

о себе.

— Ишь как заливает!—усмехнулся сидевший неподалеку парень, тот, что

наткнулся на меня. — Маскируется. Под бедных подыгрывает. Небось задание важное

имеет. Признавайся, куда оружие девал?

— Не кипятись, Семен. Я допрашиваю, — строго заметил командир. —

Рязанский, значит, говоришь? Что ж, проверим. — И снова обратился к Семену: — А

ну, поищи-ка нашего «особого», Печалина.

Через несколько минут появился плотный чернявый парень с худощавым лицом и

заметной полоской шрама у рта. Козырнул командиру, щелкнул каблуками. Я подумал:

«Из военных, наверно».

— Вот, Володя, земляком твоим называется. Разберись, как можешь, — и

командир что-то шепнул Печалину. [172]

Печалин отвел меня в сторону. Уселись на пеньки. Он спросил:

— Так ты что, из Рязани, говоришь?

Я ответил, что из-под Рязани.

— Перечисли все станции по железной дороге от своей и до Рязани.

Перечислил все до единой. Мой следователь задумался, потом спросил:

— Значит, Старожилово, говоришь? Это верно, есть такое. А чем, скажи, там

занимаются?

Этот вопрос меня озадачил. Что ж сказать? Мол, растят урожаи на полях. Где у нас

хлеб не выращивается... Вдруг вспомнил, что когда-то мой отец работал в Старожилове,

еще в волисполкоме. Он рассказывал, какие там знаменитые конные заводы. Может, о

них надо сказать?

— Заводы там, конные. С дореволюционных времен...

— Так, так, — поддержал Печалин, как-то сразу оживившись. — Теперь, брат,

спрошу по истории. Скажи про Старую Рязань. Где она?

Ответил после некоторых раздумий и не совсем уверенно:

— Кажется, где-то под Спасском.

— Да не кажется, а так оно и есть. Я сам оттуда. Спасский. Ну что ж, здорово,

земляк!

Печалин обнял меня и произнес с волнением:

— А ведь, знаешь, мне приказано было...—но спохватился: — А-а, не надо об

этом. Пойдем ближе к ребятам и потолкуем, браток!

Надолго затянулась наша беседа. У нас с Володей Печалиным оказались сходными

судьбы. Только шли к партизанам разными дорогами.