Том 4. Классические розы - Игорь Северянин

21 мая 1935

В черемухе

В черемухе, цветущей над рекой,Живет скворец, чьи перья — бронза в черни.Под деревом ужу я в час вечерний.С другою я, но сам я не другой.

Я тот же все: такой же одинокий,Как и всегда, упрямый и больной.Я знаю, под поверхностью стальнойИдет голавль, гордец голубобокий.

Я чувствую его незримый ход,И убежден, что он достойно клюнет.И, в бой вступив со мной, лесу наструнитИ будет мною вытащен из вод.

Но женщине меня не победить,Как властно головля я побеждаю,И не удастся рыболову МаюМеня на дамский пальчик подцепить.

Pühajõgi

Лето 1935

Винить ли?

У каждого правда своя,И каждый по-своему прав.Винить ли тебе соловьяЗа песню греховных отрав?

Винить ли невинный цветок,В чьем запахе скрыта вина?Винить ли бурливый поток,Вздымающий камни со дна?

Винить ли за жало змею,Спасающуюся у ржи?Винить ли подругу моюЗа чуточку бережной лжи?

Pühajõgi

Лето 1935

Отрекшаяся от себя

Из-за ненужной, ложной гордостиОна, прожив с ним много лет,Нашла в себе довольно твердостиПредставить, что былого нет.

А между тем, в былом вся молодость,Все счастье, вся она сама.О, сколько скопческого холода!Без проблесков весны зима!

Я знаю, дружба настояшаяВсе оправдает, все поймет.Свята душа, в скорбях горяшая,Бескрыл и низок сердца лет.

Pühajõgi

Лето 1935

Негры на севере

У шоколаднотелой ПерсюлькиВ ушах забавно-пестрые висюльки.На побережье северной рекиОна сидит в сквозной зеленой тюльке.

Пасет стада баранов ФертифлюрПод медленно алеющей рябиной,И Пепекеке, грустен и понур,Над суковатой трудится дубиной.

Десятый год не видели песковВзрастившей их, живившей их Сахары.Десятый год живут в стране снегов,Про африканские забыв загары.

Я иногда люблю под вечерокПройти в деревню черных колонистовИ к Персюльки усевшись на порог,Изнежить душу в соловьиных свистах.

Вокруг голубоватые белкиГлаз негритянских, грустных на чужбине.О дальнем юге грезит ПерсюлькиИ о цветущей — пусть в мечтах! — пустыне.

И старый Марля ужин подает,Такой невкусный вкусам африканским.И сердце мне горячей болью жжет,Когда сердцам я внемлю чужестранским.

Pühajõgi

24 августа 1935

Заботы Персюльки

Смотрит из окошка Персюльки,Как несет из лавочки кулькиС клюквой, сельдью, брюквой и шпекомФертифлюр, пловец по южным рекам.

И ревниво думает: «А вдругК Ильме заходил кудлатый друг.И, разнежась, отдал Ильме той,Что принадлежит лишь мне одной.

Ах, недаром Ильма каждый разБирюзу своих лучистых глазЛьет в его пылающий агат,А бездельник, кажется, и рад.

Подожди ж ты, глупый Фертифлюр!Вот затронет сердце мне амур, —Отомщу тебе я в добрый час.Бирюза и у мужских есть глаз.

Не забудь, что вправо, за горой,Да не день, а вот уж год второйЗлатокудрый Эльмар, эст-кузнецПредлагает мне сковать венец.

Пепекеке нас благословит!..»А пока печалью взор повит.И сквозь слезы трудно счесть кулькиИз окна глядящей Персюльки.

Pühajõgi

24 августа 1935

Пленник города

Я осень убиваю в городе,Распластываю святотатственно,Привыкший различать в аккордеЕе лесов зов некий явственно.

Из обволакиваний осениВ былые годы — ясно помнится —Я песни создавал на озере,Когда душа была паломница.

Лик девственный проституированМоей души бездарным городом,Но все ж его победа — ПирроваНад тем, кто был и будет гордым.

Таллинн

14 октября 1935

Забытые души

Она, с кем четверть странствия земногоТак ли, иначе протекла,Она меня оставила без кроваИ на бездомность обрекла.

В совместно нами выстроенном доме,В его прохладной теплоте,Уже никто не обитает, кромеДвух душ, забытых в пустоте…

Таллинн

14 октября 1935

Здесь — не здесь

Я здесь, но с удочкой моя рука,Где льет просолнеченная рекаКоричневатую свою волнуПо гофрированному ею дну.

Я — здесь, но разум мой… он вдалеке —На обожаемою моей реке,Мне заменяющей и все и вся,Глаза признательные орося…

Я — здесь, не думая и не дыша…А испускающая дух душаНа ней, не сравниваемой ни с чем,Реке, покинутой… зачем? зачем?

Таллинн

14 октября 1935

Гармония контрастов

Летишь в экспрессе — жди крушенья!Ткань доткана — что ж, в клочья рви!Нет творчества без разрушенья —Без ненависти нет любви…

Познал восторг — познай страданье.Раз я меняюсь — я живу…Застыть пристойно изваянью,А не живому существу!

Таллинн

14 октября 1935

Одна встреча

О пушкинской мне говорит ТатьянеУснувшей уходящее лицо!Я остерегся бы (мы с ней в романе!)Пред нею стать невольно подлецом.

Она уютно незамысловата,Обезоруживающе проста.Целую я растроганно и святоЕе покорствующие уста.

В своих противоречьях гармоничнаИ в низостях невинных высока,В своей обыденности необычна,Она ведь та, кого я так ласкал!

Вот так ручей щебечет на поляне,А поглядишь — его почти и нет.О пушкинской напомнила ТатьянеМне эта встреча на отлете лет.

Таллинн

10 октября 1935

Колыбель женственности

У женщины должен быть лунный характер,И чтобы в ней вечно сквозила весна,Манящая с нею кататься на яхте —Качели солено-зеленого сна…

И ревность должна ее быть невесомой,И верность должна ее быть, как гранит.О, к ласковой, чуткой, влекуще-влекомойМужчина всегда интерес сохранит.

За женственность будет любить голубую,За желтые, синие солнышки глаз.Ах, можно ли женщину бросить такую,Которая всячески радует вас?!.

Таллинн

Октябрь 1935

Тщетная мечта

Я женской женственности жду,Той, исключающей вражду,Той, в силу всяческих вещей,Так успокаивающей…

Но не развратных хитрых дурЖдет женственности трубадур:В избытке брошен сей товарНа повседневности базар…

Нет, женственность моя четка:Она добра, тонка, чуткаИ очень нравственна при том,И изобилует умом…

Когда взор женский мягко-лжив,Я от страданья полужив.Когда же честен, но суров,Я от досады нездоров.

О, где ты, женственность-мечта,Та восхитительная, таСо всепрощением в очахИ восхищением в ночах?

Таллинн

26 октября 1935

Власть деревни

Города выдумывают войныИ навязывают их деревне,Потому что помыслы их гнойныВ бестолочи пакостной и нервной.

Стоит их деревне не послушать,Нечего им сразу станет кушать.Перестанут грозно хмурить брови:Ах, голодным будет не до крови…

— Господа с портфелями! ДовольноПретворять кошмар корыстный в были.Дайте жить деревне богомольно,То есть так, как вы давно забыли.

Таллинн