Кваздапил. История одной любви. Начало - Петр Ингвин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Если у тебя нет ни денег, ни документов – может, продать машину? С деньгами проблемы решаются намного проще.
– Ничего не получится, доверенность оформлена на Гаруна. Если только отдать ее за копейки или пустить на запчасти… но мне не кажется, что это хорошая идея. Пусть машина пока останется у тебя.
Поколебавшись, я решился:
– Если ехать тебе некуда, поедем ко мне. Как-нибудь перебьемся. Не подумай ничего, я уступлю свою кровать, а сам как-нибудь…
– Нет!
– Только на сегодня, а завтра что-нибудь придумаем.
Хадя подняла лицо с моего плеча:
– Мадина рассказывала, что там живут шестеро. Сможешь сделать их слепыми и глухими?
– Я могу попросить, они понятливые.
– Нет. Припаркуй в спокойном темном месте, сегодня я посплю в машине. Сможешь утром напоить меня чаем? Прости за нахальство, но у меня горло слабое, чуть что – сразу заболеваю.
Мы приближались к моему месту жительства. Тенистый переулочек спрятал машину с Хадей от лишних взглядов. Темнота имела вторую сторону – она привлекала воров и любителей ночных приключений. На платной стоянке оставлять автомобиль с пассажиром нельзя. Была бы у машины хоть какая-нибудь тонировка.... И если ночью приспичит в туалет…
Продолжая искать выход из положения, я принес одеяло, простыни и все что смог, кроме матраса. Собственно, и его бы притащил, если бы придумал как разместить. К сожалению, в «Ладе» сиденья в ровный пол не раскладывались.
– Ночью холодно, – объяснил я Хаде.
Сокомнатникам пришлось сказать, что вещи у меня попросили на пикник. Взаимовыручка, зачастую в ущерб себе – чудесное качество иногородних студентов, сегодня поможешь ты, завтра тебе. О плюсах такой системы хорошо говорит притча про «тот свет»: ад – это когда все сидят за накрытым столом, а взять ничего не могут, потому что руки не гнутся. Рай – то же самое, но все кормят друг друга.
– А это ужин. – Поверх свернутого одеяла я положил бутерброды и термос с чаем, который выпросил у Фильки.
Сейчас Хадя есть не могла, состояние не позволяло, но от горячего она не отказалась. Я составил компанию.
Мертвенно-белый фонарь за деревьями. Черные тени. Шорохи. Голоса. Скрипы. Иногда – рев проезжающих машин… и мир опять окутывала воровато-тревожная тишина. «Пикник» в машине навевал жуть. Каждые шум и движение несли угрозу. Нетвердой походкой мимо нас продефилировали трое алкашей, затем прошли какие-то мутные типы, заглядывавшие, куда не надо. Неподалеку что-то затрещало, донесся звон разбитого стекла. С другой стороны послышалась нецензурная ругань, и кто-то кого-то ударил.
У Хади метался взгляд, но она молчала. Все что могла, уже сказала, большего ей не позволяло воспитание.
Я долго собирался с силами, прежде чем выдохнуть:
– Не возражаешь, если переночую в машине вместе с тобой?
Карие глазки выдали залп салюта… а слова оказались из другой оперы:
– Зачем? И тебе будет неудобно.
Это было завуалированное «нельзя». Сказывался менталитет.
А мой менталитет требовал действий. Оставить девушку в беде – преступление, так меня учили с детства.
– Оставаться здесь одной – опасно, – ответил я. – Как мужчина и друг я обязан тебя защищать.
Против такого довода возражений не нашлось. Инстинкт самосохранения пересилил или что-то другое, не знаю. Спинки сдвинутых до упора передних сидений были разложены, и мы, как смогли, разместились сверху. Одеяло по праву досталось даме, я закутался простынями. Мы заперлись изнутри.
Кто ночевал в седане эконом-класса, тот знает, что комфортно спать в нем может только бескостный организм, желательно одноклеточный. Мы беспрестанно ворочались, ноги высовывались, шеи и руки затекали. Через пару часов запотели стекла, а температура понизилась настолько, что начался озноб. Из-за холода выпитый чай потребовал выхода намного раньше, чем обычно. Чувствовалось, как соседку корежит. В щелочку, сделанную в коконе одеяла, периодически выглядывал приоткрывавшийся глаз, видел неспящего меня и в замешательстве прятался.
Терпеть стало невмоготу.
– Отойду на минутку. – Я распаковался и отворил дверь.
Из одеяльного свертка завернутая с головой Хадя следила за моим отбытием. Для безопасности я запер машину, и кустики рядом с тротуаром получили полив. Ближайший фонарь был далеко, тень от дерева делала меня невидимым для случайного наблюдателя.
Вернулся я другим человеком – счастливым, как Сизиф, справившийся с поставленной задачей.
– Твоя очередь.
На распахнутую дверь Хадя не реагировала, щелочка замуровалась изнутри.
– Хадя, я все понимаю, но стесняться глупо, так надо. Сейчас поблизости никого нет, и для охраны мне не придется стоять у тебя над душой. Сделаем так: я буду прогуливаться неподалеку, а когда вторично хлопнет дверца, пойму, что пора, и вернусь.
Почему-то большинству женщин проще что-то сделать, чем заговорить об этом. Мой план удался, требования организмов получили удовлетворение, обошлось без приключений. Два сиденья вновь заскрипели под ворочавшимися телами.
Трудно, когда у человека, который рядом с тобой, другое мировоззрение. Оно мне импонировало, хотя иногда загоняло в тупик. Как с походом в кустики. Стеснение и скромность хороши, пока не мешают выживанию. Выход прост – мужчина должен взять ответственность на себя, принимать решения за двоих и ни на что не обращать внимания.
Не всегда очевидные решения оказывались верными.
– Включу зажигание, – объявил я через полчаса. – Без печки больше нельзя.
– Это привлечет внимание. Полиция может потребовать документы.
Я сморщился, словно к зубу прислонили включенную дрель. Даже если ориентировки еще не разосланы, для Хади любое выяснение личности кончится тюрьмой.
Словно чуя добычу, из-за угла появился патруль. Двое полицейских медленно прошествовали мимо, заглядывая во все закутки. Наша машина внимания не привлекла. Но окажись она заведена…
Когда ночной дозор скрылся в сумраке, я объявил:
– Единственный выход – согреть друг друга, иначе завтра нам обоим прямой путь в больницу. Это не досужие рассуждения, это приказ мужчины, который теперь за тебя отвечает. Лезь назад.
Такой язык Хадя понимала. Спорь не спорь, а сказанное настоящим мужчиной делать придется. Она и делала, как бы ни возмущалась внутри себя несправедливостью ситуации и моим беспределом.
Обожаю кавказское воспитание.
Я наклонил спинки передних сидений в другую сторону и перелез назад. Закоченевшее тельце с удобством устроилось в моих объятиях на заднем диване, поверх мы в несколько слоев замотались во все, что нашлось под рукой. Сначала возникло напряжение, ведь Хадя, в ее понятиях, совершала недозволенное. Но время шло, дыхания выровнялись, мышцы расслабились. Безысходность – лучший примиритель.
– Как в детстве, – сонно пробормотала Хадя.
– Как в детстве – что?
– Не помнишь? Давным-давно мы несколько раз спали так, вповалку, когда играли у нас дома. Гарун тоже почему-то не помнит, а
