Арт-терапия – новые горизонты - Коллектив авторов

Потом мы стали вместе рассматривать ее рисунок с изображенными на нем красочными фигурами, напоминающими бабочек, и поговорили о смешении «хороших» и «плохих» чувств, связанных с отношениями с родителями. Симметричность нарисованных Кристиной фигур также была значима, поскольку напоминала о зеркальных образах и проблемах идентичности в отношениях матери и дочери. Наверху листа Кристина написала: «Керли – моя самая любимая кузина. Когда я жила в Лондоне, мы обычно вместе ходили в бассейн», – пояснила она. Она создала рисунок, чтобы проиллюстрировать это. Я отметила, что фигуры на рисунке очень похожи друг на друга. «Мы были как близнецы, мы даже носили одинаковую одежду», – сказала она. Однако теперь она выглядела грустной и потерянной, и я напомнила ей о смерти ее сестры. Кристина ответила: «Я хотела бы, чтобы она жила… Мне бы хотелось с кем-нибудь всегда играть – как мои маленькие сестры».

В конце сессии Кристина в вопросительной форме выразила свое пожелание: «Мы ведь не уедем из Лондона для того, чтобы мама бросила курить?» Думаю, что Кристина тем самым хотела выразить, что ее потребности противоречат потребностям матери, и она не верит тому, что ей сказала миссис Ли относительно причин ее пребывания в центре. Оказалось, что в ходе этой сессии Кристина уже могла удерживать и осознавать сложные для нее чувства гнева, одиночества и утраты.

После этого сеанса нам почти не пришлось ничего чистить. Тем не менее, в тот день я ушла из центра с ощущением «потерянности» и дискомфорта, думая о том, что я также причастна к созданию у Кристины ложного представления о причинах ее пребывания в центре. Не пыталась ли я тем самым «унести с собой» ее тревогу? Мне было неясно, в какой мере эта тревога принадлежала Кристине, а в какой – миссис Ли.

Кристина пришла с опозданием, хотя она торопилась и бежала впереди матери. Целлофановая пленка была постелена другими пациентами неправильно, и Кристина успокаивала меня: «Не волнуйтесь, сегодня я не буду пачкать комнату». Испытывая неловкость, я напомнила ей о том, что буду отсутствовать в ближайшие две недели. Она посмотрела на меня и, кажется, была готова заплакать: «Кто же тогда будет со мной заниматься рисованием?»

В ходе этой сессии переживаемое мной чувство вины постепенно нарастало. Увидев, что Кристина выдавила на бумагу большое количество краски, я заметила: «Наверное, ты расстроена из-за предстоящего перерыва в нашей работе?» – «Нет, если вы куда-нибудь поедете, вам там будет весело», – ответила она. Ее вполне взрослая манера поведения заставила меня почувствовать себя ребенком. Она рисовала, и я заметила, что задаю ей бессмысленные вопросы. Я также почувствовала, что ее раздражение вполне закономерно, поскольку процесс ее арт-терапевтической работы был прерван. Меня поразило ощущение, что мы словно поменялись с ней ролями. Когда она закончила рисунок «я люблю маму», я внезапно почувствовала себя отверженной и неадекватной. Следующий рисунок она создала для меня, и это меня ободрило.

Сознавая силу проективной идентификации, я почувствовала облегчение, увидев, что Кристина принимает свою неуверенность. «Вы занимаетесь рисованием с другими детьми?» – поинтересовалась она и стала спрашивать меня, есть ли у меня собственные дети. Я предположила, что в глазах Кристины должна быть определенная связь между мною и миссис Ли, так как у нас обеих есть другие дети. «Марк делает то, чего не могу сделать я, потому что он старше», – пожаловалась она.

К этому моменту ее движения во время рисования стали довольно небрежными, и она даже капнула на меня краской, словно пытаясь вызвать с моей стороны определенную реакцию. Отметив, что она, наверное, чувствует фрустрацию и раздражение, я сказала ей, что мы вынуждены будем прервать работу, если она будет продолжать так себя вести. Ее слова свидетельствовали о том, что она понимает, что раздражение и гнев могут иногда выражаться не напрямую: «Как, например, в школе, когда кто-нибудь что-то роняет, чтобы всех позлить, но он не говорит ничего вслух». Она сильно испачкалась в краске, и мы закончили сессию раньше времени для того, чтобы Кристина могла пойти помыться.

Я надеялась, что она вернется помочь мне убрать помещение, но она не появилась, возможно желая «уйти» первой и избежать ощущения того, что ее оставили – что я ее «бросила». Я поднялась попрощаться и пообещала Кристине, что пришлю ей открытку, когда буду в отъезде. В тот момент мне показалось, что она нуждается в каком-то конкретном знаке моей поддержки, который свидетельствовал бы, что я о ней помню (возможно, однако, эта моя версия была вызвана переживаемым мной вследствие контрпереноса чувством вины). Ее положительный, но небрежный отклик лишь усилил чувства вины, неадекватности и беззащитности, которые я испытывала, когда расставалась с ней.

Обсуждение

В ходе этой сессии проективная идентификация использовалась мною как защита от переживаемых Кристиной чувств зависимости и уязвимости. Они были вызваны моим предстоящим отсутствием и перерывом в нашей работе, но, возможно, уходили корнями в более глубокие переживания девочки, связанные с воспоминаниями о перенесенных ею в прошлом утратах.

Когда я вернулась из поездки, мое ощущение уязвимости приобрело дополнительную почву: мне сообщили, что в связи с недостаточным финансированием моя работа с Кристиной может быть приостановлена.

Поскольку менеджер в это время отсутствовал, мне не смогли ясно объяснить, почему возникли проблемы с финансированием моей работы.

В течение последующих нескольких недель мои занятия с Кристиной проводились нерегулярно; некоторые из них неожиданно отменялись администрацией центра. Как и Кристина, я была вынуждена строить предположения относительно причин происходящего. Было ли это связано с неудовлетворенностью руководителей центра моей работой, с ревностью ко мне других сотрудников центра или с негативным отношением миссис Ли к арт-терапии?

Спустя несколько недель мой супервизор отметил, что пассивная позиция, которую я заняла в этой ситуации, могла быть вызвана реакциями проективной идентификации, представляющими собой проявления контрпереноса. Слова супервизора заставили меня занять более активную позицию.

Когда вернулась менеджер центра, я сразу же встретилась с ней для того, чтобы объяснить ей важность продолжения моей работы с Кристиной, пока девочка не уехала из центра, а также о том, что занятия должны проводиться регулярно. Менеджер сказала мне, что, поскольку годовой бюджет центра сейчас утверждается внешней организацией, финансирование деятельности центра временно приостановлено. Мы договорились о продолжении моей арт-терапевтической работы.

Мне стоило большого труда сообщить Кристине о том, что вопрос о продолжении наших занятий еще не решен окончательно, но я успокоила ее, сказав, что ситуация все же складывается в нашу пользу. Тем не менее, этот период был для нас серьезным испытанием.

Нам удалось сохранить психотерапевтические отношения и обратиться к решению проблем эмоциональной зависимости и отверженности. Эти проблемы усугублялись внешними событиями, в частности, неустойчивым финансированием: у меня возникало чувство незащищенности, а характерное для Кристины ощущение психологической уязвимости обострялось. Наряду с необходимостью психологически адаптироваться к нерегулярности арт-терапевтических сессий, Кристина переживала серьезные изменения в своих отношениях с родственниками. С ней начал встречаться отец, а ее брат Марк собирался переехать жить к нему. Кроме того, по выходным Кристина стала общаться со своими братьями и сестрами.

Реабилитационная программа миссис Ли близилась к завершению, и Кристина также должна была скоро покинуть центр, вернуться домой и продолжить обучение в школе в Лондоне. Это означало окончание арт-терапии. Сочетание этих факторов создавало мощную терапевтическую динамику.

Мысленно возвращаясь к этому моменту нашей работы, я понимаю, что, обсудив проблемы арт-терапии напрямую с менеджером, я задала Кристине ролевую модель. Она стала более настойчивой, приобрела способность поддерживать личные границы и защищать свое «пространство». Это укрепляло ее уверенность в том, что она сможет справиться со страхом разлуки и утраты, когда арт-терапевтическая работа приблизится к своему завершению.

«Хорошо, что вы вернулись», – приветствовала меня Кристина, и я порадовалась, что она смогла это сказать в присутствии Марка и миссис Ли, которые ее сопровождали. Я почувствовала угрозу нежелательного вторжения, когда Марк спросил меня, может ли он присутствовать на сессии, и ответила: «Нет».