Исчезновение - Роберт Кормер

  Проживание в женском монастыре уберегло его от бедствования в городе. Где ему все время надо было избегать глаз народа, нырять в переулки, срезать углы. Он, конечно, выглядел уродливо и безлико. Он мог пнуть кота и бросался на собак прежде, чем они начинали бросаться на него. Он как можно дальше держался от людей, которые знали его по ужасному раздробленному носу, как сына грубияна и матери-шлюхи, как все говорили, кем она на самом деле не была. Когда он там появлялся, то он плевал им вслед, что-нибудь крадя у них самих или с магазинных витрин. Через какое-то время ему уже не позволили входить в помещения магазинов, если он сперва не показывал им свои деньги. В «Бакалею Келси» в «Аптеку Демпси» в «Файф-Энд-Тен» вход был закрыт ему навсегда. Раньше Келси мог нанять его на работу, чтобы тот занимался уборкой и расставлял на полках товары, но он кричал на него, чтобы тот не шмыгал носом. «Это не по вкусу покупателям – отпугивает их», - сказал ему Келси. «Я покажу тебе «не по вкусу»», - подумал Оззи и снял с витрины девять жестяных коробочек «Беби-Рут» положив их в карман куртки. Что было глупо и опрометчиво, но он пошел на это, чтобы хоть как-то отомстить за очередное оскорбление. Единственное, что в было хорошего в его поступке – он очень любил эти леденцы. На выходе из магазина Келси заметил, что что-то оттопыривает карман куртки Оззи. О схватил его за воротник, и из кармана посыпались на пол баночки с леденцами, прямо на глазах у покупателей – парикмахера Калафано и Миссис Спрайзлер, которой Келси во всем пытался угодить, потому что ее муж был известным в городе селекционером. Оззи молча вытерпел все оскорбления и высморкался прямо на пол. И Келси он тоже пообещал отомстить.

  Его единственным другом в городе был старик Пиндер, который слишком много пил, а затем шатался по тротуарам, наталкиваясь на все, что ему попадалось на пути. Старик Пиндер был самым старым человеком, которого Оззи знал. Он делал самую грязную работу, которая была нужна владельцам магазинов – в основном он выбрасывал мусор, подметал тротуары. Иногда его можно было застать спящим на скамейке в переулке около торгового центра «Файф-Энд-Тен», если уже был пьян или слишком устал, чтобы дойти до дома.

  Его домом был меблированный подвал, в котором жили шлюхи, и где его мать провела последние свои дни, когда ей пришлось уйти, хотя она сама шлюхой не была. «Твоя мать, парень, была настоящей леди», - как-то сказал ему старик Пиндер. – «Она, конечно же, пила как рыба, но несмотря ни на что она была леди». Одно время, по вечерам, еще до того, как он перебрался жить в монастырь, и ему не хотелось рисковать возвращаться домой, чтобы нарваться на гнев своего «липового и поддельного Па», который не был его Па, он приходил спать рядом со стариком Пиндером, где-нибудь в переулке на скамейке, плотно прижавшись друг к другу, чтобы не замерзнуть. У старика всегда было по несколько свитеров, курток и, по крайней мере, еще два пальто. Одно из них он отдавал Оззи, чтобы тот мог укутать плечи. В холоде ночи им двоим так спать было удобней и теплее, пока на рассвете они оба не начинали дрожать от холода, какой-нибудь полицейский не пнул их в бок, или их не облаяла какая-нибудь беспризорная собака. И тогда они вдвоем поднимались и шли спать куда-нибудь еще, дрожа от холода и корчась от болей в костях.

  Как-то ночью, что-то украв из женского монастыря, он пришел в город. Он увидел старика, прислонившегося к столбику паркометра на автомобильной стоянке. В его глазах был туман. «Для тебя будет лучше, если ты останешься с монахинями», - сказал старик, шатаясь от выпитого и от холода. От него разило перегаром.

  И он вернулся в монастырь, где спал на кровати в маленькой комнате, которая была не больше чем туалет или кухня. Монахини приносили ему еду со своего стола, которая была простой, безвкусной, но он ел, чтобы заполнить пустоту в животе. Он делал все, что было нужно по хозяйству: мыл пол, стены, чистил туалеты. Сестра Анунсиата напевала, когда сама занималась своими хозяйственными работами. Ему нравился ее голос, который, правда, иногда мог задрожать и сломаться, что могло вызвать у него смех. В женском монастыре его никто не бил и над ним не издевался. Здесь он чувствовал себя в безопасности, пока не наступили занятия в школе.

  После того, как Ma умерла, среди детей больше не было злых песенок о ней, но теперь все переключились на его нос. Его проклятый нос, который был сплющен, хрящи раздроблены, а с красными венами под кожей он напоминал раздавленную ягоду земляники. Безобразный хор пел уже не о его бедной матери, а о носе. «Нос течет, нос течет, и струя как из брандспойта…» -талантливый поэт Денис О'Шиа и остроумно сложенный стих. Но к тому моменту он чего-то выжидал, притворялся, что не слышит окружающие голоса, слова песни. Булл, наконец, устал его избивать на переменах и больше не преследовал его. Оззи чего-то ждал. Что-то должно было перемениться.

  Что, должно было перемениться?

  Он не знал.

  Но он знал, что ожидаемое произойдет. Нечто невероятное. Лежа на кровати, он чувствовал это своими костями, своим духом, душой, о которой так настойчиво твердила ему Сестра Анунсиата. Душа, если таковая у него была, в чем, конечно, он сомневался. Как бы то ни было, он чувствовал своим нутром, что грядут перемены, и что-то обязательно случится.

  Терпеливо и не спеша, он вынашивал план, составлял список каждый раз, перед тем как вечером уснуть. Кому отомстить первому, а кому – второму. В его списке первым был его порочный «папа-заменитель», затем следовали Денис О'Шиа и Элис Робиллард, а затем Мисс Бол, для нее нужно было нечто особенное – она, наконец, должна была узнать о его существовании, ладно. Он развлекал себя фантазиями о крови и сломанных костях, о предсмертной агонии и о уже бездыханном мертвом теле…  он закрывал глаза.

  Улыбаясь, он погружался в сон. Всякие мысли о невероятных переменах и о грядущих событиях становились все слаще.

  И, наконец, это случилось.

  В первую очередь он убил старого жулика.

  Он бил молотком по голове своего «папа-заменителя», который на самом деле был ему не отец, и не должен был им стать, в особенности после того, что в этот момент сделал Оззи. Он изо всех сил ударил его молотком в выемку лобной кости над бровями, и сделал это еще и еще.

  Он убил его, когда тот спал в квартире, в которой они втроем – он, Ма и его «папа-заменитель», который никогда и не был его отцом, жили все эти годы. Ему стало известно, что «липовый Па» вернулся в город – откуда, Оззи это не заботило. В первый раз он исчез из города, после того, как умерла Ма. Его возвращение совпало чем-то невероятным, но с тем, что он ждал все это время, будто предзнаменование.

  Он не знал, как назвать это необъяснимое явление. И было ли этому какое-нибудь объяснение? Но его не требовалось объяснять или как-то вообще называть. Искать ему название нужно было лишь, если бы пришлось об этом кому-нибудь рассказать. Но мог ли он это сделать?

  Оно.

  Произошло.

  Наконец, после всех его ожиданий.

  Он проснулся посреди ночи, что было необычно, потому что он всегда беспробудно спал до самого утра безо всяких сновидений. Ночь для него была ничем не заполненным периодом времени. Но просыпался он сразу, как только начинало светать. Однако на этот раз он внезапно проснулся в полной темноте, будто его вытряхнуло, как из перевернутого мешка.

  Ощущения в его теле были уж слишком необычны. Он почувствовал легкость и прохладу. Необычный холод исходил из него самого, будто внутри была глыба льда, которая таяла у него в животе, прохлада от которой распространялась по всему телу. Еще он пытался вспомнить о некой боли, которая быстро появилась и тут же исчезла.

  Его рука нащупала маленькую лампу, стоящую около его кровати.

  И он вдруг увидел, что он не видит.

  Он знал, что его рука дотянулась до лампы, чтобы включить свет. Он также знал, что его пальцы нащупали выключатель и повернули его. Но когда, ослепив его, свет залил комнату, то он не увидел своей руки и пальцев. Вот это да! Он осознавал, что они были, почувствовав твердость пластиковой ручки выключателя, всегда поддающейся с трудом. Он сильно хлопнул в ладоши. Хлопок был громким, и боль обожгла его ладони, но при этом он не видел своих пальцев и ладоней.

  Продолжая лежать, он закрыл глаза. Он снова повернул выключатель, вслушиваясь в негромкий щелчок. Лежа в темноте, он ждал продолжения ночного кошмара, который ему не терпелось досмотреть до конца. Кошмар был похож на те, в которых ему снилось, как он просыпается среди ночи в своей постели, комнате, включает свет и верит, что все это происходит на самом деле. И тут в комнату через окно или дверь врывается чудовище и начинает его терроризировать.

  Задрожав, он снова потянулся к лампочке и повернул выключатель. Он поднял руку, которая снова была не видна. Он видел комнату, пол, окна и белые занавески, стул возле стены, но себя он не видел. Он откинул одеяло невидимой рукой и увидел, что под ним ничего нет. Его старая, вся в заплатках пижама, в которую его заставляли одеваться перед сном монахини, отсутствовала также.