Возрождение (СИ) - Воронин Дмитрий Анатольевич

— Худющая-то какая, — вздохнула она, снова бросая на Лену взгляд, в котором презрение смешивалось с ноткой жалости. — На вот, надень. Куда лучше твоих обносков.

Лена, не раздумывая, стянула с себя некогда принадлежавший Страшиле балахон и лишь потом сообразила, что не стоило демонстрировать местным жителям наряд образца начала третьего тысячелетия, прибывший из другого мира. Пусть и порядком пострадавший во время памятного бега по лесу. Если плохо отстиранные джинсы в тусклом свете кое как сошли бы за мужские штаны, то уж белые кроссовки точно не могли ассоциироваться у хозяйки с чем-то привычным.

— Эту тряпку снимай, — женщина махнула рукой в сторону рваной и попятнанной кровавыми разводами блузки. — Может, починю потом… кто ж это тебя так? Ох ты, добрая Дану-мать[36], неужто стрелами? Да кому ж это в голову придёт, бродяжку из лука стрелять?

— В лес я случайно забрела, госпожа, — смиренно призналась Лена. — Эльфы и объяснили, что гостям не рады…

Женщина вздохнула.

— Да, эти могут. Даром что вечно сынов наших, едва в пору возмужания вошедших, на всякие недобрые дела сманивают, так и забавы эти… не ты первая, не ты последняя. Жива осталась — так и благодари Дану-заступницу. Снимай рваньё, негоже девушке, хоть и рабыне, ходить в пятнах кровавых. Вот, тунику надень, сверху пеплум[37]… Да погоди ж, штаны эти срамные сними да выбрось, пока кто из мужчин не увидел. Ладно, коли только засмеют… а то ведь хозяин твой, гляжу, добрым сердцем не богат, может и плетей дать за то, что мужское надела. А обувка-то у тебя нездешняя, сразу видно…

— В лесу нашла, — торопливо заявила Лена, справедливо решив, что вряд ли кому придёт в голову идея задавать эльфам неудобные вопросы. — Видать, бросил кто-то, а мне как раз по ноге. Может, они за то и взъярились, что я ихнюю вещь подобрала?

— Может и так, — пожала плечами женщина. — Избавилась бы ты… Да только нет у меня сейчас другой обувки, походи уж так, ежели босой не желаешь. Но как вымолишь у хозяина сапожки, али другое что — выбрось эту эльфийскую погань, девка, а лучше и вовсе сожги. Не будет от неё добра.

Со слезами в душе — и хорошо хоть, что не на глазах — избавившись от любимых и таких удобных джинсов, девушка натянула поверх туники пеплум. Довольно-таки грубая и явно далеко не новая ткань неожиданно легла вполне симпатичными складками, весьма неплохо рисуя точёную фигурку Елены. Правда вряд ли кто это оценит — здесь тонкие талии, похоже, не в моде. Подол пеплума спускался ниже щиколоток, в таком наряде уж точно не побегаешь.

Коричневый свёрток оказался чем-то вроде шерстяного плаща без рукавов, с пришитым сверху капюшоном. При всей неказистости, он оказался довольно удобным и обещал более или менее приличную защиту от дождя, если только последний не перейдёт в ливень. Напоследок хозяйка сколола плащ у горла девушки небольшой медной фибулой с порядком вытершимся от времени изображением женской фигуры, держащей в опущенных руках что-то вроде блюда или тазика.

— Да убережёт тебя мать Дану.

— Спасибо, госпожа, — Лена склонила голову, понимая, что уделённое ей внимание далеко ушло за пределы уплаченного за одежду серебра. — А не прогневаетесь ли, если спрошу…

— Спрашивай, чего уж там.

— Этот господин… что сказал называть его хозяином — почему ж это он моим хозяином вдруг стал, а я его служанкой?

Женщина снова вздохнула.

— Зови меня Мерна. А ты?..

— Елена, — девушка постаралась выговорить имя как можно более невнятно и, к своей радости, не прогадала.

— Лавена? Хорошее имя[38]. Так вот, Лавена, не слишком-то благосклонна нынче к тебе была Мать-прародительница. Закон этот и впрямь древний, король Иден Пятый, именуемый также Заступником, правил, почитай, лет так сотен пять тому назад. Говорят, хороший то был король, людей зря не обижал, с эльфами не ссорился, на горных орков ходил без особой охоты, но и не без успеха. Только вот очень не любил нищих да бездомных, мол, ежели руки не отсохли, да голова на плечах есть, должен человек и на еду, и на одежду себе заработать трудом. И повелел, что если кто из его добрых подданных встретит убогого, что не сможет показать хоть бы и медной монеты, не сумеет указать своего господина или защитника, а так же и не назовёт родичей, что примут и прокормят, то надлежит такого человека брать рабом. И ежели любая служанка может при великой нужде кинуться в ноги тэну[39] или даже самому королю и молить о защите, то рабыню не станет слушать и последний кэрл[40]. Хозяин может её убить, может призвать к себе в постель, может продать — никто ему худого слова не скажет.

— Понятно… — тоскливо протянула Лена.

— Ты это… ты не плачь до времени, Лавена, — Мерна чисто материнским жестом провела ладонью по светлым волосам девушки. — Собой ты недурна, только уж больно худа. Может, и не станет этот всадник мучить тебя непосильной работой. Глядишь, потискает раз-третий, а там кто знает. Окажет милость мать-прародительница, может, и прикипит он к тебе сердцем.

— А кто он вообще такой?

— Да кто ж его знает-то, — пожала плечами Мерна. — Всадник, да не из бедных, сразу видать. Бывает тут время от времени, зачем, для чего — не говорит, да мы и не спрашиваем, не принято. В этот раз приехал дней с десяток тому. В первый же день с кэрлом Тристаном чего-то не поделил, дело кулаками закончилось. Правда, руками махать твой хозяин диво как ловок, Тристан и оглянуться не успел, как под столом оказался.

— Никто за него не вступился?

— Да кто ж вступится, — удивилась женщина. — Тристан, он-то тоже пришлый, кэрлом себя зовёт, да как-то больше на соглядатая какого похож. Всё что-то высматривает, разговоры разные разговаривает, про короля Брендана Шестого, государя нашего, про супругу его, королеву Бригантию. Вроде и правильные слова произносит, а всё как-то не по-хорошему выходит. Никто этого Тристана здесь не привечает, а и уйдёт куда — добром не помянут. Да и к слову сказать, всадник-то Тристана честно одолел, без крови, даром что тот уже почти за нож схватился.

В последний раз оглядев девушку, Мерна внезапно всплеснула руками и, нырнув всё в тот же сундук, извлекла длинный ремешок из мягкой кожи.

— На вот, поясок надень. И иди уже, твой-то хозяин, поди, заждался. Как бы не осерчал… ты, Лавена, будь покорна да ласкова, глядишь, не такой уж горькой станет рабская доля. Да пребудет с тобой милость Дану.

— И да не оставит её милость вас, госпожа, за ласку вашу и доброту, — поклон вышел, может, и не особо изящный, всё-таки практики в этом деле у Лены не было вообще, зато более чем искренний.

«Всё-таки, этот мир не безнадёжен, — подумала она. — Не все здесь звери и хамы, не все. Ведь не за серебряную же монетку эта женщина так старалась. А что до всадника Фаррела — что ж, поглядим. Хороший воин мне сейчас нужен, а что до статуса рабыни… это мы ещё посмотрим».

Лену и в самом деле заперли. Только не в какой-нибудь комнате, как того можно было ожидать, а на сеновале. Видимо, рабыне по статусу место в доме не полагалось — или же серебряной монеты оказалось недостаточно. Впрочем, особых сожалений на этот счёт Лена не испытывала — усталость, до этого гнездившаяся в самой глубине организма, разом прорвалась наружу, как только в пределах досягаемости оказалось место, где можно было лечь. Да ещё и запах свежего сена кружил голову — городскому человеку, к подобному аромату непривычному, этот мощный травяной дух казался изумительно приятным. Расстелив плащ, сняв пеплум и оставшись в одной тунике, она легла, укрылась полой плаща и сама не заметила, как уснула.

Проснулась оттого, что чья-то рука дёргала её за ногу.

— Эй, Лавена! Просыпайся, да побыстрее! Твой хозяин вот-вот гневаться начнёт. Где ж видано, чтобы служанка, тем более и рабыня, в постели чуть не до полудня нежилась?