Друзья встречаются - Илья Бражнин

Партийной работы сейчас подвалило. Готовимся к общеармейской партконференции и к VIII съезду партии. На конференции наши собираются дать бой по вопросу об отношении к старым военспецам. Занозистый наш нарком что-то тут сильно напутал. Военспецы, им посылаемые, в сильнейшей степени подозрительны. Придется тебе, друг Вася, нажимать на военные знания по причине срочной необходимости иметь своих пролетарских военспецов.

Сейчас в частях идут партконференции. Партийная работа сильно оживилась. Много красноармейцев вступает в партию. Что такое партийная работа в наших условиях - говорить тебе не приходится. На днях в одной из частей соседнего участка было общее собрание коллектива. Принимали четверых в партию. Всё шло хорошо, только вдруг тревога. Наши ребята побросали бумаги и - за винтовки. Оказалось, что белые налетели с фланга, обходом. Дело заварилось сразу довольно круто, но мы быстро с этим справились. Вечером того же дня коллектив собрался снова. Но когда после этого перерыва стали читать неоконченный протокол, то запнулись на первой же строчке. Там значилось: «присутствовало 47 человек», а налицо после схватки оказалось тридцать восемь. Из четверых принимаемых в партию осталось в живых двое. Приняли всё-таки всех четверых, оставшимся председатель коллектива сказал: «Выходит, товарищи, что каждый из вас должен за двоих драться».

Такие-то, Вася, у нас дела. Не бранись, что до сих пор не писал тебе. Сутки нынче короткие пошли, не видишь, как летят».

Сутки были и в самом деле коротки, и Митя не заметил, как прошел первый месяц. Каждое утро он вставал полный забот о предстоящих делах и каждый вечер, ложась спать, обнаруживал, что количество дел не убавилось, а возросло. Они рождались каждочасно во множестве, и некоторые из них были столь же безотлагательны, сколь и неожиданны. Вскоре после своего возвращения на железную дорогу Митя получил приказ о пропуске и отправке на территорию белых пятнадцати бывших военнопленных, возвращавшихся из Германии к себе на Печору. Митю поразил самый факт существования на свете людей, которые по своей доброй воле лезут к белым. Он не мог понять, что эти люди только что пришли из чужих земель и ещё чувствовали себя чуждыми тем событиям и движениям, которые в самом Мите пульсировали вместе с кровью, что они были околдованы выстраданной в концентрационных лагерях мечтой о «доме» и были готовы ради осуществления её продать себя в рабство.

Митя, пожалуй, и не пытался понять их. Он знал, что не поймет и не захочет их понять. Тем не менее приказ он выполнил без промедления и с большой точностью. Тихим морозным утром Митя встретил партию на станции Емца и повез к фронту. Дорогой он мало интересовался своими подопечными и не стремился к сближению с ними. Тем более удивился он, когда один из них подошел к нему на остановке и сказал улыбаясь:

- Гляди-ко, стакнулись всё-таки ещё разок.

- Власов? - удивился Митя, узнавая своего недавнего знакомца.

- Сафонов, - поправил военнопленный. - Прошу не забывать: не Власов, а Сафонов.

- Сафонов? - повторил Митя, разглядывая надетую на Власова фронтовую шинель и облезлую папаху. - Кой черт - Сафонов? Почему Сафонов?

- По всему, друг, - и по списку, и по документам. Могу предъявить, если надо.

- Так ты, что ж, так и не уехал тогда из Вологды?

- Уехал, уехал… Это, брат, не так просто уехать. Надо не только через фронт пролезть, но ещё двести верст до Архангельска качать среди белых. Сперва-то я и сам думал, что просто, а потом вижу - дело плохо. Весь изозлился, пока эти вот возвращающиеся домой печорцы не подвернулись.

- Как же ты к ним затесался?

- Устроили, - дипломатически усмехнулся Власов.

- Понятно, - кивнул Митя. - Однако дальше-то как? Что же ты на Печору с ними пойдешь?

- Зачем на Печору? Мне бы только до Архангельска, а там я уже вырвусь.

- Вырвешься? - усомнился Митя.

- Вырвусь!

Глуховатый голос Власова звучал твердо и уверенно. Скулы очертились так резко, будто он зажал эту уверенность между зубов. Он вёз товарищам помощь, деньги, условный код для сношения по радио. Он вез им самое важное - уверенность в том, что они не одиноки, что о них знают и помнят, что фронт движется: им навстречу. Он должен был донести эту уверенность до окруженных шпионами контрразведки товарищей. Он должен был прорваться к ним. И он прорвался.

Он перешел с группой военнопленных фронт, долго мыкался в прифронтовой полосе белых, передаваемый с рук на руки из одной части в другую, но в конце концов попал в Архангельск. Здесь наравне с остальными он был прощупан контрразведкой и остался нераскрытым. До поры до времени их посадили в отдельную казарму на полутюремный-полусолдатский режим. Мало-помалу то одного, то другого стали выпускать - на пробу, на несколько часов в город. Власов как-то отпросился погулять и в казарму уже не вернулся.

В середине дня он зашел в столярную мастерскую союза строителей. В мастерской было довольно людно. Власов подошел к конторщику и спросил вполголоса:

- Стол готов?

Марк Осипович поднял голову от бумаг, увидел Власова, снова ткнулся носом в бумаги и, роняя очки, проворчал сердито:

- Почему я всё должен знать? Справлюсь. Зайдите вечером.

Власов понял, что разговор сейчас состояться не может и что поэтому Марк Осипович откладывает его на вечер.

- Ладно, - сказал он, лениво оправляя папаху. - Вечером так вечером.

Марк Осипович, не поднимая головы, свирепо накинулся на папки с заказами и накладными. В течение последующих двадцати минут он их так перепутал, что потом два дня не мог разобраться. Вечером он имел с Власовым разговор, а часов около девяти зашел к Левиным, неся под мышкой довольно объёмистый сверток.

Илюша собирался уходить и уже держал в руках шапку, когда в комнату вошел Марк Осипович.

- Дани нет? - спросил он, кинув сверток на стул и кладя поверх него неизменный свой картуз, который он носил и зимой и летом.

- Нет, - ответил Илюша.

- Очень хорошо, - сказал Марк Осипович, потирая озябшие руки. - Очень хорошо.

Илюша удивленно поглядел на гостя. Ему были непонятны ни это восклицание, ни особая заинтересованность Марка Осиповича отсутствующим Данькой.

- Он вам нужен?

- Нет, - ответил Марк Осипович. - Он как раз мне не нужен. Но вы очень нужны.

- Пожалуйста! Я всегда к вашим услугам.

- Всегда, - сказал Марк Осипович, усаживаясь за стол, и глаза его сердито уставились на Илюшу поверх очков. - Всегда - это большое слово. Довольно и иногда.

- Вы сегодня какой-то странный, - сказал Илюша, скользнув рассеянным взглядом по неуклюжей фигуре Марка Осиповича.

- Странный… - хмыкнул Марк Осипович, выглядевший нынче действительно неуравновешенным и растрепанным. - А вы думаете - вы не странный?

- Я? Не знаю, право.

- Ну, так я знаю. Вы действительно странный. Конечно, это нетрудное дело - стоять в сторонке с чистенькими ручками. Но разве это честное дело?

- Нет, - сказал Илюша тихо. - Это нечестно.

- А-а! - воскликнул Марк Осипович. - В добрый час! Кажется, у нас с вами сегодня спора не получится.

Он сдернул с носа очки, потом снова надел их, потом сдвинул их на лоб и вдруг, будто забыв, о чём он собирался говорить, беспокойно оглянулся по сторонам.

- Слушайте, - сказал Илюша, внезапно касаясь плеча Марка Осиповича, - вы что-то хотите мне сказать. Да?

- Ну-ну… - воскликнул Марк Осипович, приметно смущаясь и оттого сердясь. - Вы прямо хиромант. Вы такой проницательный, что, наверно, влюблены? А?

Илюша уронил шапку, которую держал в руках, и наклонился за ней.

- Хиромант! - повторил Марк Осипович, проводя пухлой ладонью по склоненной голове Илюши. - Очень хорошо, когда человек начинает прислушиваться к тому, что болит у другого. Так вот, слушайте, какая у меня просьба. Я сказал одному человеку: я зайду в этот дом и в эту квартиру, а ты иди себе по Поморской, по Среднему, и Пинежской, и Костромскому, и опять сверни на Поморскую. Иди не торопясь, иди полчаса, и если не встретишь меня, то это значит, что я всё еще сижу в этом доме и всё устроено. У вас безопасная квартира. За вами никто не следит, и к вам ходят на литературные вечера офицеры. Здесь можно переодеться. У него русская шинель, и она очень заметна, тут все ходят в английских шинелях и шубах. Ну? Как вы думаете? Может он здесь переодеться?