Условный разум (СИ) - Моисеев Владимир

               К его удивлению, Мозес был в прекрасном настроении. Он весь светился от счастья. Будто русские преподнесли прекрасный подарок, которого он домогался долгие годы, но получил только сейчас.

               — Вы ждали, что в Чучемле произойдет подобное? — раздраженно спросил Пильман.

               — Да, — коротко ответил Мозес.

               Пильману это «да» не понравилось. Он и раньше предполагал, что не понимает, какую игру ведет Мозес. Ему хотелось получить развернутый ответ. Ждал — не ждал, готовился к этому — не готовился, способствовал — не способствовал, не проделал ли этот фокус самолично? Какие чувства испытывает? Считает ли, что подобное однажды произойдет и в Хармонте? Какие последствия может иметь самоликвидация для разработки новых технологий? Но Мозес обсуждать все эти важные вопросы с Пильманом не захотел.

               — Нам следует вернуться в Хармонт? — спросил Пильман. Он уже ничего не понимал. И, самое главное, разбираться в психологии Мозеса он не хотел.

               — Да, — сказал Мозес. — Наша комиссия свою роль выполнила. Здесь нам больше делать нечего.

               — Хорошо — сказал Пильман. — Вернемся в Хармонт и проведем сравнение артефактов из двух Зон на хорошей аппаратуре.

               — Вряд ли у вас это получится, — усмехнулся Мозес. — Никаких артефактов из Зоны Чучемли больше не существует. Я проверил.

               — Ерунда, — возразил Пильман. — Русские подарили мне отличный экземпляр «пустышки». А у их мэра, Мазина, в кладовке собраны десятки образцов. Будем работать с ними.

               — Попробуйте, конечно, если сможете.

               Пильман выругался про себя и пошел проверять, цела ли «пустышка», которую он аккуратно упаковал в специальный металлический ящик. К его возмущению, «пустышки» там не было.

               — Это ваша работа, Мозес? — спросил он сурово.

               — Если вы считаете, что я залез в ваш ящик и выкрал ваше имущество, то это не так. Я даже не буду считать это оскорблением, настолько глупо это звучит.

               — Мазин обязательно отдаст нам несколько своих артефактов. Сейчас схожу к нему.

               — Бессмысленная затея, — сказал Мозес с сочувствием, почти ласково. — Если Зона перестала существовать, то и в кладовке Мазина артефактов, связанных с ее существованием больше не сохранилось.

               — Что же мне делать?

               — Пригласите поработать в вашем Институте Кирилла Панова. Это будет самым разумным поступком с вашей стороны.

               — У меня своих гениев девать некуда.

               — Вы не понимаете, Пильман. Панов обязательно должен работать в вашем Институте, — сказал Мозес твердо, словно отдал приказ. — Я готов оплатить его пребывание в Хармонте

               — Но почему?

               — Потому что он нам нужен. А еще захватите русского фантаста Молниева. Пусть поговорит о своих фантазиях с нашим Энди Хиксом. А мы послушаем.

               Многолетняя практика позволяла Пильману без особого труда изображать доброго и сострадательного человека, почти ангелочка. Только маленькие бесцветные глазки предательски выдавали в нем жесткого и лишенного сантиментов человека. Впрочем, люди обычно быстро догадывались о его беспощадности уже после первых произнесенных им слов. Глаза разглядывать для этого не приходилось, достаточно услышать его властный голос и вникнуть в смысл произносимых приказов.

               Алмазов представил, какого бы ему пришлось, если, не дай Бог, он был бы подчиненным Пильмана. И вот он начинает уговаривать его поступить по-человечески и справедливо, а потом произносит традиционное, веками испробованное: «Войдите в мое положение». Даже думать о такой попытке было глупо. Ответ понятен: «Делайте, что вам говорят, и ваша нерасторопность, скорее всего, будет прощена».

               — До поры до времени наше сотрудничество с Академией наук на территории России будет прекращено. Зона в Чучемле исчерпала себя. Но мы оставляем за собой право привлекать ваших сотрудников для консультации, если в этом будет необходимость.

               Алмазов с трудом сдержался, чтобы не ответить грубостью на очевидное хамство американца. В конце концов, кем он себя воображает? Более вежливый ответ не пришел в голову. Самым разумным было промолчать. Чтобы в последствии исключить неверную трактовку его слов. Было бы неразумно, устраивать склоку и портить отношения на пустом месте.

               — Работа в Институте внеземных культур имеет международное значение, Россия не может остаться в стороне, — сказал Пильман, как приказал.

               — Мы заинтересованы в сотрудничестве с вашим Институтом, — признал Алмазов.

               — Хорошо, что мы поняли друг друга, — сказал Пильман, он расценил ответ Алмазова как полное согласие и проявление подчинения.

               Алмазову не понравилась кровожадная ухмылка Пильмана. От такой улыбки и у здорового человека дыхание перехватит, а Алмазов чувствовал себя плохо, простудился, наверное, во время прогулки под дождем. Приходилось внимательно контролировать себя, чтобы не чихнуть  лишний раз.

               — А кстати, — продолжил Пильман почти ласково. —  Есть ли у вас в штате сотрудники, которые, как это по-русски, «много о себе понимают»?

               — Только один. Так что не беспокойтесь, это не помешает нашему плодотворному сотрудничеству.

               — Кто такой?

               — Кирилл Панов, — сказал Алмазов, — наш старший научный сотрудник, он подавал большие надежды, но совершенно не способен участвовать в коллективной работе. У него, видите ли, свои научные интересы.

               — Какие интересы, если не секрет?

               — Он занимается пространством и временем. Почему-то по отдельности.

               — Это как?

               — Я не вникал. Эта работа не вписывается в наш план. Запретить не могу, за эту работу он денег не просит. А со своими обязанностями справляется.

               — Панов, — задумчиво произнес Пильман. — Парень, который добыл из Зоны Чучемли «золотой шар»? Кстати. Не тот ли это Кирилл Панов, который буянил на международной конференции по квантовой гравитации и чуть не сорвал ее, затеяв безумную дискуссию на пустом месте?

               — Это он мог. Так-то он тихий, но до тех пор, пока при нем не произносят ключевые слова «время» или «пространство». Только я бы не стал употреблять термин «безумная» к его теории. Наоборот, она тщательно обдумана и подкреплена множеством непротиворечивых и подтвержденных в ходе экспериментов фактов. Скорее, это вызов согласованному мнению, принятому научной общественностью. Не исключаю, что он сознательно идет на конфликт, но не потому, что стремится заработать авторитет спорщика. Панов действительно считает, что вправе выдвигать любые теории, если они явно не противоречат экспериментам.

               Пильман задумался, ему на мгновение показалось, что затея с приглашением Панова, слишком примитивна, чтобы от нее можно было ждать пользы. Неужели Мозес, наконец-то, ошибся? В первый раз. Впрочем, он сам неоднократно говорил, что его цели отличаются от задач, стоящих перед Институтом.

               — Вы дали Панову отрицательную характеристику, но привезли его с собой в Чучемлю. Почему?

               — Существует обычная современная наука. А есть еще романтическая. В Чучемле мы столкнулись с необычным явлением, для объяснения которого следует использовать не традиционные подходы. Феномен должен быть изучен различными способами, какими бы спорными они не казались. Необычное познается необычным. Не уверен, что Панов придумает «окончательное» объяснение «хармонтскому феномену», но попробовать стоило.

               — Понимаю. Забавно. Я думал, что романтики в науке давно перевелись. Сейчас непротиворечивые теории, не одобренные научным содружеством, оплачиваются крайне плохо, — сказал Пильман. — Актуальный рынок идей способны возбудить только яркие образы, не имеющие ничего общего с нашей скучной реальностью. Если ваш Панов этого не понимает, договориться с ним будет трудно.