Живая вода - Юлия Александровна Лавряшина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Наверное, ты чувствуешь это лучше меня, – согласился Арсений. – Только и ты пойми: не хочу я никакой другой.
Она попросила:
– Не уходи. Все равно не уходи.
Он поднялся:
– Мне пора.
Когда Арсений открыл дверь подъезда, навстречу пахнуло морозным паром, словно январь шумно выдохнул ему в лицо. У него сразу заслезились глаза.
«Вот мерзкая погода, – с досадой подумал он, поеживаясь. – Опять похолодало…»
Вчерашний теплый день был подарен природой именно ему, чтоб он смог промчать на санях Катю, не обморозив ее. Может быть, ей даже стало бы жарко от рассыпанных вокруг огненных мандаринов и его близости…
«Нужно было дождаться ее! – затосковал он. – Откуда она могла знать, что я вернусь?»
Но под сердцем продолжало ныть: знала. Катя знала. Так она сказала, когда Арни вернулся и в первый раз, и во второй. И уже тогда обоим было понятно, что он будет возвращаться к ней вновь и вновь… Почему же она не дождалась его?
Этот вопрос не имел смысла, нечего было и задавать. Арсений понимал почему. Ему было неизвестно другое: что теперь делать? Может, нужно было включить этого несносного Гершвина, который почему-то так действовал на Катю… Не убегать… Выпросить альбом с фотографиями… Расхвалить так и не съеденный им торт… Выкинуть еще какую-нибудь штуку… Сейчас ему не приходило в голову ничего, что могло бы ее потрясти, но, может, лишь потому, что момент все равно был упущен?
Он собирался отправиться в кафе, но ничуть не удивился, обнаружив, что вышел к Катиному дому. К своему. «Все дороги ведут…» – Он захлебнулся фразой, увидев Катю. Она лепила снеговика. Другого снеговика. И с ней была девочка. Та самая, это Арсений сразу понял.
Прислонясь к карагачу с поседевшей от мороза корой, он смотрел на них, надеясь, что его не заметят. У девочки было слишком смуглое для зимы лицо, крупные зубы, которые так и сверкали, и темные, похожие на Катины, глаза. Она разгорячилась, катая снежные комки, и выбившиеся волосы прилипли к щекам. Арсению было видно, как, присев перед ней, Катя пальцами заправила влажные пряди. Обе они все время что-то говорили, и его мучило, что он не слышит этого. Почему-то ему казался важным их разговор…
«Она больше не слышит меня, – он весь одеревенел, точно карагач, к которому Арсений прислонился, пускал в него свои побеги. – Что я могу сделать такого, чтоб она заметила меня? Теперь она видит только этого ребенка».
Он повернулся, чтобы уйти, и его ослепило тонкое, как лезвие, облако. Затейник, живущий в Арсении, подсказал, что, будь он половчее, схватил бы этот небесный меч и помчался бы завоевывать свою Снежную королеву. Если б в соперниках у него был мужчина, Арни так и поступил бы. Но он понятия не имел, как воевать с ребенком…
В вестибюле кафе, чирикая и перескакивая с места на место, уже толкались девчонки. Им хотелось мороженого даже в такую погоду. Арсений поймал себя на том, что ему уже трудно понять это желание, и огорчился.
– Привет, – сказал он Наташе, которой чаще других приходилось выполнять обязанности гардеробщицы. – Я, как всегда, опоздал… Казнить будешь?
Прямые Наташины брови немного приподнялись:
– Заявки у тебя на столе.
– Думаешь, стоит? – спросил Арсений, не обернувшись.
Ей всегда удавалось его расслышать.
– Мам! – Он махнул рукой Реме, заполнявшей разноцветным мороженым блестящие вазочки.
Она просияла:
– Пришел! Ну, слава богу!
Приплясывающие у стойки девчонки оглянулись и не обнаружили в Арсении ничего, что могло бы так обрадовать. С холодными сладкими шариками он не шел ни в какое сравнение. Скорчив гримасу их надменным затылкам, Арсений прошел к себе и упал на диван.
«Вот она – моя могила, – подумал он и усмехнулся. – Сам себе ее вырыл».
Похмелье напоминало о себе ломотой в суставах, и хотелось то ли вывернуться наизнанку, то ли сжаться и затихнуть. Равнодушные рыбьи глаза наблюдали за ним, и Арсений вспомнил, что надо бы покормить их и пустить кислород, ведь, в отличие от него, этим существам все еще хотелось жить… Но ему тошно было даже думать о том, чтоб пошевелиться. Он привычно прикрылся надеждой: может, кто-нибудь из женщин уже сделал это за него?
В голове постукивало: «Два дня, два дня…»
Но это было не больно. Монотонно. Теперь все, что с ним происходило, должно было обрести характер монотонности. Она уводила от пропасти отчаяния – шажок… еще шажок… Много-много семенящих шажков…
«Черта с два! – Арсений рывком поднялся с дивана. – Нужно ей или нет, но я сделаю это чертово джаз-кафе! Она мечтала о нем… Что-то я должен дать ей взамен… всего».
Внезапно вспыхнуло: Катя подает ему намазанную клеем полосу обоев. Ее волосы непривычно собраны в косичку, и она напоминает Арсению медсестру военной поры. На ней простенькая футболка без рисунка, а ноги – голые. Даже во время ремонта он замечал, какие у нее ноги… А может, разглядел это только сейчас… Его обрадовало то, что увиделось: «Значит, это продолжается… Не прекратилось, когда я все узнал».
Он вздрогнул от скрипа двери и вернулся в свою так и не обжитую комнату. Еще пару секунд Арсений молча смотрел на брата, сливаясь с той реальностью, что заявляла свои права. Прижавшись спиной к прикрытой двери, Юра отрывисто, по-собачьи, спросил:
– Ну? Сработало?
– Что? А-а… Нет. Ее не оказалось дома.
– И ты ушел? – Юрка задышал так тяжело, что это стало слышно даже на расстоянии.
– Два дня осталось. Слишком мало.
– Два дня до чего?
– До ее свадьбы. Моя жена выходит замуж. Абсурд.
Губы у Юрки всегда были синеватыми и тонкими. Когда он волновался, они совсем исчезали.
– И что теперь? Все как есть? Так и останется?
Его взгляд затравленно метнулся в сторону. Не поймав его, Арсений со злостью спросил:
– А как еще? Что я могу поделать? Я попытался…
– Чего ты попытался?! Дождаться ее не мог?
Черный провал его рта пугал Арсения все больше. Он как завороженный смотрел в эту странную трещину на лице брата, силясь понять, отчего тот так распаляется. Под глазами у Юрки за несколько лет уже впечатались темные полукружья, но Арсений знал, как и все в семье, что о лечении не стоит и заговаривать. Это приводило Юрку в бешенство, и потом он неделями отмалчивался.
Все старательно скрывали от Ремы, как в действительности плохи его дела, и обычно говорили, посмеиваясь, что «пацан опять
