Огниво Рассвета - Алексей Будников

Едва последний уголок плаща внезапно объявившегося делового партнера покинул тронную залу, как по ней, вдогонку, раздался басовитый приказ:

— Следующий!

Пробуждение далось нелегко. Разум еще некоторое время пребывал в состоянии полусна, отчего я толком не чувствовал ни рук, ни ног, ни тверди под собой. Тяжело разомкнулись веки, и глаза, заместо ожидаемого синего, далекого неба, узрели распростершийся над ними плоский, составленный из молодого дерева потолок, с линиями застоявшейся пыли между досок. Сказать, что я удивился такой картине — значит не сказать ничего, однако затуманенная голова не позволяла мне сейчас о чем-то помыслить. Это окутавшее рассудок смятение удалось рассеять, лишь когда, спустя десяток секунд моего бестолкового взирания в дощатый потолок, по нему бесстрастно прошуршала, словно ведомая незримым подметальщиком, небольшая щетка для мытья посуды. После этого слабость в теле вмиг растаяла, а ошеломленные глаза широко раскрылись.

Я аккуратно приподнялся на локтях, перевалившись набок, и попытался оглядеться своим слегка плывущим взглядом. Как оказалось, все это время моя плоть возлегала на приставленной к стене и укрытой белоснежной периной кровати, внутри не самой просторной, сколоченной из очищенных древесных стволов лачуги. По правую руку расположилась лакированная дверь, под которой, у самого порога, виднелся окантованный железом люк, ведший, по всей видимости, в погреб. На нем, столь же невозмутимо, как и виденная мною несколькими секундами ранее щетка на потолке, сама по себе трудилась швабра, изредка забредая на приставленную рядом тумбу с полной вазой ромашек.

К противоположной, украшенной узорчатым красно-черным гобеленом стене был приторочен высокий сливочного цвета сервант, просторный комод и напольное овальное зеркало-псише. Также, заметно выделяясь чернильно-черным силуэтом, мутно полыхал небольшой камин, от которого, несмотря на его сравнительно скромные размеры, исходил весьма ощутимый жар. На железной перекладине над пламенем висел покрытый сажей чайник.

Что же касается стены напротив меня, то ее практически полностью занимало панорамное окно с парой форточек, под которым разместился массивный бурый стол на пухлых витых ножках. За ним, спиной ко мне, сгорбившись восседал седой человек в невзрачной кофейного цвета пенуле, что-то усердно вычерчивавший гусиным пером. И, вероятно, не ведавший о моем пробуждении.

Но мне отнюдь не хотелось его окликивать, вопрошать, кто он такой и где я очутился. Отчего-то больше прочего я сейчас желал как можно скорее покинуть стены этой лачуги и впредь никогда не встречаться с сидевшим впереди писарем. Неизвестно, для каких целей я ему вдруг занадобился. Едва ли кто-то исключительно из благодушных побуждений решился бы приютить в своем доме ободранного, окровавленного, возлегающего на груде камня, пепла и костей незнакомца. Во всяком случае, я бы точно не решился. А вот если моя персона втихую исчезнет из его дома, то такое развитие событий едва ли послужит мне во вред. Какого-нибудь мальчишку-слащавца за подобный поступок бы точно съела совесть, но не меня. И ежу понятно, что после творившегося в подземелье кровавого пиршества, гудевшего и грохотавшего, наверняка, на лигу окрест, проявлять участливое отношение к выползшему из этого Омута лохмотнику простой человек не станет. В таком случае следует ожидать пристального внимания скорее со стороны короны или Лугов. А о подобном знакомстве я сейчас мечтал в последнюю очередь… Да, недавняя встреча с самой Смертью сделала меня еще более осмотрительным.

Я осторожно осел на постели. Благо, лежбище не стало предательски скрипеть или шуршать покрытием. Однако случился иной, менее ожидаемый мною эпизод, от которого чуть не затрещали в момент сжавшиеся в оскале зубы. Совершенно позабытое раненое плечо не преминуло напомнить о себе в самый неподходящий момент, вспыхнув режущей болью от локтя до самой шеи. Мне едва удалось проглотить так и норовивший выскочить из глотки мучительный всхлип.

Плащ с меня, как оказалось, сняли, равно как и рубашку, и на голом теле красовался ладно обмотавший плечо и часть груди полотняный бинт с обширным багряным пятном. Впрочем, перевязи подверглась не только рана от арбалетного болта. Правое предплечье и живот от нижних ребер до самого таза также были увиты белыми лентами — видно, случай в пещере не дался мне совсем без увечий. Хотя особой боли от этого я не ощущал, а посему могу предположить, что бинт наложили, скорее, ради профилактики. Видно, этому человеку я был нужен живьем. Но для чего? — ответ на этот вопрос мне решительно не хотелось узнавать.

Похоже, бежать придется практически нагим, а учитывая, что солнце, если судить по пробивавшимся сквозь окно косым лучам, поднялось еще не слишком высоко, такой поход вряд ли окажется приятным. Но не страшно, и не такое миновали. День разгорится, потеплеет, а уж одежду мне найти труда не составит.

Я тягуче встал — обнаженные стопы повстречались с мохнатой овечьей подстилкой, но спустя шаг уже оказались на холодном и гладком паркете. Дверь, если меня не обманывали глаза, не была заперта ни на щеколду, ни на повисшую с рамы цепочку. И данному событию я был несказанно рад. Не придется возиться с замками, что едва ли, при всей моей сноровке, явилось бы абсолютно бесшумным процессом. Мне оставалось лишь приоткрыть створку и ступить за порог, а там уже нестись со всех ног, желательно в какую-нибудь чащу или болото. Главное, чтобы мой пленитель не прознал о бегстве раньше времени и не застал мою полуголую фигуру мчащейся по открытому полю.

Но, разумеется, все прошло совсем не так, как бы мне того хотелось. Когда до спасительной створки оставалось чуть больше шага, швабра, досель мирно сметавшая с угла паутину, резко двинулась вбок, за секунду протиснувшись под дверную ручку и наглухо подперев выход. Я растерянно врос в землю. Мой план за мгновение рассыпался прахом.

— Ты куда-то спешишь? — раздался из-за спины спокойный чистый голос.

— Слушайте, — я моментально обернулся, нервно забормотав в ответ, — я не знаю, кто вы…

— Вильфред Форестер, — старик перебил меня, перегнувшись локтем через спинку стула. Большими молочными камнями сверкнули раздувавшие мочку уха широкие серьги. Белая, равно как и сжимаемое в деснице перо, окладистая борода старика кончиком ниспадала на плечо. Нос, спинка которого была прямым продолжением линии лба, являлся истоком для двух выбегавших из ноздрей седых ручейков-усов. Серебристые глаза смотрели холодно, словно пронзая меня насквозь. — Будем знакомы.