Эта тварь неизвестной природы - Сергей Владимирович Жарковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не совершив одну ошибку, капитан Алёшичев был внутренне готов совершить другую. Ведь он не в первый раз был в разведке, он выжил уже четырежды, и само по себе наблюдение, что все странные места с молниями, глушащими на выбор любого невезучего в цепи, увеличенной силой тяжести, размазывающей переднего в кашу, воздушными вихрями, разрывающими людей на части, все эти невидимые места обязательно обозначены какими-нибудь продуктами земной цивилизации. Ящиком с консервами. Кучей битого кирпича. Обвалившимся сто лет назад капониром. Ржавым остовом тракторного мотора. Или вот такой полосатой пустой будочкой, велением устава созданной для утончения издевательства над озверелым, — от майской асфиксии жары, от мокрой простыни осеннего ветерка, от стальной зимней пурги, от африканской пытки летней мошкарой — всеми забытым солдатом-регулировщиком.
Капитан Алёшичев, в прошлой жизни — командир группы подвоза и заправки горючего «правого старта» 9-й площадки не хуже любого сапёра знал, что такое боевая ошибка и сколько она стоит. Знал, что перейдя черту ошибки (щелчок механизма поджига детонатора, хлопок сорванного вентиля на горловине клапана дренажной магистрали), ты можешь, конечно, рыпнуться, и даже обязательно рыпнешься, ибо надежда есть главный человеческий безусловный рефлекс, но лучше потратить эти полсекунды по их назначению: сказать «Бля, всё, п****ц!»
Алёшичев рыпнулся.
— Атаев… — сказал он. Поздно. Что-то Из Книжки Про Дьявола больше не церемонилось, с размаху впилось в сердце зубами. Алёшичев почему-то ждал (надеялся?) чудовищного хлопка гигантской чугунной сковородой усиленной гравитации по кабине, убивающей мгновенно, и успел удивиться, что передние колёса нависли над замаскированной бездной, и успел ужаснуться, а потом мысль о какой-то реке почему-то пришла в голову, мешая отдать безнадёжные команды «стоп» и «полный назад», мешая даже выругаться. Потому что — глубоко. Наверное реки бывают очень глубокими, потому и река, а моря Алёшичев никогда не видел, так сложилась его жизнь. Не повезло ему увидеть море. Но повезло в другом — Беда-Зона бесконечной своей, хотя ещё и незрелой, властью дала не полсекунды после щелчка, а две.
— Э? — переспросил Атаев, гордый горский водитель. «У меня дом свой, видеомагнитофон и тринадцать кассет к нему, товарищ капитан, мне всё по жизни пох!»
— Всё, Атаев, п****ц, — сказал Алёшичев вместо остального, бесполезного, сказал правду, и на лобовое стекло прыгнул со скоростью смерти бетон, а Атаев, человек с очень быстрой реакцией, ещё кричал, топая по педалям, дёргая рычаг скоростей, но ничего уже было не нужно, ни рычаги искать, ни педали беспокоить, ни кричать: кричи, не кричи, попались. Но я тоже буду кричать, потому что необходимо же выразить как-то своё отношение… Свой протест. Бетон (с огромным количеством трещинок, забитых изморозью, и вот следы подошв рыбинского феномена прямо в лицо летят, это мы на них летим, в бетоне невидимая яма, хотя это вполне целый бетон, трещинки поверхностные, а мусора много, даже на самом чистом полу если лежишь, всегда замечаешь много мусора) ворвался в кабину, не разбив стекла, и Алёшичев и Атаев сжались на сиденьях в ожидании удара, обрыв ведь был как в пропасть, аж невесомость прыснула холодом в пах, и вот всё, чернота, яма, нет, ещё падаем; вода?! Не вода, но дышать нечем, тонем, тонем, тонем в земле, заживо хоронят, нас всех заживо хоронят, мама, мама, мама-а-а!
За спиной Мантяя грянул многоголосый страшный визг.
Мантяй подпрыгнул на месте, ноги подвернулись, и он упал. Грыканье мотора «шестьдесят шестого» оборвалось, но визг, вой и выкрики в несколько (в пять?) глоток усиливались, усиливались ещё и ещё, набирая мощь и ужас, и откуда-то — дыхание. Как так долго можно кричать?
Мантяй вскочил на карачки, и на карачках же развернулся налево кругом. Видимость оставалась прекрасной, как есть всё было видно. Но с машиной что-то одновременно и происходило — и произошло, хотя понять происходяще-произошедшее Мантяй до конца не смог, ни сразу сейчас, и никогда потом.
Из бетона (там, где должна была стоять — ехать — машина) торчала как бы пирамида с метр высотой. Это первое. Но это была не пирамида, а кусок борта, крыши и задней стенки кунга. Как будто машина провалилась (в бетон) в воду (в бетон), оставив на поверхности только маленькую свою часть, треугольничек себя. Это раз.
Одновременно, если, скажем, моргнуть или протереть глаза, или хотя бы чихнуть, — пирамидка оставалась, но возникала и машина целиком над ней, и эта машина ехала, стоя на месте, как по соответствующей уставной команде «на месте ехай марш!», и нормально горели фары… А потом если чуть повернуть голову — опять машины нет, провалилась, и только кусок от неё на поверхности из бетона, прозрачно побеленного изморозью, торчит. Это два.
А снова моргнуть — и опять машина целая едет на месте. А потом опять только задний кусок, пирамидка. И — раз, и — два. И раз, и два. Раз-два, раз-два.
— Ма-ма-мам-ма-ня.
Как под лёд ушли… Как пальцем в стрептококковую эктиму попали… (Слов таких Мантяй не знал, но стрептодермии накушался на всю жизнь, протыкал на целую фалангу себе в шее дыру.) Как ночью ногой в открытый люк канализации…
Почему они так кричат, почему они всё ещё кричат, ведь их же засыпало… завалило… Провалились…
— Мамочка, — повторил Мантяй. Видение Тамары в ночной рубашке, сонной, горячей, душистой, открывающей ему дверь ранним утром, возникло перед ним, он отогнал его, помахав однопалой рукавицей перед лицом. Я же один, я не смогу их вытащить. Задний борт же глухой, они уже под землёй, если они провалились, там же жижа должна быть, на яму непохоже, как под лёд провалилась машина, и края сразу затянулись… Как они кричат. Почему? А я жив.
А как я не заметил этой ямы, я же прямо по ней прошёл?! Я феномен потому что.
Приближаться к машине он не собирался, не-ет. Ему на ноги-то было страшно встать. Когда ты на тонком льду, надо обязательно ползком… Каждый рыбинец знает это. Интересно, где мои коньки? Сколько я про них не вспоминал, сто лет, лет пять. От Кораблестроителей до Волги три минуты, прямо в коньках из дома бегали. Если влетел на тонкое, то надо сразу лечь, всё. Блин, опять машина на виду вся, и колёса крутятся на месте. Раз-два, раз-два… В глазах двоится, может? А-а-а, это
