Философская драма. Сборник пьес - Валентин Герман

Затемнение.

Каифа и его помощник (который входит)

КАИФА: Ну что? Взяли этого… Га-Ноцри или… Назарея… как там его?

ПОМОЩНИК: Взяли, господин. Он – у нас, в узилище.

КАИФА: Шума не было?

ПОМОЩНИК: Совсем немного. Главное – местные жители этого не видели.

КАИФА: Да? Хорошо. А скажи-ка мне: что там вообще известно об этом Назарее? Какие-нибудь подробности…

ПОМОЩНИК: Ну что… Учит он народ.

КАИФА: Чему учит?

ПОМОЩНИК: В общем-то, как бы сказать… добру учит.

КАИФА: Добру?

ПОМОЩНИК: Вроде как – добру.

КАИФА: Это хорошо!.. А ещё что?

ПОМОЩНИК: Ну… Сходится к нему множество учеников его и много народа – из всей Иудеи, из Иерусалима, из приморских мест…

КАИФА: Из каких?

ПОМОЩНИК: Из Тирских и Сидонских…

КАИФА: И всех он учит добру?

ПОМОЩНИК: Не только. Некоторые приходят его послушать, а некоторые – исцелиться от болезней своих. А также и страждущие от нечистых духов.

КАИФА: Даже так?.. Ну и что? Исцелялись?

ПОМОЩНИК: Исцелялись. Во всяком случае – так говорят.

КАИФА: Интересно… И как же он исцеляет? Он – что? – врач?.. И – лекарства какие-то у него есть? Снадобья?..

ПОМОЩНИК: Нет. Он не врач, и лекарств у него никаких нет.

КАИФА: Как же он исцеляет?

ПОМОЩНИК (пожав плечами): Духом святым!..

КАИФА: Как же он дозирует этот дух? Или он исцеляет сразу всех, скопом?

ПОМОЩНИК: Не знаю, господин. Говорили, что там весь народ искал повода прикасаться к нему, потому что от него исходила некая сила и исцеляла всех.

КАИФА (задумчиво): Исцеляла всех… Вот что!.. Этого «целителя»-самоучку наш Синедрион приговорит к смерти, но этот приговор должен быть утверждён римской властью. Позаботься о том, чтобы наша бумага попала на подпись к тетрарху, а не к прокуратору Пилату. Понял?

ПОМОЩНИК: Какая разница?

КАИФА: А разница та, что тетрарх, вроде бы здоров, а прокуратор Пилат страдает неизлечимой гемикранией… Как бы он не воспользовался услугами нашего бесплатного лекаря… И тогда все наши усилия по его устранению из Иудеи пойдут прахом. Понял?

ПОМОЩНИК: Понял, господин…

Затемнение.

Крытая колоннада с мозаичным полом. Фонтан и кресло возле него.

Входят Понтий Пилат и его секретарь.

ПИЛАТ (сам с собой): О боги, боги!.. За что вы наказываете меня?.. Моя голова, голова!.. Да, нет сомнений, это она, опять она, непобедимая, ужасная болезнь… гемикранИя, при которой болит только полголовы… но зато так, что кажется, что голова разрывается надвое… От неё нет средств, нет никакого лекарства, никакого спасения… Нет спасения… Попробую-ка вообще не двигать головой…

Осторожно садится в кресло и протягивает, не глядя, руку в сторону; секретарь почтительно вкладывает в руку кусок пергамента, Пилат искоса бегло просматривает его и возвращает секретарю.

Подследственный – из Галилеи? К тетрарху дело посылали? Это же по его ведомству.

СЕКРЕТАРЬ: Да, прокуратор.

ПИЛАТ: Что же он?

СЕКРЕТАРЬ: Он отказался дать заключение по делу и смертный приговор Синедриона направил на Ваше утверждение.

ПИЛАТ (помолчав): A-а… Вечная история… Никто не хочет брать ответственность на себя!.. Приведите обвиняемого.

Двое легионеров вводят Иисуса со связанными за спиной руками и ставят перед прокуратором.

ПИЛАТ: Так это ты подговаривал народ разрушить ершалаИмский храм?

ИИСУС (слегка подавшись вперед): Добрый человек! Поверь мне…

ПИЛАТ (перебивает): Это меня ты называешь «добрым человеком»? Ты ошибаешься. В ЕршалаИме все шепчут про меня, что я – свирепое чудовище, и это совершенно верно. Кентуриона Крысобоя – ко мне!

Входит высоченный гигант.

Преступник называет меня «добрый человек». Выведите его отсюда на минуту, объясните ему, как надо разговаривать со мной. Но – не калечить.

Марк Крысобой махнул рукой арестованному, чтобы следовал за ним, и они выходят со сцены.

Ах, как же мне хочется подняться, подставить висок под струю фонтана… и – так замереть… Но я знаю, что это мне не поможет… Не поможет…

Крысобой с Иисусом возвращаются; на лице Иисуса появилась красная полоса от хлыста.

ПИЛАТ: Имя?

ИИСУС: Моё?

ПИЛАТ: Моё мне известно. Не притворяйся более глупым, чем ты есть. Твоё.

ИИСУС: Иешуа.

ПИЛАТ: Прозвище есть?

ИИСУС: Га-Ноцри.

ПИЛАТ: Откуда ты родом?

ИИСУС: Из города ГамалЫ.

ПИЛАТ: Кто ты по крови?

ИИСУС: Я точно не знаю. Я не помню моих родителей. Мне говорили, что мой отец был сириец…

ПИЛАТ: Где ты живёшь постоянно?

ИИСУС: У меня нет постоянного жилища. Я путешествую из города в город…

ПИЛАТ: Это можно выразить короче, одним словом – «бродяга»… Родные есть?

ИИСУС: Нет никого. Я один в мире.

ПИЛАТ: Знаешь ли грамоту?

ИИСУС: Да.

ПИЛАТ: Знаешь ли какой-либо язык, кроме арамейского?

ПИЛАТ: Так это ты собирался разрушить здание храма и призывал к этому народ?

ИИСУС: Я, до б… я, игемОн, никогда в жизни не собирался разрушать здание храма и никого не подговаривал на это бессмысленное действие.

ПИЛАТ: Множество разных людей стекается в этот город к празднику. Бывают среди них маги, астрологи, предсказатели и убийцы, а попадаются порою и просто лгуны. Например, ты, как выяснилось, – лгун. Тут записано ясно: подговаривал разрушить храм. Так свидетельствуют люди.

ИИСУС: Эти добрые люди… игемОн… ничему не учились и всё перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И всё из-за того, что он неверно записывает за мной.

Пауза.

ПИЛАТ: Повторяю тебе, но – в последний раз: перестань притворяться сумасшедшим, разбойник. За тобою записано немного, но записанного достаточно, чтобы тебя повесить.

ИИСУС: Нет, нет, игемОн!.. Ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там записано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты, прошу тебя, свой пергамент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал.

ПИЛАТ (брезгливо): Кто такой?

ИИСУС: Левий Матвей. Он был сборщиком податей, и я с ним встретился впервые на дороге в Виффагии, там, где углом выходит фиговый сад, и разговорился с ним. Первоначально он отнёсся ко мне неприязненно и даже оскорблял меня, то есть – думал, что оскорбляет, называя меня почему-то собакой… Я лично не вижу ничего дурного в этом добром звере, чтобы обижаться на это слово… Однако, послушав меня, он стал понемногу смягчаться. Наконец, бросил деньги на дорогу и сказал, что пойдёт со мною путешествовать…

ПИЛАТ (усмехнувшись и обращаясь к секретарю): О, город ЕршалаИм!.. Чего только не услышишь в нём! Сборщик податей, вы слышите, бросил деньги на дорогу!..

ИИСУС: А он сказал, что деньги ему отныне стали ненавистны. И с тех пор он стал моим спутником.

ПИЛАТ (после мучительного для него молчания): Он стал твоим спутником?

ИИСУС: Да.

ПИЛАТ: Левий Матвей?

ИИСУС: Да, Левий Матвей…

ПИЛАТ: А вот что ты всё-таки говорил про храм толпе на базаре?

ИИСУС: Я, игемОн, говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины. Сказал так просто для того, чтобы было понятнее.

ПИЛАТ: Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказывая про истину, о которой ты не имеешь представления? Что такое истина?

Тихо про себя.

О боги мои! Я спрашиваю его о чём-то ненужном на суде… мой ум не служит мне больше… Яду мне, яду!..

ИИСУС: Истина, прежде всего, в том, что у тебя болит голова и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чём-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдёт.