Полет дикого гуся. Изыскания в области мифологии - Джозеф Кэмпбелл

низвергнуты.

Очевидно, что мы имеем здесь, в мифологической трактовке, по существу, то же представление о связи индивидуальной воли с управлением социальным и космическим порядком, которое мы находим в греческой традиции, где оно обычно представлено, однако, в человеческих категориях. Идея высокомерия, индивидуального безрассудства и необходимости, которую судьба или рок навязывает даже богам, проходит через философскую и религиозную мысль всех высоких цивилизаций. Существует нравственный закон, и ему необходимо подчиняться. На Дальнем Востоке эта идея представлена идеей Дао, «пути», явного хода, смысла или значения вселенной: проявление неумолимых законов, посредством которых все связаны вместе, как различные функционирующие органы единого могущественного организма. В Индии этот связующий принцип – Дхарма. Это слово происходит от корня dhṛī, означающего «поддерживать»; ибо Дхарма, «закон», является опорой вселенной, и тот, кто знает и без сопротивления выполняет свою собственную Дхарму (свадхарму), обязанности, возложенные на него обстоятельствами его рождения, сам становится опорой, исправно функционирующим органом вселенского бытия. Библейская легенда о грехопадении – это тоже история о высокомерии и падении титана, человека, который осмелился следовать своей воле вопреки закону, навязанному в данном случае не вселенной, а создателем вселенной, Богом Отцом. Человек здесь – дитя, непослушный ребенок, которого буйный родитель запер за порогом, обрекая на мучительное замерзание. И мы знаем, что даже в эпоху Возрождения, когда Европа, достигнув поры отрочества и обретя готовность к тому, чтобы оставить эту детскую сказку в прошлом, приняла близко к сердцу понятие humanitas и отважилась на авантюру и повернулась к Отцу спиной: мы знаем, что в этот великий и смелый век даже такой могучий титан, как Микеланджело, дрогнул перед осознанием того, что он сделал. Помыслив, в конце концов, о Страшном суде, он сочинил следующие строки:

По благости креста и божьих мукЯ, Отче, жду, что удостоюсь рая;И все ж, пока во мне душа живая,Земных утех все будет мил мне круг.

И мы также хорошо знаем, как эти необузданные титаны могучих видений Шекспира разбились, один за другим, об окольцевавшие мир скалы.

Данная модель была воспринята во всей области земледельческой неолитической мандалы-психики, окольцованной космическим змеем, который и искушает человека решиться, и распинает его, когда он наконец решается. В этой главе своей истории титан полностью находится в плену мандалы; ее символы действуют на него по своему усмотрению как внутри, так и вне его. По-прежнему имея для него значение, они давят на него со всех сторон, пока он не сломается.

Рис. 13. Свастика на груди Амиды, «Будды неизмеримого света», в позе медитации. Япония, XIII в.

Вторая стадия трансформации титана – это та, на которой он рассеивает и уничтожает эту силу для себя, а ни для кого другого. Именно к такого рода триумфу стремились в Индии «лесные философы», которые отвергали и презирали не только земные боли и удовольствия, но и ад и небеса. «Первым условием йоги является отказ от плодов действий, будь то в этом мире или в следующем»8081. А в классическом труде по этому вопросу, Йога-сутре Патанджали, мы читаем, что когда йог начинает прогрессировать в деле аскезы, направленной на отказ от мира и преодоление мира, то начинает слышать искушающие его голоса:

Пусть господин располагается здесь! Это наслаждение так желанно! Эта девушка так привлекательна! Этот эликсир предотвращает старость и смерть! Эта колесница может двигаться по воздуху! <…>

Йогину, который слышит такие призывы, следует углубиться в созерцание дефектов привязанности: «Поджариваемый на ужасных углях сансары, блуждающий во тьме рождений и смертей, я каким-то образом приблизился к светильнику йоги, рассеивающему мрак аффектов. А эти вихри чувственных объектов, порожденные страстным влечением, выступают препятствием [свету]. Почему же я, тот, кто поистине обрел свет, должен обманываться этой жаждой погони за чувственными объектами и превращать себя в топливо для огня сансары, разгорающегося вновь? Прощайте же, чувственные объекты! Вы подобны грезам, влекущим к себе несчастных людей».

Укрепившись таким образом в решимости, пусть [йогин] практикует сосредоточение. Не воссоздавая привязанности, пусть он не испытывает также и тщеславия: «Я так желанен даже богам!»82

Для тех, кто к приключениям еще не готов, боги ограждают и охраняют мир. Однако те, кто созрел, переживают тех же богов во сне и видении как просто имена и формы (nāmarūpam), не более и не менее реальные, чем имена и формы, известные бодрствующему сознанию. Но в глубоком сне оба мира – мир бодрствующего сознания и мир сна и видения – растворяются. Разве невозможно тогда, не теряя сознания, войти в сферу глубокого сна и там увидеть, как растворяются миры – боги, сны и все остальное? Это и есть триумф йоги. И после этого уже нельзя смотреть на мир с каким-то страхом и благоговением добродетельного гражданина мандалы, который еще не видел, как сам Бог вместе со своей вселенной испаряется, как роса на рассвете. Читаем в знаменитом буддийском тексте:

Звезды, темень и свет,Марево, иней и пузырь на воде,Сон, молния и облако —Именно так и дóлжно взирать на происходящее83.

Здесь происходит отъединение от мести. Вся мандала мезо-микро-макрокосма растворяется, и индивидуум, выжегший из себя так называемые неисправности (kleśa) – или, как мы могли бы сказать, энграммы своего культурно и биологически обусловленного характера, – теперь переживает целостность абсолютно непривязанного сознания в первозданном состоянии, называемом kaivalyam, «изоляция». Вселенная была отвергнута как бессмысленное заблуждение, не имеющее ничего общего с миражом собственного горизонта, и было реализовано то трансцендентное состояние, которое Шопенгауэр прославил в конце своего magnum opus, написав, что «для того, в ком воля обратилась и отринула себя, этот наш столь реальный мир со всеми его солнцами и млечными путями – ничто»84.

Согласно Мандукья-упанишаде, мир состояния бодрствования следует отождествлять со звуком А слога АУМ; мир сновидений (то есть рай и ад) – со звуком У; а глубокий сон (состояние мистического единения знающего и известного, Бога и его мира, скрывающего семена и энергии творения: это состояние символизируется центром мандалы) – со звуком М85. Душа будет движима этим слогом АУМ и одновременно отталкиваться от него в тишину, из которой она поднимается и в которую она возвращается, когда произносится. Медленно и ритмично. АУМ-АУМ-АУМ.

Эта тишина – то место, где мы находимся меж двух мыслей.

Мир, вся Вселенная, ее бог и все остальное, стали символом, ничего не обозначающим: символом без значения. Ибо приписывать значение любой его части означало бы ослабить его силу, и тогда стрела души оказалась бы только в сфере значения, как душа шамана – среди предков или христианина – среди святых и ангелов. Лук, чтобы функционировать как лук, а не как силок, не должен иметь никакого значения в себе или в любой своей части – кроме того, что он является инструментом