Молния Господня - Ольга Михайлова

В начале декабря на неделю зарядил дождь. Инквизитор ждал зимы, но она задерживалась. Просыпаясь каждое утро, он сетовал на отсутствие снега и мороза. Джеронимо не любил зиму, но понимал, пока она не пройдёт — весны не дождаться.

Шестого декабря, в день памяти чудотворца Мир Ликийских, почивающего ныне в апулийском Бари — князь-епископ Клезио устроил небольшой приём для избранных. Мессир Империали и синьор Леваро, разумеется, получили приглашения, и по приходе выслушали от его преосвященства самые искренние слова восхищения воцарившимся в городе порядком и превосходной деятельностью инквизиции.

При этом вечер у князя-епископа свидетельствовал об изменившемся отношении к инквизитору. С ним больше не заигрывали дамы, на сей раз выбравшие куда более скромные одеяния, нежели те, в каких они красовались на балу у Вено, мужчины косились на него с опаской и чурались. Последнее аутодафе и связанные с ним ужасающие обстоятельства чрезвычайно шокировали и словно отрезвили общество. Донна Бьянка Гвичелли и синьора Делия Фриско были облачены в тёмные, почти монашеские платья, обе держались вместе и на их лицах застыло одинаковое выражение растерянного недоумения, словно они пытались понять нечто запредельное. Несвойственное этим лицам умственное усилие так исказило их привычные черты, что донну Бьянку инквизитор вначале просто не узнал, тем более, что её обычное возбуждение и вечная взвинченность сменились апатичной летаргией.

Компанию Вианданте составляли только сам хозяин, донна Альбина Мирелли, Элиа Леваро да ещё — недавно оправившийся после болезни и только начавший выезжать мессир Винченцо Дамиани, друг князя-епископа, аристократ и собиратель редких книг. Все остальные сторонились инквизитора. Самого Вианданте это неожиданное обстоятельство приятно изумило и привело в состояние безмятежного благодушия, столь свойственного обычно монашескому сословию. Донна Мирелли похвалилась своими новыми книжными приобретениями, и Империали с воодушевлением рассказал мессиру Дамиани и донне Альбине о том, как однажды в Болонье ему посчастливилось приобрести первое издание «Кансоньере», вышедшее из типографии Альдо Мануцио, а спустя день, когда он после храмовой проповеди направлялся в монастырь, в лавке Гвидо Портофино ему попалось прекрасной сохранности первое печатное издание «Комедии» 1472 года! Везёт так везёт. Там же он купил и «Strix», «Ведьму» — трактат Джанфранческо Пико делла Мирандолы, племянника принца Джованни. Глубокий труд и весьма содержательный. Сначала он был напечатан по-латыни, в 1524 году — на итальянском. Предисловие к изданию 1524 года было написано доминиканцем Альберти, которого Джеронимо знал лично, ибо этот умнейший учёный муж и поныне преподает в Болонье.

Мессир Дамиани заметил, что этот труд ему знаком и там попадался ряд весьма спорных положений. Особенно об инкубах. «Но оно не противоречит „Malleus Maleficarum“», улыбнулся Вианданте. Сам он, болтая с гостями Клезио, забавлялся ещё и тем, как старательно отводил и прятал глаза от донны Альбины несчастный Элиа, специально занявший место рядом с мессиром Дамиани, закрывавшим его от старухи. Но раз он всё же встретился с ней глазами, и его снова бросило в жар. Однако в глубоких глазах донны Альбины никакого замешательства не было.

Постепенно Элиа успокоился, чуть пришёл в себя и расслабился, и тут озирая толпу дам, вдруг поймал себя на странном чувстве омерзения, на миг представив себе, что каждая из них, получи она приглашение на вечеринку Траппано, была бы только обрадована и польщена… Неожиданно ощутил неясный внутренний трепет, прошедший по всему телу, от самой макушки до пяток, потом в его глазах на какое-то мгновение померк свет, он почувствовал, как стеснилось дыхание… Ему на запястье легла рука Джеронимо. «Тебе дурно, Элиа?» Леваро с трудом медленно вздохнул полной грудью, в глазах просветлело.

«Нет-нет, всё в порядке».

Он снова окинул глазами толпу женщин и онемел. Господи, что это? Уродство и топорность этих лиц внезапно открылись перед ним во всей своей неприкрытой наготе. «Черт возьми, а ведь, и вправду, жабы… Как же я раньше-то не видел?» Никогда ещё жестокая правота Джеронимо не казалась ему столь несомненной. Леваро прикрыл глаза, и в размытом свечном пламени ему померещилась донна Лаура… «Тот лавр не наградит поэта пыл, от молний не послужит он покровом…» Лавр… Вот Джеронимо и вправду потерял — лавр, (Аlloro — лавр, ит.) а он? А что, собственно, она дала ему, кроме нескольких приятных часов в постели? Он мог получить то же самое где угодно… а то и вовсе обойтись. Он был обязан ей сначала познанием бездны своего предательства, потом — бездны разочарования, а несколько дней назад ощутил и третью бездну — бездну отчуждения от собственных детей, почти утративших чувство родства с ним, отцом, не знавшим их и не находящим с ними общего языка. С тех пор, как они вернулись с их совместного пикника, они задали ему не более трех вопросов — и все они были одинаковы: «Увидят ли они ещё мессира Империали?» Почему за один вечер тот занял в их сердечках больше места, чем он, отец? «Да просто потому, что тебе, вечно занятому своими делами и любовными неурядицами, не было дела до них. Вот и всё».

Общение с Джеронимо как-то незаметно научило Элиа искать причины происходящего с ним в себе самом, не кивая на внешние обстоятельства. Что он мог находить в этих уродках? Теперь Элиа понимал это. Он был плебеем — и смотрел на них глазами восхищенного плебея. Как же, аристократки! Повстречай он таких в городской таверне — испугался бы, но тут, в высшем свете, видел в них нечто особенное… Идиот. В пополанках он встречал порой и благородство, и обаяние, и грацию. А что здесь, кроме свинского распутства? Плебей, ничтожество, глупец. Леваро вздохнул и подлил себе вина. Потом, чтобы отвлечься от грустных мыслей, тихо спросил у Вианданте, что за книга, о которой он рассказывал донне Мирелли и мессиру Дамиани?

— Джанфранческо Пико делла Мирандола? — спросил тот, — он выпускник Феррары. В своем труде «Strix» он особо отмечает, что для ведьм большее удовольствие вызывает соитие с инкубом, чем с человеком. Для объяснения он цитирует высказывание инквизитора Дикасте: «Ведьмы заявляют, что получают такое удовольствие, с которым не сравнится ничто на земле» Он полагает, что это происходит по нескольким причинам. Во-первых, из-за того, что эти злые духи принимают необычно привлекательный внешний вид; во-вторых, из-за необычайных размеров их членов — la grandezza straordinaria de membri, с помощью которых они вызывают наслаждение в интимных местах. Кроме этого, демоны притворяются, что они сильно влюблены в ведьм, что для этих глупых порочных женщин является самым дорогим и важным на свете.

В части же 2, в главе 4 «Malleus Maleficarum» на вопрос, бывает ли половое наслаждение с инкубами больше, чем с мужчинами, отцы Шпренгер и Инститорис говорят: «хотя естественный порядок не говорит за то, чтобы оно было большим, но, по-видимому, этот искусник в признаках пыла и известного темперамента может возбуждать в ведьмах немалое сладострастие». Святые отцы лаконичны и избегают ненужных уточнений, которые позволяет себе младший Мирандола. Неожиданно Вианданте снова заметил того человека, что видел на балу у Вено. Элиа назвал его капелланом, но имени его Джеронимо не запомнил. Тот смотрел на него всё теми же встревоженными и больными глазами, что и в прошлый раз, и, как показалось инквизитору, прилагал некоторые усилия, чтобы оказаться поближе, но подойти не решался.

Между тем, молодой Марио, племянник мессира Дамиани, поприветствовал брата своего отца, и попросил разрешения к ним присоединиться. За ним подошли глава магистрата Вено, судья Чинери и высокий человек с умным лицом, которого инквизитору представили, как местного архивариуса, синьора Джанфранко Квирино. Последний низко поклонился Вианданте, но ничего не сказал, заменив слова осторожной улыбкой. При этом инквизитор отметил странный взгляд, которым обменялись Квирино и донна Альбина. В нём не было враждебности или дружелюбия, но в глазах обоих мелькнуло что-то невыразимое — скорбное и незабвенное. В это же время капеллан тоже незаметно приблизился к их столу, старательно делая вид, что смотрит в другую сторону. Марио же неожиданно наивно спросил мессира Империали, почему вокруг стало так много ведьм?

Вианданте добродушно улыбнулся юноше.

— Души оскудели, мой мальчик. В века былые люди считали, что человек рожден для обретения Царствия Небесного, для самосовершенствования, для преображения земли, а сейчас говорят — для счастья, для наслаждения… Раньше, осознав свою греховность, человек стремился преодолеть её в себе, сейчас же любое ничтожество считает себя совершенством и жаждет лишь животного самоудовлетворения. Из таких душ уходит Господь, их никогда не освящает Святый Дух. Пока душа человека полна Христом, и Иисус занимает все мысли, в голову не придёт никакая дьявольская мерзость. Но едва оскудевает душа Любовью к Господу, пустеет в ней Храм её, и тогда в храмину является Диавол. И нет такого бесовского помысла, который такая душа не приемлет, а безбожная воля не реализует. Отвергшийся Бога знает только один закон — собственной похоти, алчности да гордыни. Ведьмы — пустые души, либо жаждущие ублажения сладострастия, либо ради денег готовые убить любого, либо в безумной гордыне желающие власти над чужой жизнью да страхом людским услаждающиеся. А добавьте сюда, юноша, действие мозга, отравленного цикутой да белладонной, аконитом да чемерицей… — Вианданте поёжился.