Смерть в душе. Странная дружба - Жан-Поль Сартр

задумчивый взгляд, он был здесь, он склонился над ней: он плавал в этой большой грубой ночи, которую она ласкала кончиками пальцев, он плавает, непрочный, обычный, стародавний, я вижу сквозь него темную крепкую ферму, дорогу, бродячую собаку, все ново, кроме него, это не муж, это общая идея; я его зову, но он не спешит на помощь. Она улыбается ему, потому что им всегда нужно улыбаться, она предлагает ему спокойствие и ласковость природы, доверчивое жизнелюбие счастливой женщины; снизу она растворилась в ночи, как бы рассеялась в этой огромной женской ночи, которая таилась где-то в ее сердце: Матье; он не улыбнулся, он потер нос, этот жест он позаимствовал у брата, она вздрогнула: «Откуда эти мысли, я сплю на ходу, я еще не превратилась в циничную старуху, мне просто приснилось», слова исчезли в глубине ее горла, все забыто, на поверхности ничего не осталось, только их обоюдная спокойная общность. Одетта весело спросила:

— Ну как?

— Ни в какую. Они утверждают, что у них нет риги, но я-то ее видел, их ригу. Она там, в глубине двора. Неужели я похож на разбойника с большой дороги?

— Знаешь, — сказала она, — после четырнадцати часов поездки мы навряд ли так уж хорошо выглядим.

Он более внимательно посмотрел на нее, и под его взглядом она почувствовала, что нос ее загорается, как фара; сейчас он скажет, что у меня покраснел нос. Он сказал:

— У тебя мешки под глазами, бедняжка моя. Ты, должно быть, очень устала.

Она живо вытащила из сумочки пудреницу и внимательно посмотрелась в зеркальце, от моего вида испугаешься: при свете луны лицо ее казалось изукрашенным темными пятнами; некрасивость еще ладно, но грязь она ненавидела.

— Что будем делать? — спросил Жак в замешательстве. Она вынула пуховку и слегка провела ею по скулам и под

глазами.

— Что хочешь, — сказала она.

— Я спрашиваю у тебя совета.

Он на лету схватил руку, которая держала пуховку, и, властно улыбаясь, остановил ее. Я прошу у тебя совета, на этот раз я прошу у тебя совета, каждый раз, как я прошу у тебя совета, мой бедный друг, ты же знаешь, что все равно сделаешь иначе. Чтобы сформулировать свое мнение, ему необходимо критиковать мнение других. Она предложила наугад:

— Поедем дальше, может быть, встретим более любезных людей.

— Большое спасибо! Хватит и этих. Фу! — зло фыркнул он. — Ненавижу крестьян.

— Тогда, может быть, будем ехать всю ночь? Жак сделал большие глаза:

— Всю ночь?

— Завтра мы были бы в Гренобле, мы могли бы отдохнуть у Блерьо, двинуться в путь после полудня и переночевать в Кастеллане, а послезавтра быть в Жуане.

— И не думай об этом!

Он напустил на себя серьезность и добавил:

— Я страшно устал. Я усну за рулем, и мы проснемся в кювете.

— Я могу тебя сменить.

— Дорогая, уясни наконец, что я никогда не позволю тебе вести машину ночью. С твой близорукостью это было бы убийством. Дороги забиты телегами, грузовиками, автомобилями, а ведут их люди, которые никогда не сидели за рулем и теперь от страха побежали, куда глаза глядят. Нет, нет, тут нужна мужская реакция.

Открылись ставни, и в окне возникло чье-то лицо.

— Дадите вы нам спокойно поспать? — раздался грубый голос. — Поищите другое место для болтовни, черт бы вас побрал!

— Благодарю вас, — сказал Жак с оскорбительной иронией, — вы очень любезны и гостеприимны.

Он сел в машину, хлопнул дверцей и резко газанул. Одетта покосилась на него: лучше было молчать; Жак гнал машину со скоростью восемьдесят километров в час, потушив все огни, так как он опасался воздушного налета. К счастью, было полнолуние; ее вдруг бросило к дверце.

— Что ты делаешь?

Он, почти не притормозив, бросил машину на поперечную дорогу. Они ехали еще некоторое время, потом Жак резко затормозил и поставил машину в конце дороги под густыми деревьями.

— Мы будем спать здесь.

— Здесь?

Он открыл дверцу и, не отвечая, вышел. Она выскользнула за ним, воздух был довольно прохладным.

— Ты хочешь спать снаружи?

— Нет.

Она с вожделением посмотрела на черную мягкую траву, наклонилась и потрогала ее, как воду.

— Послушай, Жак! Нам будет так хорошо; можно вынести из машины одеяла и подушку.

— Нет, — повторил он. И твердо добавил: — Мы будем спать в машине, неизвестно, кто сейчас бродит по дорогам.

Она смотрела, как он, заложив руки в карманы, ходит взад-вперед молодым пританцовывающим шагом; дьявольская скрипка играет в деревьях, Жак вынужден прыгать и танцевать в такт этой мелодии. Он повернул к ней озабоченное и постаревшее лицо, взгляд его блуждал. «У него неуверенный вид; кажется, ему стыдно». Он вернулся к машине, и молодость и горячность магического инструмента завладели им, он явно взбодрился. «Знаю, он ненавидит спать в машине. Но кого он наказывает? Себя или меня?» Она чувствовала себя виноватой, не зная, почему.

— Отчего у тебя такое лицо? — спросил он. — Мы на больших неоглядных дорогах, нас ждут приключения: чем ты недовольна?

Она опустила глаза: «Я не хотела уезжать, Жак, я не боюсь немцев, я хотела остаться дома; если война продлится, мы будем отрезаны от Матье, мы даже не будем знать, жив ли он». Она сказала:

— Я думаю о своем брате и о Матье.

— В данный момент, — с горькой улыбкой сказал Жак, — Рауль в Каркассоне, в своей постели.

— Но Матье…

— Вбей себе в голову, — ответил Жак раздраженно, — что мой брат поступил на нестроевую службу и следовательно не подвергается никакой опасности. Он попадет в плен, только и всего. Ты воображаешь, что все солдаты герои. Увы, мой бедный дружок, Матье сейчас марает бумагу в каком-нибудь штабе; там так же спокойно, как в тылу; может быть, он даже в большей безопасности, чем мы в данный момент. На их жаргоне это называется «блиндаж». Впрочем, я только радуюсь за него.

— Быть пленным нелегко, — сказала Одетта, не поднимая глаз.

Он важно посмотрел на нее:

— Не заставляй меня говорить то, чего я не говорил! Судьба Матье меня весьма волнует. Но по характеру он основательный и расторопный. Да, да, гораздо расторопнее, чем ты думаешь — у него повадки рассеянного чудака, но я его знаю лучше, чем ты: во всех его постоянных смятениях есть доля позы, он постоянно играет роль; очутившись в плену, он найдет себе хорошее местечко, я в этом уверен, он станет секретарем у какого-нибудь немецкого офицера или же будет поваром… это будет как раз по нему. — Он улыбнулся и с готовностью продолжил: — Поваром, да, поваром; это как