Сила шести - Питтакус Лор

Я закрываю глаза.

— Ш-ш-ш, все хорошо, все хорошо, — говорю я, успокаивая и ее, и себя. Используя ледяной холод, идущий от меня к ней, я начинаю удалять болезнь. Она уходит неохотно, крепко цепляясь за внутренности и не желая ослаблять хватку. Но в конце концов тело покидают и самые упорные остатки болезни.

Карлотту охватывает легкая дрожь, и она вся трясется, а я придерживаю ее. Открывая глаза, я успеваю заметить, как лицо Карлотты из пепельно-серого становится розовым.

У меня начинает ужасно кружиться голова. Я отнимаю руки от ее тела и падаю спиной на пол. Я напугана: мое сердце колотится с такой силой, словно готово выскочить из груди. Но потом оно успокаивается, я встаю и вижу, что Карлотта сидит на кровати с ошарашенным видом, словно пытаясь понять, где она и как сюда попала.

Я иду на кухню и выпиваю три стакана воды. Когда я возвращаюсь, Карлотта все еще приходит в себя. Я принимаю еще одно быстрое решение: иду к ночному столику и среди десятка пузырьков нахожу то, что ищу: флакон с предупреждением — может вызывать сонливость. Я открываю его, беру четыре таблетки и кладу себе в карман.

Я не отвечаю на слова Карлотты, но, выходя из комнаты, вижу, что она сидит, свесив свои распрямившиеся ноги с кровати и словно собираясь встать.

Я выбегаю из дома и вижу, что Наследие спит под задним окном. Взяв кошку на руки, я возвращаюсь в приют по переулкам и боковым улочкам. Интересно, как отреагирует Гектор, когда увидит, что его мать исцелилась. Проблема, однако, в том, что в таком маленьком городке ничто надолго не остается тайной. Я только надеюсь, что никто не видел, как я входила и выходила, и что Каролина не вспомнит, что случилось.

Перед двойными дверями я до половины расстегиваю молнию на куртке и бережно укладываю внутрь Наследие. Я знаю, где можно ее надежно спрятать: в северной колокольне вместе с Ларцом. «Ларец, — думаю я. — Я должна его открыть».

20

Любовь — очень странная штука. Что бы ты ни делал, твои мысли все время возвращаются к тому, другому человеку. Ты можешь брать чашку из буфета, или чистить зубы, или кого-то слушать, а мысли будут убегать к ней: к ее лицу, ее волосам, ее запаху. Ты думаешь о том, что на ней будет надето при следующей встрече и что она скажет. Ты все время пребываешь в этом мечтательном состоянии, а при этом еще кажется, что твой желудок подвешен на эластичном шнуре. Он часами дергается и дергается, пока наконец не притягивается к самому сердцу.

Именно так я себя чувствую с первого же дня, когда встретил Сару Харт. Я могу тренироваться с Сэмом или искать свои кроссовки в багажнике нашего джипа, но при этом думать только о лице Сары, о ее губах, о ее коже цвета слоновой кости. Я могу сидеть на заднем сиденье и давать распоряжения, куда нам ехать, и при этом быть стопроцентно поглощенным воспоминанием о чувстве, которое испытывал, когда голова Сары лежала на моем плече. Меня могут окружить двадцать могадорцев, мои ладони начнут светиться, а я буду анализировать каждое слово, сказанное за ужином у Сары в День Благодарения.

Просто безумие. Но еще безумнее то, что, пока мы в девять часов вечера на предельной скорости мчимся в Парадайз, по направлению прямо к Саре, к ее белокурым волосам и голубым глазам, я думаю о Шестой. Я думаю о том, как она пахнет, как выглядит в своей тренировочной форме, о том, как мы едва не поцеловались во Флориде. Из-за Шестой у меня болит еще и желудок. Не только из-за нее, но и из-за того, что в нее также влюблен мой лучший друг. Когда мы в следующий раз остановимся, надо будет купить какое-то средство для нейтрализации кислоты.

Сэм ведет машину, а мы толкуем о письме Генри и о том, какой у Сэма замечательный отец — он не только помогал народу Лориен, но и на случай, если с ним что-нибудь произойдет, оставил Сэму загадку, которая поможет отыскать передатчик. И все же мои мысли разрываются между Сарой и Шестой.

Когда до Парадайза остается два часа езды, Шестая спрашивает:

— А что, если это пустышка? Я имею в виду, что, если в этом колодце лежит только какой-нибудь странный подарок на день рождения или что-то еще, но не передатчик? Показываясь в Парадайзе, мы очень рискуем, очень рискуем.

— Доверьтесь мне, — говорит Сэм. Он стучит большими пальцами по рулю и добавляет громкости стерео. — Я еще никогда и ни в чем не был так уверен. А еще я учился на одни пятерки, всем большое спасибо.

Я думаю о том, что в Парадайзе нас поджидают могадорцы. Причем их гораздо больше, чем было во Флориде, и они держат под наблюдением все, что только может навести их на нас. И если быть честным с самим собой, то единственная причина, по которой я иду на этот риск, — это вероятность увидеть Сару.

Я наклоняюсь вперед с заднего сиденья и похлопываю Сэма по плечу.

— Сэм, что бы там ни было с колодцем и солнечными часами, мы с Шестой в огромном долгу перед тобой за то, что твой отец для нас сделал. Но я очень, очень, очень надеюсь, что мы доберемся до передатчика.

— Не беспокойся, — говорит Сэм.

Мимо проносятся дорожные фонари. Берни Косар спит, и его уши свисают с края сиденья. Я нервничаю при мысли, что увижу Сару. Нервничаю, что так близок с Шестой.

— Слушай, Сэм, — спрашиваю я. — Хочешь сыграть в одну игру?

— Конечно.

— Как ты думаешь, какое у Шестой земное имя?

Шестая резко поворачивает голову, ее черные волосы хлещут ее по правой щеке. Она хмурится на меня с притворной злостью.

— Оно у нее есть? — смеется Сэм.

— Да. Угадай, — говорю я.

— Да, Сэм, — говорит Шестая. — Угадай.

— Хм. БТР?

Я так хохочу, что Берни Косар подпрыгивает и выглядывает в ближнее к нему окно.

— БТР? — кричит Шестая.

— Значит, не БТР? О'кей, о'кей. Ну, не знаю. Что-нибудь вроде Персии или Орла…

— Орла? — кричит Шестая. — С чего бы это мне быть Орлом?

— Ну, понимаешь, ты такая крутая, — смеется Сэм. — Я подумал, что тебя можно было бы назвать Звездным Огнем, или Раскатом Грома, или как-то еще очень круто.

— Точно! — кричу я. — И я думал точно так же!

— Так какое же все-таки имя? — спрашивает он.

Шестая скрещивает руки на груди и бросает взгляд на боковое зеркало.

— Я тебе не скажу, пока ты не попытаешься угадать из нормальных женских имен. Почему Орел, Сэм? За что ты меня так?

— А что? Я бы себя назвал Орлом, если бы была такая возможность, — говорит Сэм. — Игл Гуд. [1]Звучит устрашающе, да?

— Звучит как название сыра, — говорит Шестая, и мы все смеемся.

— О'кей. Э-э, Рэйчел? — говорит Сэм. — Бритни?

— Ужасно, — отзывается она.

— Ладно. Тогда Ребекка? Клэр? А, знаю. Беверли.