Там, где кружат аспиды - Олеся Верева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Отчего птичка эта плачет? — спросил глубокий женский голос.
* * *
— Что значит, не можете друга своего исцелить? — Сирин склонила голову набок. Юную девичью голову с мудрыми, внимательными глазами. Ниже, от шеи и до птичьих ног, покрывали тело Сирин голубые перья с редкими красными. — А Берегиня вам на что?
Лёля почувствовала, как на неё пристально смотрят три пары глаз. Смотрели бы и четыре, но Аука во время их сбивчивого повествования забылся тревожным сном. Когда каждый из них осознал, что на ветке ближайшей яблони сидит сама Сирин, спустившаяся с вершины своего дерева-гиганта, чтобы пожалеть раненого грача, то наперебой засыпали дивную птицу сетованиями на ястребов, покалечивших бедную пичугу. Даже у Ульяны страх перед Сирин пропал. Русалка больше всех её корила за то, что таких жестоких стражей себе выбрала.
— Так разве дар исцеления мне дарован был? — удивилась Лёля. — Я умею только у Царь-древа молитвы заученные читать, да и то… — она покраснела, — давно я Роду Великому не поклонялась. Забыла о нём, суетой жизни в Яви поглощённая.
— Не обидчив Род да и за детьми своими наблюдает. Коли веришь ты и не напрасно жизнь твою Сварог ему отдал, проси у Рода то, что на сердце лежит. Не нужно слов, что в разум твой родители вложили. Как чувствуешь, так и молись. А дружка своего при себе держи. Сможешь ли?
Сирин раскинула, а затем вновь сложила крылья, ожидая ответа. Лёля переглянулась с Похвистом и Ульяной.
— Может, и правда попробовать? — сказала она. — Я стараться буду. Не ради себя, ради него. — Лёля подняла выше руки с уснувшим там, как в колыбели, Аукой. — Вы от ястребов его отбили, а я хоть что-то сделать, но должна. Если не получится… Сама виновата буду. Запамятовала о долге своём.
— Я с тобой буду. Приду на выручку, если понадобится. — Похвист поднялся сам и помог подняться Лёле, придержав её за локоть. — К дереву же нам нужно, как в Прави? Под ним же ты молишься?
— А мне можно с вами? Пожалуйста, — жалостливо попросила Ульяна, глядя заплаканными глазами. — Я просто рядом постою. Род меня и не знает, русалку, обеты брачные нарушившую, но если мой голос хоть чуть-чуть, да донесётся до него… Дозволите?
Вопреки обещанию русалки не касаться, Похвист притянул её к себе и поцеловал в лоб, на линии роста волос, а затем так же поцеловал и Лёлю. И не было поцелуя более целомудренного. И более любовью и страданием общим наполненного.
Лёля с трепетом встала на колени у журчащего ручья. Она вспомнила такой же ручей в Прави, серебряную траву, листья Царь-Древа, звеневшие колокольчиками. Как счастлива она была там, дома. И за целую жизнь в Прави не пролила Лёля столько слёз, сколько за неполные два месяца в Яви. Но за время это изменилась она. Больше не было в пустой голове её мыслей об играх, шалостях и о том, как куколку новую обозвать. Сейчас к Роду она с желанием жгучим пришла — спасти того, кого сама она спасти не в силах.
Похвист и Ульяна преклонили колени там же, по обеим сторонам от неё. Лёля хотела бы взять их за руки, но ладони её истерзанным тельцем заняты были.
— Род Великий, Род Всемогущий, — привычно начала она, — храни души, взывающие к тебе. Храни отцов, храни матерей, храни детей малых, что под крыльями твоими покоятся…
«Были бы у меня мамка с папкой, я, может, и не утоп бы…» — вспомнилось ей. И такая любовь вдруг Лёлю наполнила, что слова сами рекой полноводной, сильной полились.
— Род Всемогущий, прости за то, что говорю с тобой редко. Прости за то, что о себе думаю больше, чем о людях Яви, о которых молиться мне до́лжно. Но сейчас, Создатель, прошу у тебя милости для твоего создания. Исцели тело страждущее и душу одинокую того, кого пред древом твоим приношу. Ты можешь всё, нет тебя сильнее, тебя милосерднее. Не оставь нас на пути нашем, озари светом своим и спаси Ауку. Пожалуйста, Род Великий, спаси его, он заслуживает спасения. Мы обязательно подарим ему жизнь, которой у него не было… — шёпотом умоляла Лёля.
— Род услышал твою молитву, — громко провозгласила Сирин, и сад залился нежным, мягким светом.
Глава 11
Лёля видела свет даже за закрытыми веками. А затем пришла боль. Резкая, нежданная. Боль пронзала грудь, не давала дышать, огнём горела. Но Лёля не разомкнула глаз. Никогда в жизни ей так больно не было. Но и никогда ещё она такую связь с Родом не ощущала.
«Род Великий, — Лёля уже не могла говорить вслух. Она мысленно умоляла своего создателя, с которым её объединила невидимая нить: — Исцели моего друга страдающего. Верни нам нашего Ауку милого, не заслужил он доли такой. Прошу тебя, Род, услышь зов мой, не оставь нас без помощи твоей, когда так нужна она».
От боли слабели руки, слезы текли по щекам. Но Лёля держалась. Уронить сейчас Ауку означало потревожить каждую из переломанных птичьих косточек. И поняла вдруг Лёля, чью боль чувствует. Так, должно быть, кости раздробленные в плоть впиваются концами острыми. И в ту же секунду дрожащие ладони её снизу рука тёплая поддержала, передавая свою силу.
«Похвист», — благодарно подумала Лёля.
В каждым вздохом, глубоким, протяжным, справляться с болью от переломанных рёбер Ауки становилось легче. Нет, боль не утихала, просто сил у Лёли будто бы больше делалось. Она плотнее зажмурила глаза и сосредоточилась на руке, пришедшей ей на помощь. И у Похвиста была своя боль. Тоска, сжимающая сердце, слёзы невыплаканные. Как своё собственное, ощущала Лёля желание Похвиста коснуться той, что так дорога ему была. Коснуться, как не раз касался он её прежде, когда никто их видеть не мог. И желание это утрамбовано было на самом дне души его, прижато тяжестью долга бога, страхом смерти его любимой, отчаянной надеждой брата отыскать.
Лёля приняла и его страдания, их к Роду вознесла вместе с телесной болью Ауки. Затем, с нежностью Похвиста, коснулась души Ульяны. Прочла Лёля в ней любовь светлую, радостную, всему миру открытую. А боль русалка прятала. Прятала, как происхождения своего стыдится, как слова родни Похвиста её ранили. Как обижает, что тот, кого любить она не думала, а полюбила, нечистью её считает, женщину влюблённую в ней не видит. И всё же Ульяна счастлива была. Она любила, и
