Голос бездны - Ветер Андрей

– Гоша, – мрачно проговорил Денисов, понизив голос до шёпота, – будет лучше, если ты не скажешь больше ни слова.

Саприков замолчал, учуяв в голосе хозяина дома настоящую угрозу. Взмахнув в прощальном жесте рукой, он поспешил уйти.

– Дуэль! Тоже мне князь! – выкрикивал он, шагая по снегу. Настоящий дворянин небось не согласился бы на такой залог, а этот… Да я сам тебя на дуэль… Я вам всем, сукам, устрою однажды такое… такую… Эх, подонки…

Через месяц Саприков привёз Денисову часть денег, но до полного погашения долга оставалась ещё кругленькая сумма. Его доходы вполне позволяли ему рассчитаться с Иваном, однако еженедельно он проигрывался в других местах, и деньги утекали, да и не очень-то любил он возвращать долги. Он с удовольствием забыл бы о Карине, не так уж дорога была ему эта черноглазая кавказская красавица, но Гоша боялся, что об этом вскоре прознают её родные из ченгремской диаспоры в Москве, и тогда они решили бы его проблему своим путём.

Перестрелка с пассажирами «микрика» и внезапно попавшие в руки Саприкова наркотики показалась ему подарком судьбы. Теперь он мог получить деньги, выкупить Карину и никогда больше не возвращаться к этому сволочному делу. Он сразу позвонил Денисову и заверил его, что не позднее чем через неделю полностью расплатится с ним. Но первый вздох облегчения очень быстро сменился последовавшим за ним страхом. Прогремели выстрелы, просвистели пули, пролилась кровь. Страх налетел на него, как огромная каменная глыба, сорвавшаяся с вершины горы, и придавил его.

– Будь прокляты эти карты, – шептал во сне Гоша и вздрагивал от любых шумов. – Будь проклято всё на свете!

Кореец

Оставив машину Неглинской перед воротами больницы, Сергей порылся в карманах в поисках денег, чтобы купить Гоше что-нибудь, но вспомнил, что так и не взял у Артёма ни гроша.

– Пусть так, значит, не получит Гоша от меня ни шиша, кроме добрых рассказочек…

Подходя к палате, где лежал Саприков, Сергей немало удивился появлению ещё двух охранников. Теперь в коридоре стояли четыре жлоба, и за дверью наверняка торчал хотя бы ещё один. Гоша боялся. Гоша надеялся на стволы своих мордоворотов.

Лисицын остановился, позволяя стоявшему возле входной двери жлобу обыскать его.

– Ты решил устроить здесь крепость? – спросил он у Гоши, войдя в палату.

Рыжий Лис очухался после головокружительной ночи, устроенной ему Когтевым, и навострил уши, потянул носом. Гоша боялся, значит, этим нужно воспользоваться. Коготь сбежал после засады на даче, значит, Романов его не отыщет. Зато братва сумеет найти.

– Ты думаешь, что Коготь осмелится сюда прийти? – спросил Сергей.

– Не знаю, но я боюсь, – проворчал Гоша, он выглядел лучше вчерашнего, бледность сошла, голос звучал твёрже. – Хочу сегодня же выехать отсюда.

Сергей присел на краешек стула и сказал:

– Послушай, я думаю, что Коготь сейчас попал в передрягу и вряд ли найдёт время заняться тобой.

– О чём ты? В какую передрягу?..

За дверью послышалось громкое шарканье подошв и напряжённые голоса, но не донеслось ни единого внятного слова. Гоша и Сергей переглянулись. Находившийся в комнате телохранитель проворно достал «Макаров» из подмышечной кобуры и прилип спиной к стене возле двери. Сергей вздохнул полной грудью.

– Опять чехарда какая-то, – медленно проговорил он, не спуская глаз со стеклянной двери, замазанной белой краской.

Гоша побледнел и потянул одеяло, закрыв себя до середины лица. Так обычно прячутся дети от великой опасности. Одеяло самая надёжная защита, под ним никто никогда не обнаружит, под ним становишься невидимым, потому что его окружает сказочный ореол спасительных детских иллюзий. Однако в данном случае дело обстояло прозаичнее. Из-за двери прозвучал голос:

– Эй, в палате, не дурите. Мы тут всех тихарей повязали. Кладите стволы на пол и не рыпайтесь.

Телохранитель, покрывшись крупными каплями пота, выжидающе перевёл глаза на Гошу. Лисицын впервые видел охранников в такой передряге. Вопрос стоял о жизни и смерти. Ситуация сложилась явно не в пользу больничной палаты, и телохранитель мог бы со спокойной совестью положить оружие. Но он ждал. Он был на работе. Он был на войне. Он был честным исполнителем обязательств. Он был готов умереть заданное им слово. Сергей невольно вспомнил Когтева. «Договор – вот единственный закон». У этого взмокшего от напряжения жлоба с пистолетом в руке был заключён договор, и расторгнуть этот договор мог только Гоша.

– Вы слышите нас? Мы входим! Нас много!

– Опусти… опусти, – выдавил из себя музыкант, – оружие опусти… пусть войдут… иначе…

Телохранитель переложил «Макаров» в левую руку и поднял её вверх, правой открывая дверь. В палату вошли, зыркая по сторонам, пять человек. Одеты кто как (майки, рубашки, куртки), зато все при оружии.

– Быстро собрались и свалили отсюда, – сказал первый, словно объявив о чём-то сделанном.

– Куда?

– К Корейцу, Гоша, к Корейцу. Он сгорает от нетерпения, чтобы ты сбацал ему на гитаре и поцеловал в задницу.

Саприкова схватили под руки с двух сторон и поволокли к двери.

– А ты что стоишь? – длинноволосый парень в затемнённых очках ткнул Сергея стволом пистолета в спину. – Приглашаются все, кто тут находится.

– Я-то при чём тут?

– Там разберутся. Будешь лишний, так тебя пинком под зад выпроводят.

Сергей устало вздохнул, но перечить не стал. Похоже, охотничий нюх опять подвёл его. Снова ловушка, снова не на него, и снова он попадает в неё, как самый последний дурак. В коридоре молча толпились крепкие ребята. На первый взгляд могло показаться, что они просто чего-то ждали, но, рассматривая их внимательнее, можно было заметить, что некоторые из них явно держались более уверенно, другие – менее, одни подпирали других пистолетами и короткими автоматами. Когда Гошу вытащили из палаты, все шевельнулись.

– Спокойно, спокойно. Все на своих местах. Мы уходим, вы остаётесь здесь, – скомандовал кто-то.

Возле Лисицына лёгкой походкой прошёл парень с большой сумкой на плече, укладывая в неё оружие и трубки мобильных телефонов, отобранные у телохранителей Саприкова.

– Всё, братва, теперь мы отваливаем, а вы заходите в палату. Руки держите за спиной. Лёня, свяжи их. Передавайте привет Чемодану!

Налётчики покинули больницу, не поднимая шума. Один из них остался в конце коридора последить, не выберется ли кто из палаты Саприкова немедленно, и через пятнадцать минут тоже ушёл, скрипя кроссовками. При выходе из больницы никто не обратил на молчаливую группу людей никакого внимания. Они распределились по трём «жигулёнкам» и быстро уехали.

Гоша не решился издать не звука, ощущая болезненное прикосновение ствола к своим рёбрам. И каким же нелепым показался ему мир в ту минуту! Недосягаемой роскошью были обшарпанные лавочки вдоль чугунной ограды, шум высоких берёз и тополей, тявканье бездомной собаки, чей-то беззаботный смех. Всё, что недавно выглядело жалким и презренным, вдруг наполнилось величайшим смыслом и ценностью. Потрескавшийся на дорожке асфальт, брошенный огрызок яблока, гудящая муха над собачьими экскрементами, люди в простенькой одёжке. Все вокруг могли дышать, просто дышать, просто смотреть под ноги или в небо. И никто не содрогался от ужаса. А он, Гоша Саприков, певец и композитор, которому поклонялись тысячные толпы, не мог даже остановиться теперь по собственному желанию, не мог шевельнуть пальцем без чужого на то дозволения. Его желания кончились, как кончилась, вероятнее всего, вся его хмельная жизнь, наполненная миллионами теперь ненужных вещей. Да, каким нелепым казался ему в ту минуту весь мир!

Машины неслись по Садовому кольцу. Ярко светило солнце. Сергей с профессиональным интересом разглядывал лица сидевших по обе стороны своих сопровождающих и затылки двух передних. Они казались на диво толстокожими, эти парни, хотя наверняка кожа была самой обыкновенной и легкоранимой. Но она лежала на шеях такими плотными складками, и прорастающая щетина сбритых волос настолько усиливала их сходство со свиной шкурой, что никак нельзя было избавиться от впечатления, что эти жлобы – толстокожие.