Спасти империю! - Алексей Фомин

– Чего же она воет-то так страшно? А, Весна?

– Это она когда через печную трубу протискивается, вот и воет. Труба-то тесная.

– Через трубу? Зачем?

– Как зачем? Сегодня же полнолуние, вот она на шабаш ведьминский и отправилась.

– Че-эго? На какой такой шабаш? И зачем ей лезть через трубу?

– Так она же ведьма настоящая. Не знал?

– Н-нет…

– А сегодня полнолуние как раз. Она завсегда в полнолуние на шабаш летает.

– Л-летает?

– Ну да. На метле. А метла у нее на крыше, к трубе привязана. Вот она через трубу и лезет. Не знаю, почему она лезет через эту печь. Наверное, поширше здесь.

– Через печь?

Ерохины волосы так и продолжали стоять дыбом. И тут вновь зазвучал вой. На этот раз он звучал потише и с каждым мгновением угасал все больше.

– Все! Улетела, – сказала Весна и взобралась на Ероху, оседлав его как жеребца. – Ну что же ты, Ерошенька? – разочарованно произнесла она.

– Ты погоди, Весна, что-то мне не по себе, – промолвил Ероха и ссадил с себя подружку.

Она тут же попробовала возобновить любовные игры, ластясь и лаская Ероху, но он упорно отводил в сторону ее руки и уворачивался от ее губ, бормоча как сомнамбула:

– Это ж надо… Через печку… Бок о бок с нечистой силой… Брр…

И тут Весна, как все страстные, увлекающиеся натуры, зацепившись за его последние слова, совершила мгновенный переход от одного увлекательного занятия к другому. Еще секунду назад она самозабвенно пыталась разжечь угасшую страсть у своего любовника – и тут же, уловив нотки страха в Ерохином голосе, с не меньшей самоотдачей принялась пугать его, начав рассказывать страшные байки.

– Я уж не знаю, показывала она твоему Михайле или нет… Не сказывал он?.. Думаешь, она на кровати спит? Не-эт! Она в гробу спит. Гроб у нее под кроватью стоит. Я уж замучилась его каждый вечер из-под кровати вытягивать, а утром обратно заталкивать. Чижолый, зараза! Я уж ей говорю: «Вы, хозяйка, деточек не хотите иметь, вот и таскали бы сами свою домовину, а то у меня от нее все нутро обрывается и огнем горит». А она мне, значит, отвечает: «Таскай, дура, и молчи, а то я тебя в мышь превращу!» А то и того хуже: «Я, – говорит, – тебе то место, откуда детки на свет появляются, наглухо запечатаю, вот и печали тебе не будет». Представь, Ерошенька… Вот Иродиада рода человеческого! Еще и смеется, сволочь!.. Себе бы запечатала. Но гроб, должна тебе сказать, хороший. Красивый гроб-то… Черный весь, но не крашеный. Это дерево такое черное, ненашенское… А по бокам у него ручки медные поделаны. Внутри же – постелька мягкая, вся из белого шелка.

– Из шелка?.. – холодея от ужаса, машинально переспросил Ероха.

– Ну да. Из шелка. Я ей говорю: «Нехорошо это, хозяйка, нечистоплотно. Постелька-то ни разу не стиранная. Давайте я ее сдеру да бабам в стирку отдам. А она мне говорит… Куда ты, Ерошенька?

– Что-то прохладно мне стало, – ответил Ероха, вставая с постели. – Оденусь.

Он поднял с пола ворох своей одежды и, выудив из него подштанники, принялся натягивать их на себя. Весна же, отвлекшись ненадолго, вновь вернулась к своему рассказу:

– Она ведь и меня в ведьму превратить хотела, только я не далась. Зачем мне это? Я христианка добрая, в церковь каждое воскресенье хожу, опять же на праздники все, какие ни на есть. А она мне мазь дает и спрашивает: «Хочешь, Весна, быть вечно молодой?» Кто же не хочет… И я согласилась. Она и говорит: «Натрись этой мазью и останешься молодой навеки». Но я же не дура. Такие подарки за просто так не делают. Спрашиваю: «А от меня что надо будет?» «Ничего, – говорит, – будешь только в полнолуние со мной на шабаш на метле летать». Ну уж нет! И отказала ей. – Ероха еще стоял босой, но уже успел надеть и порты, и рубаху. – Я свою душу блюду, хоть и служу у ведьмы. И это не первый мой отказ ей. Как-то пристали они ко мне вместе с казначеем, чтобы я, значит, с ними духов вызывала. Вдвоем не получается – третий нужен. Вообще-то лучше с духами разговаривать впятером, но можно и втроем. Обычно с ними казначеев лакей, но в этот день казначей его услал по каким-то делам. Вот они ко мне и пристали. Что делать? Я-то человек подневольный, пришлось согласиться. Сели здесь, в гостиной. – Весна указала пальчиком на потолок. – У нее здесь столик небольшой круглый стоит. А на столике буквочки написаны, и блюдце по нему бегает, а мы, значит, руки на блюдце держим. Сидим, а хозяйка и говорит страшным таким голосом: «Черный ангел! Черный ангел! Приди ко мне! Видела сегодня во сне тебя. Не хочешь ли сказать мне чего?» Блюдце-то в ответ забегало и стало стрелочкой, что на нем нарисована, в буковки тыкаться, а я испугалась и спрашиваю: «Черный ангел – это кто же такой? Уж не сам ли сатана?» «Не мешай, дура», – шепчет в ответ хозяйка. Я же решилась и говорю им, что несогласная я с сатаной беседовать, и вообще уйду, мол, сейчас отсюда. Хозяйка заругалась, а казначей говорит: «Отпусти ее, Марфа. Видишь, ничего серьезного. Позже с ним поговорим». Так я и ушла оттуда. А ты что, Ерошенька?..

Только теперь Весна, увлекшаяся своим рассказом, заметила, что Ероха стоит почти полностью одетый.

– Кончай страшилки рассказывать, Весна, – сказал он. – А то я от них что-то проголодался. Слышишь, как в животе урчит? Я бы сейчас от кусочка окорока и кувшинчика доброго вина не отказался. Ты говорила, что где-то кладовка рядом. Пойдем там пошумим, пока хозяйка твоя не вернулась.

– Пойдем, Ерошенька, пойдем. – Весна резво вскочила на ноги и натянула на себя рубаху. – Я тоже немного оголодала. И окорок найдем, и вино… Я знаю, какое у казначея самое лучшее.

Шабаши, ведьмы, духи и черные ангелы были мигом позабыты, и влюбленная парочка отправилась устраивать себе то ли поздний ужин, то ли ранний завтрак.

XII

Катастрофа произошла в один из тихих чудных летних дней, наполненных солнечным светом и щебетанием птах небесных, настолько чудных, что даже случайные мысли, приходящие в голову любому человеку в такой день, обычно бывают тихи и благостны.

Валентин сидел у Никиты Романовича, на заседании пресловутого Малого совета, вдыхая полной грудью свежий, вкусный утренний воздух, вливавшийся через открытые окна, и вполуха слушал ленивую перебранку между Яковлевым и Басмановым. Глава тайной полиции жаловался на отсутствие толковых следователей, а также на то, что существующий острог мал и крайне неудобен для работы, требуя выделить ему материалы и людей для постройки нового. Басманов же отбивался от него, говоря, что воины все сейчас наперечет, да и мастеров среди них раз-два и обчелся. И вообще… Скоро в Москву переезжать, в кремль. А там уж всяких помещений вдосталь. И на новый острог хватит.

Атмосфера близкого примирения, казалось, была просто разлита вокруг. Ощущения окружающей действительности у Валентина были таковы, что существующее разделение на земщину и опричнину доживает свои последние дни.

И в такой вот день в дверь палаты, в которой заседал Малый совет, раздался негромкий стук.

– Что там такое? – недовольно морщась, пробурчал Никита Романович.

Дверь приоткрылась, и показалась физиономия стражника.

– Гонец прибыл. От государя… Говорит, срочно.

– Пусти, – разрешил Никита Романович.

Вошел гонец и протянул ему футляр с письмом.

– От государя Иоанна Иоанновича, – доложил он.

Никита Романович открыл футляр, вытащил из него письмо и, развернув его, принялся читать вслух. По мере того как он читал, ленивое благодушие, царившее на всех без исключения лицах, постепенно сменялось гримасой тревоги и озабоченности.

Иван писал, что в одном из монастырей братия и игумен встретили его особенно тепло и радушно. Оказалось, что они подумали, будто он прибыл туда на постоянное поселение. И даже келью показали, подготовленную специально для него. Тогда Иван, не обнаруживая своего удивления монахам, поинтересовался, кто же предупредил их о его желании принять постриг именно в этом монастыре? Тогда монахи и игумен ничтоже сумняшеся объявили, что в монастырскую казну был сделан вклад землею и деньгами на имя царевича Ивана, возжелавшего, как им сказали, стать монахом их монастыря. А сделан был сей вклад московским боярином Федоровым-Челядниным. От него приезжал в монастырь человек, как раз и урегулировавший все финансовые и имущественные вопросы.

Получив столь явное доказательство измены и происков против него московского боярства, царевич Иван со своей свитой направился в Москву. В Москве его не ожидали, тем более не ожидали, что действовать он будет быстро, решительно и круто. Челяднин и прочие московские бояре были взяты под стражу. Сопротивления ни с их стороны, ни со стороны стрельцов, расквартированных в Москве, не последовало. Началось следствие. Но ввиду отсутствия среди Ивановой свиты опытных следователей и дознавателей заговор так и не был выявлен и раскрыт. Однако царевич нисколько не сомневается, что таковой существует, о чем свидетельствует богатый вклад в монастырскую казну. Нет сомнений, что московское боярство хотело его постричь в монахи, лишив царского венца. А посему московские бояре были наказаны им, Иваном, казнью «во многия числе». В письме так и было – «во многия числе».