Невеста - Александр Чаковский

— Точно не помню. Кажется, да.

— Видимо, он сказал вам и о том, что в этом деле замешан Харламов. Так? Что вы ответили ему?

— Насколько я помню, ничего. Что я, собственно, мог ему ответить? Он меня ни о чем и не спрашивал.

— Скажите, пожалуйста, Иннокентий Гаврилович, следователь всегда сообщает начальнику строительства о каждом происшествии с каждым из рабочих?

— Но это было все-таки чрезвычайное происшествие. Пострадал человек.

— Поэтому следователь решил позвонить непосредственно вам?

Волобуев помедлил с ответом. Известно ли Митрохину, что первым позвонил он, Волобуев? Этот вопрос вертелся на языке у Иннокентия Гавриловича, когда Пивоваров рассказывал ему о своем разговоре с Митрохиным. Но он, разумеется, не задал его. Только еще не хватало дать Пивоварову понять, что он, Волобуев, чего-то боится, в чем-то от него зависит!

После короткого раздумья Волобуев решил и на этот раз последовать одному из основных своих правил: всегда казаться правдивым и сохранять точность даже в деталях.

— Насколько я помню, — сказал Волобуев, постукивая карандашом по полированной доске письменного стола, — не Пивоваров позвонил мне, а я ему.

— В связи с Харламовым? — живо спросил Митрохин.

Волобуев отлично помнил, как все было. Узнав, что следствие по делу Харламова ведет Пивоваров, он позвонил ему в надежде, что следователь сам начнет разговор о происшествии на шоссе.

— Да что вы! — протянул Иннокентий Гаврилович. — Мой звонок не имел к Харламову никакого отношения.

— Но именно во время этого разговора Пивоваров рассказал вам о случае с Харламовым. Верно?

— Верно.

— И что вы ответили?

— Я уже говорил, что Пивоваров меня ни о чем не спрашивал. Никакого отношения к Харламову наш разговор, повторяю, не имел.

— Еще раз прошу извинить меня за назойливость. Не можете ли вы сказать, по какому поводу вы позвонили Пивоварову?

«Ах, идиот! — мысленно выругал Пивоварова Волобуев. — Неужели он наболтал об истории с квартирой?! Нет, не может быть. Если он и глуп, то не настолько».

— По совершенно постороннему поводу, — твердо сказал Волобуев. — Речь шла об одной просьбе райкома.

— Насколько я понимаю, к моменту разговора с Пивоваровым ваше мнение о Харламове уже сложилось. Ведь так?

— При чем тут разговор с Пивоваровым? — с оттенком раздражения воскликнул Волобуев.

— Я имею в виду совпадение во времени, — пояснил Митрохин. — Ведь вы беседовали с Харламовым до аварии на Воронинском шоссе и до звонка Пивоварову?

— Само собой разумеется! Не мог же я вызывать Харламова после того, как он совершил преступление! Его же сразу арестовали!

— Да, да, конечно. Хорошо, забудем о Пивоварове, — немного помолчав, сказал Митрохин. — Итак, вы вызвали Харламова. Не можете ли вы подробнее рассказать, какое впечатление он на вас произвел?

— Гм-м… — промычал Волобуев. — Я очень скоро понял, что это вздорный, своенравный парень, не признающий никаких авторитетов, считающийся только со своим мнением. Типичный эгоист и демагог.

Волобуев внимательно посмотрел на Митрохина. Как старик отнесется к его последним словам? Надо во что бы то ни стало найти с ним общий язык!

— Значит, демагог, — повторил Митрохин не то сочувственно, не то с огорчением. — В чем же выражалась его демагогия?

— По словам Харламова, получалось, что во всех его столкновениях с бригадиром, с начальником участка, с товарищами по работе виноваты были все, кроме него самого. Я пытался переубедить его, но безрезультатно. Мне стало ясно: если я оставлю Харламова на работе, он поймет это как признание его правоты. И все начнется сначала.

— Вы уволили Харламова?

— Я велел ему вернуться на работу. Сказал, что еще подумаю. Что-то помешало мне сразу наложить резолюцию, хотя, повторяю, мнение мое сложилось.

Наступило молчание.

«Очевидно, он зашел в тупик, — удовлетворенно подумал Волобуев. — Ему нечего больше спрашивать. Как ни странно, на демагога он не клюнул. Казалось бы, любое критическое замечание о современности должно было бы вызвать у такого старика полное сочувствие. Видимо, осторожничает. Ну и шут с ним».

Волобуев собрался уже сказать со снисходительной усмешкой: «Насколько я понимаю, вопросов больше нет?..» Но Митрохин заговорил снова. В голосе его зазвучали теперь новые, проникновенные нотки.

— Иннокентий Гаврилович, поймите меня. Я хочу составить верное впечатление о Харламове. Не скрою, на суде мы несколько поверхностно подошли к его делу. Во многом сыграло роль следствие. Мне кажется, оно велось предвзято. Понимаю, Харламов мог вызвать раздражение и у вас. Но теперь вы имеете возможность все спокойно взвесить. Подумайте, речь идет о судьбе человека…

«Врешь, дорогой товарищ, врешь! — мысленно отвечал Митрохину Волобуев. — Если говорить начистоту, речь скорее идет обо мне! Думаешь, я не знаю о твоем разговоре с Пивоваровым? Что он сболтнул обо мне? Мне еще не вполне ясно, что именно. Но если ты надеешься, что я расчувствуюсь, то глубоко ошибаешься!»

— Я понимаю вас, — сказал Волобуев, стараясь придать своему голосу такое же проникновенное звучание, — судьба человека — очень серьезное дело. Но… я не могу идти против своей партийной совести. Харламов — склочник, хулиган, наконец, плохой работник. К таким людям у меня нет никакого сочувствия.

— Однако вы его вызывали?

— Просто по долгу службы. Хотел удостовериться в правоте бригадира и начальника участка.

— А потом?

— Потом? Я просто не помню, что было потом!

— Не помните? — переспросил Митрохин.

Волобуев не выдержал его спокойно-испытующего взгляда. Знает старик о заметке в газете или нет? Волобуеву понадобилось несколько секунд, чтобы принять решение.

— Что ж, — сказал он наконец. — Я вынужден признать, что допустил слабость. Поступил недостаточно принципиально. Харламов оказался не просто вздорным парнем. Я понял это через несколько дней, когда прочел статейку, в которой он критиковал бригадира и руководство в целом за якобы незаконные приписки к зарплате рабочих.

— Вы считаете, что Харламов написал неправду?

— Есть вещи, которые трудно охарактеризовать коротко. Приписки — дело, конечно, незаконное. Если бы я узнал о них своевременно, виновные были бы строго наказаны.

— Вы и узнали. Но из газеты.

— Я наложил взыскание на виновных, а неправильно начисленную рабочим сумму распорядился удержать из заработка бригадира и начальника участка. Кроме того, бригаду лишили звания коммунистической.

— Разумеется, она была от этого не в восторге.

— Это меня не интересовало. Закон есть закон. Хотя…

— Вы сомневаетесь в справедливости этого закона?

— Попробуйте, Антон Григорьевич, встать на чисто человеческую точку зрения! — Волобуев как бы говорил Митрохину: «Тебе хочется вызвать меня на откровенность? Видишь, это совсем не трудно!..» — Рабочие вкалывают не покладая рук. Но им не подвозят материалы. Простой. Вместо обычной полсотни люди получают по тридцатке. Каково? А ведь у каждого из них семья… Вот бригадир и входит в положение. Делает приписку в наряде, — на стройке трудно определить точный объем выполненной работы. Начальник участка молчаливо санкционирует. Обычная строительная практика! Вам это, очевидно, не понятно? — Он посмотрел на Митрохина ясными глазами, как бы говоря: «Видишь, на что я иду? Нет у меня от тебя никаких секретов…»

— Нет, почему же, — возразил Митрохин. — Я понимаю.

— Тогда вы должны войти в положение тех рабочих, которых их же товарищ выставляет как последних рвачей… А ведь это бригада коммунистического труда, она не виновата в снабженческих неполадках.

— Может быть, следовало решить вопрос иначе? Скажем, временно поручить бригаде другую работу.

— Теоретически — да. Но практически…

— Понимаю. Практически легче решить вопрос за счет государства.

— Упрек справедливый, — поспешил согласиться Волобуев. — Приписки — дело незаконное. Я уже говорил, что виновные понесли наказание. Но рабочие по-своему оценили мотивы, побудившие Харламова написать в газету. С этим я ничего поделать не мог. Рабочий класс чувствует любую фальшь. Особенно когда речь идет о чести бригады коммунистического труда, которая по не зависящим от нее причинам лишается своего звания…

— Так… — задумчиво произнес Митрохин. — Но вы сказали, что проявили слабость. Поступили недостаточно принципиально. В чем же это выразилось?

— После заметки я не мог уволить Харламова. Он поднял бы крик, что ему мстят за критику…

— Вы решили с ним не связываться?

— Точно. Решил не связываться. К счастью, как говорили в старину, бог шельму метит. На Воронинском шоссе Харламов проявил себя полностью.

— Дальше?