Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Жена господина Мильтона. - Роберт Грейвз

— Нет, нет, сэр, ваша дочь устала, и если она еще станет петь, то может сорвать голос.

Потом он отвел меня в сторону и сказал:

— Никогда больше не пой эту балладу. Ты обижаешь моего отца, и баллада глупая.

Я извинилась.

— Муж мой, я пела ради музыки и не собиралась никого обижать.

— Мелодия плохая, а твой голос совершенно не пригоден для пения, временами мне казалось, что он походит на рев медведя!

Мильтоны снова стали искусно и слаженно петь под музыку органа, на котором играл мой муж. Мои маленькие братцы начали зевать и возиться, мы отставили в сторону стол и стулья, и чтобы их немного развлечь, начали играть в жмурки и прятки, а они потом отправились к господину Блекборо, а мы с мужем пошли в спальню.

Весь день я повторяла про себя, что скажу мужу, и когда мы оказались в нашей комнате, очень красиво убранной, я была готова поговорить с ним. Я наблюдала, как Мильтон расчесывал волосы, снял одежду и надел ночной колпак. Все это он делал молча, а потом жестом показал, чтобы я выдвинула из-под кровати раскладушку и улеглась там. Казалось, что на сей раз он не злился. Я набралась храбрости и сказала:

— Джон, дорогой мой муж, мне очень стыдно за прошлую ночь, когда я пожаловалась тебе на головную боль…

Я помолчала, потому что он от меня отвернулся и начал чистить ногти, а затем, не оборачиваясь ко мне, сказал:

— Хватит, жена, не говори больше об этом. В этом виновата твоя мать, что она не предупредила тебя…

Я быстро его прервала:

— Нет, дай мне договорить, потому что в этом виновата только я. Ты меня не понял, когда я тебе сказала о головной боли. Я совсем не это имела в виду. Утром мне было так жаль тебя, когда ты плакал, и я была готова лечь с тобой в постель…

Он опять начал орать:

— Ты что — меня не слышала, ведь я приказал больше ничего не говорить о прошлой ночи? Все уже прошло, а был священный обряд нарушен из-за глупости твоей мамаши или твоей собственной, уже значения не имеет, теперь, увы, ничего нельзя изменить.

— Послушай меня, муж… — молила я его.

Он побелел от злости.

— Если ты еще раз посмеешь открыть свой наглый рот или потрогать покрывало, я тебе гарантирую трепку. Твое состояние делает тебя нечистой семь дней и ночей, и я делаю тебе одолжение, что позволяю спать со мной в одной комнате.

Я сдалась, и его было не убедить, поэтому положила голову на подушку и заснула. Как он провел ночь — спал, читал или рыдал, я не знала, потому что так устала, что мне было все равно.

ГЛАВА 14

Прощание с моей семьей

Транко приехала в Олдерсгейт на второй вечер, я безумно обрадовалась. Ей понравился дом, и если ее терзали сомнения по поводу того, как мы станем жить с мужем, она была настолько мудра, что скрыла их от меня. Она спала на чердаке с Джейн Ейтс и помогала по дому. Я спросила мужа, не стоит ли мне заняться домом? Но он ответил, что в этом нет необходимости, ведь сейчас у меня медовый месяц. Про медовый месяц он говорил как-то кисло, потому что когда молодожены празднуют его, то продолжают сильно любить друг друга, но когда их общее желание и горение несколько уменьшится, то все меняется, как новая луна, а вкус меда улетучивается.

— Когда твои родители и бесконечное число братьев и сестер наконец уедут, тогда мы об этом подумаем, — сказал Мильтон.

Джейн Ейтс объявила, что даже с помощью Транко и приходящей или лучше сказать «приезжающей» из Хайгейта служанки невозможно готовить на такое количество народа. Тогда Транко предложила все делать под моим руководством, но муж ей не позволил и дал понять, где ее место! Он решил, что меньше потратит, если каждый день станет посылать в маленькую лавочку за пресными пирогами и мясом. Кроме того, у кондитера покупали торты, желе, хотя Транко могла бы приготовить все лучше и вдвое дешевле.

Он не позволил гостям прерывать его занятия и после ужина занимался с мальчиками. Он говорил с ними о религии, а сам продолжал изучать иврит. Кроме того, были занятия музыкой, танцами и беседы на самые различные темы.

Пауэллы норовили уйти из дома, потому что их раздражала такая мрачная обстановка и строгий режим. Погода стояла прекрасная, и они посещали друзей и родственников, и иногда приводили с собой гостей к ужину. Они отправлялись смотреть медведей и петушиные бои, брали лодки на прокат и катались по реке, доезжая до Ричмонда и Твикенхема, а потом возвращались обратно. Кроме того, они бродили по Лондону и Вестминстеру, заходили в театры, располагавшиеся по обе стороны реки. Транко с удовольствием следила за младшими детьми и пыталась несколько обуздать их шумный характер, потому что муж начинал громко вопить, если Бесс и Джорджи спорили друг с другом или мучили Бетти. Он мне не позволял никуда ходить с родителями под тем предлогом, что они меня портят, матушка попыталась с ним поспорить.

— Сын мой, надеюсь, что вы не забыли, что в течение пятнадцати лет я занималась своей дочерью, и если она до сих пор не стала испорченной девицей, то два часа, которые она проведет, наблюдая за медведями, ничего не изменят. Кроме того, мне обидно, что мои дочери Зара и Энн станут развлекаться, а Мари ничего не увидит.

Чтобы не возникло ссоры, я сказала, что не хочу видеть, как собаки будут пытаться отгрызть уши бедному мишке или он когтистой лапой выпустит собакам кишки, или просто придушит их. Что же касается театра, то я подожду, пока мы увидим пьесу Вильяма Шекспира или Бен Джонсона вместе с мужем, потому что в поэме, которую он мне дал почитать, Мильтон хвалил этих двух драматургов. Муж меня одобрил, покачал головой и заявил:

— Всему свое время! Не стоит спешить!

Я не забуду первую прогулку вместе с матерью по Чипсдейл. Тогда я в первый раз увидела ряды златокузнецов; чудесные, волшебные дома — десять доходных и четырнадцать лавок, набитых золотом и серебром для продажи. Это были четырехэтажные дома. Над главным входом стояла позолоченная статуя, изображавшая дровосека верхом на ужасном чудище. Потом я увидела стелу с разными изображениями. Наверху стоял трубач. Кроме того, там было множество таверн, неподалеку стояло здание, подобное замку с огромной свинцовой цистерной, в которую заливалась чистая вода, ее привозили из небольшого городка Паддингтон. Мы увидели позолоченный крест, который двенадцать месяцев спустя назвали папским идолом и снесли по приказанию парламента под дикие вопли толпы. Далее шли лавки с тканями, с великим множеством бархата и шелка — полосатых и с разным рисунком: тонкие блестящие ткани из атласа; прозрачная сверкающая тафта. От вида этих тканей у меня потекли слюнки. Там переливались всевозможные оттенки алого, красного, фиолетового, оранжевого, зеленого, пурпурного, белоснежного, коричневого, кремового, ярко-синего и желтого. Были выставлены ткани с великолепной вышивкой, а также ткани золотые и с серебряной ниткой.

В Чипсайде располагалось множество и других лавок и магазинчиков. На улицах, ведущих от Чипсайда, стояли мужчины в фартуках и зазывали в лавки прохожих, нахально навязывая им товар. У меня кружилась голова, когда я смотрела на снующий взад и вперед народ, а среди прочих — множество иностранцев, и я даже была рада, когда мы пошли домой. Там было так тихо! Расстояние, отделявшее его от Олдерсгейт-стрит, защищало от шума и криков.

Как-то рано утром я отправилась с мужем и Транко в Артиллерийский сад, где он делал разные упражнения в компании местных волонтеров, исповедовавших одну веру. Пока мы туда добирались, он мне объяснил, что он — копьеносец, а не мушкетер, и что копья и пики — более благородное оружие, чем мушкеты, не только потому что они древнее, над ними развиваются вымпелы, к тому же с ними — капитан, а мушкетеры обычно размещаются по флангам. Сам он стоит на самом почетном месте — далеко позади, среди тех, кто подносит оружие, это хорошо, потому что там он в относительной безопасности. Он нес с собой шестнадцатифутовое копье и показал мне некоторые артикулы — боевую стойку с пикой, наперевес, на плечо, боевую стойку-косяк, и долго объяснял мне каждое положение, не обращая внимания на шуточки окружавших горожан и подмигивания их жен. Все это Мильтон мне показывал, пока мы шли по улице.

В Артиллерийском саду Транко и я любовались упражнениями, которые выполнялись очень точно, там же присутствовал майор Роберт Скиппон, председатель Артиллерийского общества. Все отряды отличались цветами шарфов, они были черными, серыми или рыжими. У моего мужа шарф был серого цвета. На майоре Скиппоне был мундир синего цвета и белые бриджи. Скиппон был среднего возраста, плотный и смуглый, с небольшой бородкой, вздернутым носом и шрамом на правой щеке. Майор получил его во время войны с голландцами, которую он начал простым возничим. Он не владел грамотой, но зато был истинным христианином, плохо разбирался в житейских делах, но походил на льва во время битвы, и солдаты его обожали.