Окно в природу-2002 - Василий Песков

Посредине села среди огородов и построек, покрытых шифером, высится сооруженье, напоминающее немаленький «дворец культуры». Это и есть музей — шатер, защищающий от солнца и от дождей уникальную даже для этих мест находку.

Под шатром полумрак. И с «антресолей» видишь то, что построено было, страшно сказать, двадцать тысяч лет назад! (Современная датировка углеродным методом.) К тому, что расположено в виде круга внизу, надо как следует приглядеться. Кости. Самые разные — большие и маленькие, трубчатые и лопатообразные. Гуще всего кости лежат по периметру круга. Лежат в том положении, в каком нашли их в 1956 году. Осторожно археологи выскребли лишнюю землю, скрывавшую эти останки жилища, на бумаге реконструировали постройку. Это была просторная полуземлянка, сооруженная, как оказалось, надолго. По периметру ее шел глиняный вал («стена») высотою примерно в метр. «Арматурой» в круговой стенке были кости. Много костей. Ученые подсчитали: примерно сорок мамонтов было убито и съедено, а кости пошли на постройку. Над стеною-фундаментом ставили жерди и покрывали их шкурами. Это самый рациональный характер жилья для холодного края. Им пользовались американские индейцы, и пользуются поныне северные народы.

Посредине жилища горел костер. Вокруг собиралась семья, состоявшая из стариков, мужчин-охотников, женщин и ребятишек. Фундаментальное сооруженье с «фундаментом», скорее всего, служило не одному поколенью, и даже руины его производят сильное впечатленье.

Рядом с жилищем — несколько углублений, где кости лежат в беспорядке. Можно гадать: это остатки содержимого «погребов» либо склады горючего для костра.

Прикрытая сверху крышей современной постройки, находка — не единственная в Костёнках. Найдено и раскопано уже двадцать с лишним жилищ. Их продолжают находить целенаправленным поиском и случайно. Копал, например, погреб костёнкский житель Иван Иванович Протопопов и наткнулся на кости. В интересах науки усадьбу колхозника подвинули в сторону, стали копать, соблюдая правила археологов, и обнаружили очередное жилище древних.

На один из раскопов ученые нас свозили, и мы увидели, как студенты, вооруженные нивелиром, лопатами, ножами, кистями, сделали разрез склона глубиною в три метра. На гладком отвесе разреза были видны ходы кротов (поразительно: иногда они тянутся на глубину более трех метров!) и наносы тысячелетий — желтоватый лёсс, крупинки мела, темные полосы чернозема.

Найденные жилища датированы разным временем — одним восемнадцать тысяч лет, другим — двадцать пять. Люди веками тянулись к этому месту Придонья.

Ледник отступил с южных своих границ примерно десять тысяч лет назад. Исчезновение вечной мерзлоты и потеплевший климат немедленно стали менять ландшафт. Повсюду появились где сплошные, где островные леса. Животные холодных степей искали привычных условий жизни и двигались следом за ледником. Этот небыстрый процесс привел их к тундре, где выжили волки, песцы, нынешние северные олени, а мамонты свой путь на Земле окончили, оставив повсюду где кости, а где и замерзшие туши.

С исчезновеньем зверей, надо думать, забыты были людьми и стоянки у Дона, где триста лет назад (по масштабам времени — только «вчера») образовалось село с названьем Костёнки.

Среди строительного материала древних людей находят археологи и предметы их быта. Ни дерево, ни кожа с тех далеких времен не могли сохраниться. Нет в находках и обычных для многих раскопок черепков — глиняной посуды у охотников за мамонтами еще не было. Но кости хорошо сохранились. Идеально сохранился и обработанный камень. Особенно впечатляют отщепы кремния, служившие ножами, скребками, наконечниками копий. Беседуя с учеными, я затупил карандаш. Ножа — очинить его — под рукой не случилось. Виктор Васильевич Попов погремел в одной из картонных коробок и протянул мне пластинку кремния — инструмент далеких времен. Острым гребешком камня я успешно обстругал карандаш. Вот и сейчас лежит предо мною этот ножичек древности, с черточками карандашного грифеля. Закрыв глаза, можно представить себе волосатого человека в накидке из шкур. Сидел он, может быть, как-то вечером у костра в древнем своем жилище и что-то делал кремниевым ножом — может, свежевал добытую у реки живность, может, ремешок какой обрезал — и, поранив нечаянно палец, обсосал с него кровь, как иногда и мы это делаем. Где прах его тела? Разнесло ветром («эолова пыль»). Вырастали на земляной этой мякоти цветы какие-нибудь или растеньица с колючими стеблями. Их жевали букашки. Прах букашек тоже унесло ветром, и он тоже чем-нибудь обернулся. Таково течение жизни. А кремниевый ножик не затупился, лежит на столе рядом с тикающими часами. Можно взять отливающий синевой камень и аккуратно обстругать карандаш. Двадцать тысячелетий лежал в земле осколок далекой жизни. От этакой толщи времени кружится голова.

25.10.2002 — Бунинские места

В Воронеже Бунин родился, жил близ Ельца, бывал в Ефремове, работал в Орле, и есть еще несколько деревенек, в которых прошло детство и юность писателя и о которых можно прочесть в захватывающей, почти биографической книге «Жизнь Арсеньева».

В деревеньках Бунина знают по наездам его поклонников, а Воронеж, Орел, Елец и Ефремов считают его «своим» и стараются чем только можно утвердить память о земляке.

«Поедем в бунинские места», — давно говорит мой друг, редактор журнала для детей (и не только детей) с милым названием «Муравейник». Сам он в юности, прочитав Бунина, так полюбил стихи его и удивительную «пронзительного письма» прозу, что, когда после окончания университета будущим журналистам предложили на выбор место работы и многие выбрали кто Сибирь, кто Камчатку, Николай Старченко сказал: «А я поеду в Орел». Его влекли бунинские места.

Я тоже Бунину поклоняюсь и говорил: «Ну что в деревнях! Ничего же не сохранилось…» «А природа! Вспомни Михайловское — память о Пушкине лучше всего хранит сама земля: холмы, река, луга, лес».

И вот мы едем в Ефремов, посещаем местный музей, а потом в компании нашей оказываются еще два «бунинца» — хранитель музея и директор районной библиотеки. Двум замечательным женщинам при нынешней музейно-библиотечной бедности никак не удавалось попасть в места, очень им дорогие.

День природа нам подарила погожий, солнечный, тихий. Дорога была расцвечена звенящими красками осени, синели дали, багрянцем и золотом румянились в них леса и кустарники. Пока охали-ахали, вспоминая, конечно, Бунина, оказались в Ельце. Тут Ваня Бунин учился в гимназии и жил «на хлебах» здешнего мещанина в маленьком доме, который в славном своей древностью Ельце сохранился, и в нем сегодня музей.

Все интересно в музее — портреты матери и отца Бунина, портреты братьев, сестры, вещи и обстановка теперь уже не близких времен. Как и везде в музеях, больше всего волнуют предметы, которых касалась рука чтимого человека. Их тут немного, но они есть — присланы из Франции, где Бунин более трети отведенного ему века прожил изгнанником и где его творчество, уходящее корнями к впечатлениям детства и юности, не увяло, как это случалось у многих вдали от Родины, а набрало силу. С интересом разглядываем очки, бритвенный прибор, баулы, с которыми путешествовал Бунин, листки со строчками его письма, ручку с «вечным» пером.

Хранительницы музея посоветовали нам пройтись по Ельцу, «черты которого то и дело узнаются в написанном Буниным».

Ходить по городу интересно. Давнишняя провинциальность стала в Ельце самобытностью, город хранит много ярких черт прошлого и стоит особняком на всем пути от Москвы до Воронежа. Парит над Ельцом огромный собор, удивительным образом не пострадавший в войне. Бунин во Франции, слушая сводки с линии фронта, горестно восклицал: Боже мой — Елец! Ведь это места глубинной России. Вот тут я жил, вот тут ходил, — говорил он, глядя на карту. Сохранилось здание гимназии, где Бунин учился и которую не окончил, сознательно прервав свое «официальное образование». Главным его университетом была деревенская жизнь.

ДЕРЕВНИ, в которой Бунин начинал познавать мир, сегодня нет. Стоит лишь памятный столбик, означающий, что деревня была. Приглядевшись, в траве видишь остатки фундамента — белый с желтизной плиточный известняк, из которого в этих местах и поныне строят сараи, погреба, ограды дворов. Усадьба Буниных и жилой дом в ней были совсем небольшими, но для младшего сына в семье, впечатлительного Вани, это место навсегда сохранило очарованье. Оглядываясь на прожитое, уже в Париже он написал: «Рос я в великой глуши. Пустынные поля, одинокая усадьба среди них… Зимой безграничное снежное море, летом — море хлебов, трав и цветов… И вечная тишина этих полей, их загадочное молчание…»

Говорят, хочешь понять поэта, поезжай на его родину. Для Бунина колыбелью таланта были эти поля. «Ни гор, ни рек, ни озер, ни лесов, — только кустарники в лощинах, кое-где перелески и лишь изредка подобие леса, какой-нибудь Заказ, Дубовка, а то все поля, поля, беспредельный океан хлебов».