Рассказы из всех провинций - Ихара Сайкаку

Как только миновал период погружения в скверну,[208] стряпуха вместе с младенцем явилась к своему бывшему хозяину, но в доме с ней никто и разговаривать не стал. Вне себя от обиды женщина побежала к наместнику сёгуна и рассказала, как было дело. Тот вызвал старика, но он на все вопросы отвечал, что знать ничего не знает и ведать не ведает. Тогда наместник сёгуна велел обоим явиться к нему утром четырнадцатого числа, то есть на следующий день, причем вместе с ребенком.

Старик и женщина явились, как было велено. И наместник сёгуна сказал:

— Подобное случилось некогда в Китае. Говорят, что ребенок, родившийся от отца, которому больше восьмидесяти лет, не отбрасывает на солнце тени. Ежели ваш младенец не отбросит тени, можно не сомневаться, что этот старец — его отец.

Малыша усадили на залитой солнцем площадке перед зданием суда — и что же? Он не отбросил тени.

Тут старику стало невозможно отпираться, и он сказал:

— Да, это мой ребенок. Признаю. А скрывал я это только потому, что мне было стыдно перед людьми.

Тогда женщина попросила наместника сёгуна решить вопрос о будущем ребенка, но тот ответил:

— Такие дети, как правило, живут не более ста дней. Если же вашему сыну суждено прожить дольше, вам придется снова обратиться ко мне.

Выслушав решение наместника сёгуна, все удалились.

После этого в старике проснулось отцовское чувство, и он целыми днями холил и лелеял свое чадо. Однако вскоре мальчик стал чахнуть и, как предсказывал наместник сёгуна, на девяносто седьмой день умер.

Приснившийся будда

Жил в давние времена в столице один человек, и видел тот человек сны поистине необыкновенные. Был он ремесленником, мастерил часы, тем и кормился.

Но однажды, услыхав звон часов, он пробудился от сна бренного мира и устремил помыслы свои к загробному блаженству. Потому в округе его и нарекли Сякаэмоном: дескать, в святости своей человек этот может сравниться с Буддой.[209] Вдобавок волосы у него были от природы курчавые,[210] и это тем более оправдывало данное ему прозвище.

Случилось так, что праведник этот долгие годы жил в южной части Карасумы в доме человека, который не желал соблюдать посты, потому что принадлежал к секте Икко.[211]

Даже двадцать восьмого числа в месяц инея, в день очищения и поста по случаю годовщины смерти святого Синрана, он либо отправлялся к приятелям, таким же нечестивцам, как и он сам, либо устраивал у себя дома пирушки и угощал всех мясом или рыбой, поджаренными на дощечках из криптомерии.

В один из таких дней домовладелец позвал к себе человек пять гостей. Вдруг является Сякаэмон, низко кланяется и говорит:

— Уже пятьдесят ночей кряду мне снится один и тот же удивительный сон, будто под вашей спальней закопан будда из чистого золота величиной около девяти сунов. И изваян он самим Кобо Дайси.[212] Приблизившись к моему изголовью, будда озарил меня своим золотым сиянием и молвил: «Знаю я, что вера твоя крепка, посему надлежит тебе во имя будущего блаженства выкопать меня из земли. Сделав это, ты спасешь род человеческий, избавишь его от бесчисленных тяжких недугов». Вот какое было мне откровение. Позвольте же сегодня начать раскопку, ибо не меня одного желает будда одарить своей милостью, а весь род человеческий. Что же до плотников и носильщиков, то платить им буду я сам.

Но слова о будде и божественном откровении были для домовладельца всего лишь пустым звуком. Он хлопнул в ладоши и рассмеялся:

— Если бы сны сбывались, — рассмеялся он, хлопнув в ладоши, — я сам выложил бы тысячу золотых, лишь бы увидеть этого будду.

Тут в разговор вступил один из гостей, человек с виду разумный:

— Вам следовало бы прислушаться к словам вашего постояльца, — сказал он хозяину. — Отчего не позволить ему приступить к раскопке, тем более что все расходы он берет на себя?

Хозяин согласился, и в тот же миг вся утварь была вынесена во двор, деревянный настил подняли, в дело пошли заступы и мотыги. К вечеру вырыли яму глубиной в целых пять сяку, но никакого будды не обнаружили. Нашли только чайник с отбитым носиком, несколько углей да раковину от моллюска. Яму снова забросали землей, настроение у всех было испорчено.

— А ведь я заранее знал, что так будет! — в гневе воскликнул домовладелец. Сякаэмон же ушел к себе, даже не попрощавшись.

На следующий день Сякаэмон снова явился к домовладельцу.

— Этой ночью, — сказал он, — мне опять привиделся будда, и я услышал от него новое откровение: «Чтобы обнаружить меня, следовало копать в юго-восточном направлении и на два-три суна глубже. Жаль, что терпения вам недостало. Но на сей раз вы непременно извлечете меня из земли!» Так велел будда, поэтому дозвольте мне еще раз попробовать.

Хозяин опять согласился, и когда вырыли яму, в ней и в самом деле оказалась фигурка будды. Все возликовали, принялись поливать изваяние водой, и оно чуть-чуть заблестело. «И впрямь фигурка старинной работы», — подумал домовладелец и, обуянный жадностью, вскричал:

— Эта вещь моя!

Сякаэмон возмутился:

— Как же так? Я принял на себя все расходы, и будда по праву принадлежит мне.

— Ничего подобного! — стоял на своем домовладелец. — Вы хотели копать под моим домом, ну я и не возражал. Но чтобы отдать будду вам, такого уговора между нами не было!

Долго еще они препирались между собой и в конце концов обратились к наместнику сёгуна.

Выслушав от начала до конца всю историю, наместник сёгуна велел им поставить на фигурке свои печати и оставил ее у себя на три дня. После этого он позвал всех ремесленников Киото, занимающихся изготовлением будд, и попросил их определить, сколько времени пробыла фигурка в земле.

— Лет пять, от силы семь, — ответили ремесленники, тщательно осмотрев золотое изваяние.

Тогда наместник сёгуна вызвал к себе Сякаэмона и домовладельца, а вместе с ними попросил пожаловать пятерых членов городской управы и у этих последних спросил:

— Как давно был построен дом, под которым выкопан будда?

— Лет сорок назад, а то и больше, — был ответ.

— Выходит, благочестие твое показное, — обратился наместник сёгуна к Сякаэмону. — Ты рассчитал все заранее, и когда под домом вырыли яму, закопал в землю будду, чтобы на следующий день его там обнаружили и заговорили о тебе по всей столице. Не иначе как ты вступил в сговор с каким-нибудь продажным монахом, и задумал все это с одной-единственной целью — разбогатеть. Говори, как было дело, и не вздумай лгать, — ведь я могу все проверить!

Эти слова повергли Сякаэмона в испуг, и он, не таясь и не запираясь, признался, что на этот проступок его толкнула нужда.

— От таких мошенников, как ты, — продолжал наместник сёгуна, — людям один только вред. В особенности же непростительно то, что ради наживы ты готов был посягнуть на святыню. За это полагается казнь, но поскольку ты чистосердечно признался в содеянном, я сохраню тебе жизнь. В наказание же велю тебе взвалить на плечо мотыгу с привязанным к ней буддой, взять табличку, на которой будет написано о твоем проступке, и так три дня ходить по городу. Пусть все узнают цену твоему благочестию. После этого тебе надлежит покинуть столицу. Что же до хозяина дома, то и он ничем не лучше преступника, потому что затеял тяжбу из алчности. В наказание он должен одеться в церемониальный костюм — хакама и катагину, — взять в руку табличку с описанием его вины и вместе с Сякаэмоном ходить по городу.

Так рассудил дело наместник сёгуна.

То, что услышала глухая

В старину в окрестностях Китано, неподалеку от столицы жил один человек. Торговал сакэ, а вдобавок еще и лавку закладную держал. И вот начал он богатеть. Дела его шли в гору, дом обрастал челядью.

Была в доме среди прочей прислуги швея, женщина весьма пригожая на вид. И вот в один прекрасный день эту швею потянуло на недозрелые сливы, после чего всем стало ясно, что это неспроста.

Сколько ни допытывалась хозяйка, кто же отец ребенка, та ни за что не соглашалась назвать его имя. Хозяйка рассердилась, и дело кончилось тем, что распутнице дали расчет и отправили ее обратно к родителям.

Спустя полгода хозяина хватил удар. Домочадцы заголосили, призывая на помощь богов, но мольбы оказались напрасными, и вскоре он испустил дух.

Супруга его тяжело переживала утрату, ведь детей у них не было, и теперь она осталась на свете одна-одинешенька. Родственники покойного жили далеко, на его родине в Дэве.

Пришлось вдове созвать свою родню, чтобы с ее помощью устроить похороны.

И вот как раз перед выносом тела в дом ворвалась швея с грудным младенцем на руках и, не обращая внимания на всеобщую скорбь, принялась кричать: