Плач по тем, кто остался жить - Юрьев Сергей Станиславович

Я признаю практику, что мы не придерживались дословной записи показаний. Признаю, что били арестованных с моей санкции, несу за это ответственность по области и району.

Признаю вину за факты по снарядам в уборной, но прошу учесть, что уборная помещалась во дворе [дома бывшего] офицера. Признаю грубость и нетактичность в отношении сотрудников. Признаю вину за несвоевременное освобождение.

Но я отвергаю и протестую, когда под сурдинку пытаются опорочить всю работу НКВД и мои личные ошибки пытаются охарактеризовать как враждебную деятельность.

Когда каждый факт пытаются свалить на меня, как факт с МОСКОВЫМ, якобы попытка скрыть бегство УСПЕНСКОГО, якобы антисемитскую установку, когда пытаются недобросовестно подбирать факты против меня. Пытаются обвинить в том, что я привозил и проводил вражеские установки УСПЕНСКОГО.

Товарищ ГОРЛЕНКО в первой части выступления пытался дать объективную оценку работе УНКВД, сказал, что работа по разгрому враждебного подполья проведена большая. Но он пользуется разными предположениями и даже своими придумываниями, чтобы поставить работу УНКВД под сомнение.

Правотроцкистская, партизанская, белогвардейская организация поставлена под сомнение, а линия «Мол[одой] генерации» поставлена под большое сомнение.

Об извращении и недостатках в нашей работе. Об избиении всем известно, что били везде, в том числе и в Полтаве. Либералами и пособниками врагов называли тех, кто не бил. Некоторых били с моей санкции, но я не давал безобразничать. Я угрожал преданием суду за нанесение побоев. Посылал проверять и проверял сам. Давал распоряжение побить того или иного арестованного.

Фальсификация показаний. Я руководствовался здесь тем, чтобы пресечь попытку врага сгладить острые углы. Я и допрашивал основных арестованных, и не один раз. Напрасно говорят о том, что не допрашивал. После допроса составлялся протокол. Я допускал отступление тем, что не фиксировались предыдущие (отрицательные) показания. Я писал протоколы, определяющие линию, то есть основные. Если они фальсифицированные, то всю работу УНКВД нужно поставить под сомнение.

Я исправлял протоколы, по которым не допрашивал арестованных, когда там попадались политически неправильные протоколы, писались неграмотно или сотрудник попадал под влияние арестованного.

Я требовал выявить у арестованных всех участников организации и следить, чтобы не был замаран невиновный человек. Я требовал, чтобы арестованный доказательно излагал свои данные об известных участниках. Поэтому сейчас необходимо тщательно переправлять все показания арестованных, чтобы ни один враг не ускользнул. Таким образом, протоколов я не фальсифицировал, а писал их не дословно с показаний арестованных.

Об арестах сотрудников. КЛОЧКО, ЛЕРМАН, БРАИЛОВСКИЙ арестованы по личному приказанию ЕЖОВА, который по областям послал нас для выполнения этого задания. По этим делам мы сильно затянули следствие. Арестованных забрали в Киев, а месяца через три возвратили их избитыми чрезвычайно, а ТАРУЦА в Киеве и вовсе убили.

Вот все, что я организовал для своего выступления, больше я разобраться пока не смог. Прошу предоставить мне возможность ответить на остальные факты и моменты потом».

Покаялся и Хатько.

Вот его собственные слова из выступления:

– В своем выступлении товарищ Горленко указал, что у некоторых выступающих проскальзывает сомнение в правильности проведенной работы. Я считаю, что таких сомнений у нас нет, так как мы боролись с врагом. Впечатление такое создалось вследствие того, что говорилось исключительно об отрицательных сторонах работы и искривлениях.

Об отрицательных сторонах буду говорить и я. Виновны в искривлениях многие. Виноват и я, причем эти искривления появились прежде появления УСПЕНСКОГО на Украине.

Буду говорить о себе. Следственной работой я начал заниматься в полном объеме в Кременчуге, куда прибыл в июле 1937 года, то есть к началу массовой операции. Руководил Кременчугским горотделом известный всем БОРИН. Через некоторое время меня в Харьков вызвал начальник особого отдела ХВО ПИСАРЕВ и пообещал «научить меня добывать показания». И показали, как «обучали» ХВАЛЬКО (начальника политотдела). Это меня толкнуло на применение физических методов насилия.

Возвратившись в Кременчуг, я принялся работать по «новой системе». Когда мне попался один венгр – старый член партии, то я никак не мог убедиться в его виновности. Тем более что кто-то из работников горотдела предупредил, что этот венгр выступал против БОРИНА на партсобрании. Поэтому я и не нажимал на венгра. Узнав об этом, БОРИН вызвал меня к себе и в присутствии секретаря парткома НОСКОВА предупредил, что я не борюсь с врагом и могу потерять партбилет.

БОРИН нагрузил меня также выполнением приговоров осужденных по Тройке. Однажды в гараж, где приводились в исполнение приговоры, явился начальник ОК УНКВД НОВОСАД, которого я выгнал, чтобы он не мешал. С этих пор гонения со стороны БОРИНА возросли.

Затем меня БОРИН откомандировал на Дальний Восток для сопровождения воинской части, а по возвращении оказалось, что мои обязанности выполняет другой – ГРАВЕЛЬ. Еще недели через две меня перевели на должность помощником начальника ОО 25.

Когда я получил показания от ВИЛЬЧИНСКОГО всего на девяти листах, то бывший начальник ОО 25 выгнал меня с этим протоколом.

Второй мой подследственный БАЗАН, армянин, на 15-й день следствия заявил, что согласен подписать любые протоколы. Но я не захотел писать такие показания. В связи с этим КУЛИКОВСКИЙ мне заявил, что в этом проявляются мои «старые грехи», то есть нежелание бороться с врагом, и что я не буду работать в должности помощником начальника ОО 25. Это и есть причины, заставившие меня беспрекословно выполнять приказания начальства.

Я как-то на одном оперативном совещании выступил с заявлением о том, что арестовываются люди с небольшими компрометирующими данными, а с большими компрометирующими данными санкция не дается. За это ВОЛКОВ меня назвал чуть ли не троцкистом. Был случай, что ВОЛКОВ выгнал меня с доклада на Тройке. У меня без моего ведома забрали сотрудника СУПРУНОВА, а когда я пробовал протестовать, то ВОЛКОВ послал меня…

Нынешний застой в делах объясняется тем, что многим врагам писали протоколы с частью «липы», что дает возможность многим врагам, как ТРУБНИКОВУ, отрицать все без исключения показания. Тогда как ТРУБНИКОВ, несомненно, участник военно-фашистского заговора. То же по следделам ДИТКОВСКОГО и ДИТКОВСКОЙ, ДЕРЕЗНЯК и ВЕРДЖИЦКОЙ, СЕРОКВАСОВСКОГО, КЛЕТНОГО, ЯСЕНКО, потому что следствие по делам чрезвычайно запутано. То же по делу ОХРОМОВИЧА, ВОЙНА-ДАНЧИШИНА: по последнему протоколу я не могу найти даже, кто писал протокол, в котором невозможно разобраться. Я его допрашивал и бил в Кременчуге, он дал показания, но теперь от всех показаний отказывается.

Так называемые альбомные дела стряпались на скорую руку, вследствие этого сейчас трудно разобраться в них.

В отношении практики «проводить по показаниям». Я сам был проведен по показаниям ГОЛОСНОГО, бывшего кременчугского коменданта, как «барахольщик» за то, что я получил от ГОЛОСНОГО валенки для командировки на Дальний Восток.

Эта практика приводила к тому, что многих оперработников враги, посаженные в тюрьму, ожидают к себе, как мне об этом заявил арестованный АМЧЕСЛАВСКИИ, осужденный по Военной Коллегии.

Мне говорили, что ТОМИНА должны были «провести по показаниям» по указаниям сверху.

ОТ АВТОРА

Упомянутый Хатько комдив Трубников в итоге длительное время находился под следствием, но был освобожден. Его последующая деятельность не подтвердила подозрений Богатько, что он враг.

Помянутый Амчеславский – бывший военком артсклада № 27 в Кременчуге.

Расстрелян в октябре 1938 года. Его дело было закончено почти за полгода до этого, и он ждал, пока в Полтаву прибудет Военная коллегия ВС для решения его судьбы.

За это время он ухитрился передать своей жене записку с просьбой обратиться к Мехлису, чтобы его спасли. Ну и об этом, что скоро его посетит бывший следователь уже как сосед, успел поговорить. И оказался пророком – его следователь Гравель летом 1938 года тоже сидел в тюрьме как заговорщик. Возможно, они даже и виделись где-то в коридорах.