Зуб мамонта. Летопись мертвого города - Николай Веревочкин

— А ты знаешь? — спрашивал Костя, и сердце колоколом гудело в ушах.

— Конечно. Кто этого не знает? — скучно отвечал дед Вася. — Видишь белый камень на Полынной сопке? Вот с него и надо смотреть в Пасху на море.

Рыжие прибрежные сопки, как мамонты на водопое. По затененному шляпой лицу деда плыли золотые волны.

— Только не каждый человек его услышит.

— А кто его услышит?

— Тот, кто никому не завидует.

— Дед, поехали на белый камень!

Дед Вася улыбнулся. Рассказав легенду о золотом колоколе, он, как и каждый педагог его возраста, счел своим долгом тут же ее и развенчать. Но Костя опровержению не поверил. Он слышал подводный гул. И такой это был чистый, печальный звук, что золотой озноб еще долго сотрясал его хрупкое тело.

Давным-давно, когда не было моря, деда Васи и никого из живущих сейчас людей, поселился в Ильинке чужой человек. Был он стар, страшен глазами и нелюдим, а богатство свое добыл душегубством. Когда же пришло время думать о собственной душе, понял: не отмолить ему грехов. И тогда отлил он из награбленных золотых монет колокол. А чтобы не вводить в искушение земляков, раскаявшийся разбойник покрыл золото медью.

Золото можно скрыть под медью, только золотой звон не спрячешь. Не было другой церкви на свете, чей колокол звучал бы чище и печальней ильинской. Словно душа разбойника просила помиловать ее.

Не раз и не два лихие пришлые люди покушались по ночам на звонницу, но каждый раз неведомая сила сбрасывала их с церковной крыши. Ангел ли охранял колокол, непрощенная ли душа разбойника — кто знает?

Но однажды пасхальным днем веселые безбожники вскарабкались на купола и под проклятья и плач старых людей сбросили вниз кресты. Они не верили в небесный рай, но верили, что могут построить рай на земле. А чтобы Бог не отвлекал народ от строительства земного рая, они поступили с ним так, как поступили бы с прочей контрой. «Ну, где ваш бог? — кричали они с обезглавленной церкви. — Почему не поразит нас огнем небесным? Потому что его нет, и нет другого рая, кроме нашего райцентра!».

В ужасе молились старые люди, ожидая Божьего гнева. Но веселые святотатцы даже не поцарапались. Когда же они спустились по лестнице вниз, на крыше разоренной церкви появился черный старик и, потрясая руками, проклял ильинцев. «Воды сомкнутся над вашими могилами, — кричал он, сверкая страшными глазами, — а потомков ваших разнесет ветрами по лицу земли, как перекати-поле!»

Окружили безбожники деревянную церковь, полезли на крышу ловить контру. Все обыскали, а человека нет. И колокол пропал. Не послужил строительству новой жизни. Долго его искали по клуням, сараям, погребам и огородам, но так и не нашли.

Было ли, не было — живых свидетелей не осталось. А легенда она и есть легенда. Правда, проклятья черного старика сбылись. Но люди, привыкшие думать собственной головой, знают: все мифы и пророчества сочиняются задним числом.

Асия, жена Александра Шумного, была дочерью от второго брака всесильного и грозного озеленителя Степноморска Байкина. Из столичного рая в районный ад он был сослан из-за любви, в результате которой и появилась Асия. В те годы любовь женатых начальников, разрушающая ячейку общества, считалась моральным преступлением. Но Степноморску повезло. При Байкине город расцвел, обогнав столицу по количеству лесонасаждений на душу населения.

По обычаю тех лет, с завершением карьеры люди его ранга получали квартиры в столице. Но жизнь персонального пенсионера вскоре наскучила ему. Оставив квартиру сыну, он вернулся на родину — в отдаленный аул — заведовать отделением совхоза. В скором времени степное селение, в котором не было ни одного деревца, стало зеленее не только Алма-Аты, но и самого Степноморска. Когда же пришли времена перемен, Байкин, имея большие связи, побрезговал участвовать в пире гиен — раздирании трупа страны, но упрямо продолжал, уже во враждебном капиталистическом окружении, строить коммунизм в отдельно взятом ауле Жана Жол. Странное название. В конце концов любая новая дорога становится старой…

Надо сказать, что старший Шумный не очень роднился со сватом, когда тот был в вождях, но непреклонная верность Байкина старым идеалам сделала их друзьями.

— Иметь преимущества и не пользоваться преимуществами — вот это и есть порядочность, — математически точно сформулировал Шумный линию поведения Байкина, презирая себя за малодушие, которое заключалось в том, что он переехал из умирающего города в возмутительно роскошный дворец сына.

На что младший Шумный ответил не столь изящно, но откровенно:

— Таких твердолобых на Земле остались двое — ты да Байкин. Знаете, кого вы мне напоминаете? Осликов, которые всю жизнь вращали ворот. Их давно отпустили, а они все ходят по кругу.

— Осликов? — оскорбился Василий Васильевич.

— Ну, зайцев в свете фар, если тебя это больше устраивает.

В последний раз Байкин приезжал к ним год назад. На частном извозчике. Есим Байкенович сидел на переднем сиденье. Сзади разместилась семья бывших степноморцев, в летний отпуск ехавших навестить родные места. Муж с женой и двое детей. Малыши дремали на коленях родителей, а взрослые смотрели в окна на полузабытые пейзажи.

— Смотри, — говорила жена, — от ферм одни ребра остались… Столбы без проводов… Как здесь люди живут?

На обочинах возле редких остановок перед ведрами с грибами и картошкой сидели унылые старожилы.

Замечание о столбах без проводов задело молодого водителя.

— Время сейчас хороший, — возразил он, обращаясь больше к Байкину, и объяснил, чем же оно хорошо: — Воровай да продавай, воровай да продавай. Никто тебя сажай не будет. Только не лентяйствуй. — Он помрачнел и сказал с сожалением: — Только северный казахи ленивый народ. Мало воровай делают. Сейчас воровай не будешь, завтра ишачить будешь, на тех, кто не лентяйствует. Вот немес из Степноморска, фамилия Шуман, другой дело. Ему завтра на Германия уезжай, а он вечером дров продавай. Молодес-с-сволыш! — не смог он сдержать восхищения. В лобовое стекло ударилась молодая ворона. — Третий, — после энергичной фразы и скрипа тормозов в сердцах сказал водитель. — Дурной птица — дурной привычка: нет на сторона летай, обязательно перед машина перелетай.

Всю дорогу Байкин сидел без движения и выражения на лице, молча смотрел на дорогу, и, лишь когда проезжали по плотине мимо тихо гудящей турбинами электростанции, грузно повернулся в угрюмом изумлении. Человек на лесах, стуча молотком по зубилу, сбивал с фасада станции мозаичное панно. Он уже сколол часть неба, головы двум первоцелинникам и подбирался к солнцу. Более неотложных дел, чем крушить мозаику, в умирающем городе, конечно, не было.

Можно было бы доехать до дома Шумных, но Байкин решил пройтись по знакомым местам. Дорога от автостанции до «Спасской башни» проходила через мертвый город. Вдоволь насмотревшись на пустые глазницы окон, на вырубленные аллеи, Есим Байкенович сел на березовый пень и долго массировал сердце. Поднял с земли табличку: «Ответственный за лесонасаждения А.П.Козлов». Кто такой А.П.Козлов? Деревьев нет, может быть, и самого человека нет, а табличка осталась. Скоро от того, что он делал, ничего не останется, даже развалин, а люди будут судить о его времени по этим табличкам. Самодур, скажут, был этот Байкин.

Старик поднял голову и увидел то, что можно увидеть лишь во сне: тень от срубленной березы на торце полуразрушенного здания. Синяя, потрескавшаяся от времени тень, пережившая дерево.

Если бы не эта прогулка, может быть, и не случилось ссоры с зятем, которого он уважал за хозяйственность. Хотя и полагал, что человека, преуспевшего во времена всеобщего обнищания, уже нельзя считать вполне порядочным человеком.

— Загубили город, Вася, — обнявшись со старшим Шумным, пожаловался Байкин.

Старики печально кивали головами. Младший Шумный смотрел на предков с покровительственной иронией. Ах, ах, какая беда: ящерице хвост оторвали. Бедная, бедная ящерица. Давайте пришьем хвост ящерице. А вслух утешил:

— Не переживайте, Есим Байкенович. Коробки и коробки. Что в них такого хорошего было?

Байкин посмотрел на него в недоумении тяжелым взглядом профессионального лидера и объяснил, что такого хорошего было в типовых коробках: люди.

— Да, разъехались кто куда, — согласился младший Шумный и тут же предложил решение проблемы: — Взорвать бы эти развалины и парк разбить.

— Бюджета области не хватит все вывезти, — хмуро возразил Байкин, — много мы всего в свое время понастроили.

— Пригласить американцев фильм про Чечню снимать, они за бесплатно все разнесут, — пошутил младший Шумный.

Шутка Байкину не понравилась.

Сели за стол в круглом зале под хрустальной люстрой, которая и для дворца культуры была бы великовата. Царственным взглядом Екатерины Второй смотрела с портрета Маргарита Генриховна, неделю назад уехавшая в Германию навестить родственников. От старшего Шумного скрывали, что уехала она не просто погостить, а готовить плацдарм. Но он о чем-то подозревал и был не в духе. Асия вкатила сервировочный столик, поблескивающий никелем и стеклом. Красная и черная икра светились изнутри. В каждой зернинке горела маленькая свеча. Горка маслин сверкала гигантской икрой. Пламенело жаркое из лисичек. Каждый грибок со шляпку гвоздя. Тонкими ломтиками нарезаны лимоны, карбонат, конина. Много чего еще было на этой вагонетке. Ну, и, конечно, запотевший графин. Байкин залюбовался дочерью. Дети, рожденные в любви, отличаются особой красотой. Огромные глаза. Зрачки во весь хрусталик. И такие ресницы, что моргнет — ветерок свечи гасит.